Гранд-отель «Европа» - Илья Леонард Пфейффер

ли сей расплывчатый проект в том, чтобы снять обо мне документальный фильм, но, по их мнению, нам не следовало мыслить столь прямолинейно. Прежде чем сузить проект до реалистичной отправной точки, они настоятельно предлагали оставить открытыми все варианты и запустить художественный процесс, не зацикливаясь априори на результате. Они хотели бы просто предварительно побеседовать со мной в непринужденной обстановке. Поскольку мой менеджер, в отличие от них, работал на результат, он поначалу их ко мне не пустил.

Однако, узнав из СМИ, что я переехал в Венецию, они повторно ему написали, ибо, по их теории (хотя слово «теория», возможно, звучало чересчур громко), перемена места жительства могла бы стать интригующей завязкой для дальнейших философских размышлений. В любом случае под таким углом зрения их первоначальная задумка приобретала более конкретные очертания, и мой менеджер организовал для нас встречу, предупредив меня, чтобы я не слишком обольщался на их счет и не тратил на них много времени — от силы полдня. Местом встречи было назначено кафе «Джино», прямо под моей квартирой. При этом менеджер заранее извинился за причиняемые мне неудобства.

Оба Марка ждали меня в компании на редкость благопристойной голландки по имени Грета, похожей на школьную библиотекаршу ввиду утешительного отсутствия каких бы то ни было признаков артистичной натуры, и долговязого, тощего, анахроничного хиппи с длинными черными, лезущими в глаза волосами, оказавшегося французом по имени Теофиль Зофф. Нервно моргающая Грета представилась ответственной за практическую организацию пока несуществующего проекта. На более поздней его стадии (если таковая предвидится) она собиралась подать заявку на получение насущной субсидии. Теофиль Зофф, как я и опасался, был художником, широко известным в очень эксклюзивных кругах своими короткометражными экспериментальными фильмами без сюжета и темы, сотканными по преимуществу из неидентифицируемых образов, снятых самодельной пинхол-камерой. Я не стал уточнять, что такое пинхол-камера. Несмотря на то что мы явно находились на стадии ориентации и было совершенно непонятно, какое именно кино мы собираемся делать, если вообще собираемся, Теофилю Зоффу, с его самодельной пинхол-камерой, уже было поручено поработать над отвлеченной атмосферой фильма.

— Мы европейская команда, — заявил Марко-итальянец.

Присоединившись к ним за столиком, я заказал кофе и, готовый внимать их смелым планам, весь обратился в слух. Но они молчали и с надеждой взирали на меня. Так, в безмолвном ожидании мы просидели некоторое время. Судя по всему, то был пресловутый мозговой штурм. Как бы мне ни хотелось нарушать это тонкое художественное действо, я был ограничен во времени и посему попытался несколько ускорить процесс формирования мысли, поинтересовавшись, что именно побудило их, европейскую команду, разыскать меня и с какой целью.

— Тот факт, что мы европейская команда, — сказала Грета, нервно моргнув, — облегчает подачу заявки на европейские гранты.

— С художественной точки зрения это означает лично для меня, что мы не американская и не азиатская команда, — пояснил Марко-голландец, окинув нас торжествующим взглядом.

— И что? — спросил я.

— Ну, — сказал он, — это имеет определенные последствия.

Остальные согласно кивнули.

— Какие, например? — поинтересовался я.

— Точно не знаю, — признался он. — Но на мой взгляд, это означает, что мы вправе не чувствовать себя связанными коммерческим подходом и вольны пользоваться творческой свободой, чтобы сделать то, что сами считаем важным.

— Выбор содержания должен быть мотивированным, — изрек Марко-итальянец.

— Рискуя быть неверно понятым, — сказал я, — и не желая показаться тщеславным, вынужден сообщить, что, по моим сведениям, вы собирались снять обо мне документальный фильм.

— Это одна из возможностей, — произнес Марко-итальянец.

— Из вас можно сделать все что угодно, — поддержал его Маркоголландец. — Впрочем, я вовсе не хочу вас оскорбить. Я видел ваши старые фотографии и выступления на телевидении, и, по-моему, вы изрядно похудели.

— В ближайшие дни мы собираемся непредвзято изучить разные варианты, — сказал Марко-итальянец.

— В ближайшие дни? — уточнил я.

— Самое главное на данном этапе, — вмешалась Грета, — это заручиться субсидией на исследовательскую фазу проекта.

— Hippopotame, hippopotame, — произнес Теофиль.

— Простите? — не понял я.

— Он уже в работе, — умиленно объяснил Марко-итальянец.

Откинувшись на спинку стула, Теофиль сидел лицом к стене с миниатюрным черным ящичком на коленях, из которого торчала ручка. Левой рукой он крутил эту ручку, а правой, облаченной в черную перчатку, махал вверх-вниз перед ящичком, повторяя по-французски слово «бегемот».

— С этой пинхол-камерой все приходится делать вручную, — сказал Марко-голландец. — Одной рукой он перекручивает пленку, а другой — открывает и закрывает объектив. Для этого нужна черная перчатка. А проговаривая слово «гиппопотам», он рассчитывает выдержку. Каждый бегемот — это секунда.

— Каждый бегемот — это секунда, — не веря своим ушам, повторил я.

— Фантастика, — воскликнул Теофиль. — Только посмотрите, какой свет, как фантастически он падает на эту штукатурку. Потрясающе.

— Ребята! — сказал Марко-итальянец. — Мы начали. Ура! Помоему, нас ждет успех. Увидимся завтра. Мы остановились на неделю в пансионе прямо здесь, за углом, так что завтра можем начать пораньше, если вам удобно, Илья.

7

Последующие дни я посвятил праздношатанию с европейской командой по Венеции, на мой взгляд ни на йоту не продвигаясь к рождению замысла потенциального документального фильма, что, впрочем, европейскую команду ничуть не тяготило. Мы посещали рекомендуемые мною достопримечательности, ели в выбранных нами с Клио ресторанах, в то время как они не выражали ни малейшего интереса к достижению какого-либо прогресса в своем начинании, например задавая мне целенаправленные вопросы о моем творчестве, личной жизни и тому подобном. На первых порах я по собственной инициативе еще делился с ними различными и, по моему скромному убеждению, небезынтересными сведениями о себе, но они, по-видимому, придерживались иного мнения, так что очень скоро я прекратил свои монологи. Их представление о художественном процессе, судя по всему, заключалось в затяжной, гастрономически подпитываемой бесцельности. Единственным, кто работал, был Теофиль Зофф, который в самых неожиданных местах беспрестанно считал бегемотов. У предполагаемого режиссера, Марко-голландца, который по совместительству был еще и предполагаемым оператором воображаемого документального кино, даже камеры при себе не было. Весь его труд по сбору профессионального киноматериала сводился к тому, что он эпизодически фотографировал камерой смартфона гондолы. Впрочем, моих надиктованных излияний он тоже не записывал. Он даже на них не реагировал. Просто глубокомысленно смотрел вдаль, как если бы я, будущий герой фильма, только и делал, что препятствовал его широким кинематографическим замыслам, а