Птичка в клетке или Клетка с птичкой - Нинель Лав

вторая уже мертва и ей совершенно все равно, что станет с ее ребенком — она никогда и ничего не узнает о своей дочери. Девочку отдадут в детский дом… возможно, скоро ее кто-нибудь удочерит…»

От пришедшей на ум мысли Федин вздрогнул, будто кто-то нарочно перекрыл кран с горячей водой, оставив одну холодную.

«— А почему бы, мне не поправить тебя, Бог? Может, ты просто ошибся, замотался с нами грешниками и забрал не ту девочку… Просто перепутал».

Федин выскочил из-под душа и, вытираясь на ходу, заметался по комнате. Вновь надел несвежую рубашку, мятый костюм и выбежал из квартиры.

Запах французских духов опять всколыхнул тревожное чувство ожидания чего-то необычайно значительного, только теперь оно его не раздражало, а вселяло уверенность в свои силы и правоте задуманной авантюры.

22

Всю дорогу до госпиталя Кира слушала музыку и улыбалась.

Какая же она все-таки умница, что сначала заехала к Валентину попрощаться, она специально не звонила ему, чтобы сделать сюрприз — и сюрприз получился: он открыл дверь, она шагнула за порог и обняла его, поцеловала…

— Сумасшедшая, — сквозь смех произнес он, пытаясь одной рукой закрыть входную дверь — второй он обнимал «тайфун по имени Кира». — Я заехал домой всего на час за вещами…

— Час — это так много…

И он с ней, конечно же, согласился…

Бурное прощание было таким страстным и неистовым, что отняло у них все силы, словно прощались они на долгие-долгие годы, а не на какие-то три дня, словно они хотели запомнить эти мгновенья наслаждения, перемешанных с болью и страданием, и вспоминать их потом долгие годы в разлуке, страдая и тоскуя друг о друге. Не было в этом прощании ни нежных поцелуев, ни трепетных ласк, ни радостного упоения от близости, ни душевного восторга, а лишь неистовое отчаяние обреченных на разлуку и безрассудное желание обоих не отрываться друг от друга, как можно дольше.

Она даже не стонала, как обычно, от удовольствия, отдаваясь ему, а тихо «роняла слезы», сознавая, что дни без него будут самыми беспросветными и самыми длинными в ее нынешней жизни…

Какое-то время после «прощального» секса они лежали обнявшись, прижимаясь друг к другу, без сил и желания разговаривать, словно скованные тоской и печалью расставания.

— Не, не, не, — замотала головой Кира, стряхивая унылое оцепенение от такого отчаянного прощания, — так не пойдет — остается только зарыдать, а я не хочу так расставаться с тобой. Я хочу, чтобы эти три дня ты вспоминал обо мне с улыбкой, а не со слезами на глазах.

— Ты сумасшедшая, — прошептал он ей на ухо, улыбаясь, — я опоздаю…

— Успеешь… — выдохнула она, обнимая его за шею, наваливаясь на его и подставляя губы для поцелуя.

И он опять с ней согласился, страстно целуя ее в губы и удивляясь ее власти над своим телом: ее губы и руки сводили его с ума, заставляли его тело трепетать от ласк и поцелуев, возбуждали, поднимали до небес, наполняя страстным желанием обладать ей и восторгом от обладания…

Она прижалась к нему всем телом, и тело его тут же загорелось ответной страстью. Он «дли-инно» с нажимом погладил ее по спине, она выгнулась и застонала под его шершавой рукой, как всегда, сжал в объятьях ее послушное его желаниям тело и даже зарычал, пытаясь унять свое нахлынувшее бесконтрольное желание обладать ей и свою собственную «медвежью» силу, боясь неосторожным движением причинить ей боль. Она тут же чувствовала эту борьбу в нем и, нарушая все свои возведенные барьеры, жарко зашептала:

— Не сдерживайся, прошу… хочу узнать твою силу, милый…

Он расслабился, получив разрешение не сдерживаться… Рыча, он двигался в ней размашисто и мощно, почти выходя из нее, и вновь, и вновь резко брал ее, и они оба замирали и стенали от этой «сладостной муки» соития плоти и преодоления ее «сопротивления», из-за которого «сладостная война» между ними продлилась недолго, и закончилась взрывами удовольствий для двоих, и они оба, взлетев до небес, счастливые и удовлетворенные, «рухнули» на землю…

— Опаздываю! — подскочил с кровати Валентин и бросился собирать вещи.

А она лежала на кровати и не знала… смеяться ей от полученного наслаждения от близости с ним или плакать от горя расставания…

В машине Кира думала только о нем.

Как прожить без него эти три дня?

Она, наверно, сойдет с ума без его сильных и нежных рук, без его страстных поцелуев, без накаченного, мускулистого тела и синих, затягивающих в глубину глаз.

Как прожить без него эти три долгих безрадостных дня?

Спрашивала себя и не находила ответа.

Потом она стала думать об «улетном» сексе с Валентином… о том, что зря ставила барьеры, опасаясь повторения своего неудачного опыта с мужем… Наверно, все дело в том, с кем ты занимаешься любовью — доверяешь ты этому человеку, уверена в том, что он не заставит тебя делать, что-то против твоей воли, не станет сечь тебя розгами и тушить об тебя сигареты, не станет душить в экстазе своей «кончины» (нет, такого опыта у нее не было, просто наслушалась ужасов… у нее был другой опыт — не менее ужасный и, наверно, более пагубный, ибо продолжался не один день и «действовал на мозги, волю, самооценку»).

Потом она стала думать о том, что как неудачно все совпало: ее день рожденья и отъезд Валентина…

«— Павел нарочно услал Валентина в командировку на мой день рождения? Или это стечение обстоятельств? — гадала Кира. — Вот приеду и узнаю, — пообещала она себе».

И, конечно же, она не спросила об этом…

Не спросила, потому что, Гном рассердился на ее нытье, «прихватил ледком» ее чувства и «переключил» мозги на другие проблемы… в частности на "проблему" Шубина.

За пару дней, что она не видела Павла он еще больше осунулся и посерел, конечно, больничная палата не вяжется с образом цветущего человека, но все врачи в один голос твердили, что он идет на поправку и после операции сможет ходить. Ему предстояло долгое лечение и реабилитация — надо