Не измени себе - Брумель Валерий Николаевич

— Мы — это я и вы.

Я оторопел.

— То есть… — наконец спросил я. — Вы будете соавтором?

— Да.

«Боже! — пронеслось в голове. — Он же клоп! Самый обыкновенный. Все это — хрусталь, ковры, картины — он высосал из чужой крови. Что делать? Дать ему по физиономии? Не годится! Как-никак он эксперт министерства. Надо ему улыбнуться. Отказать, но улыбнуться».

Так я и сделал. Улыбнулся и сказал:

— Как бы это все лучше… В общем, мне это дорого и…

— Конечно, — перебил меня Гридин, — но иначе вообще ничего не получится.

— Понимаю, понимаю, — теперь произнес уже я.

Он мягко сказал:

— Вы подумайте об этом. И очень серьезно.

Я отозвался:

— Еще бы… — Поднявшись, я прошел к двери. Затем добавил: — И все-таки от соавторства мне как-то не по себе…

Гридин ответил:

— Это с непривычки.

— Понимаю, понимаю, — повторил я и вышел в коридор.

В передней эксперт беспокойно спросил меня:

— Уже уходите?

— Да, надо… — Я старался не смотреть на него. — Я тут у родственников остановился, а уже поздновато. Неудобно получится.

— Так оставайтесь у меня!

— Нет, нет! Спасибо, — поспешно ответил я. И еще раз повторил: — Большое спасибо.

И с облегчением вышел на лестницу.

— Господи! — вслух сказал я на улице. — Зачем ты создаешь таких типов? Или они тебе необходимы?

Для меня всегда было загадкой: почему природа наряду с порядочными людьми неустанно воспроизводит подлецов? Я находил этому лишь одно объяснение: видимо, для того, чтобы дорожить людьми порядочными.

По пути мне попался кинотеатр. Чтобы успокоиться, я отправился смотреть фильм «Тарзан в Нью-Йорке».

К родственникам я приехал часов в одиннадцать вечера. Дверь открыл, видимо, глава семьи — хмурый пожилой мужчина. Как только я переступил порог, он отошел от меня, решительно скрестил на груди руки и, пристально вглядевшись в мое лицо, спросил:

— Это вы так называемый родственник?

Я робко ответил:

— Да…

— Так вот, — торжественно сказал мужчина, — я не знаю, а главное, не желаю знать, кто вы на самом деле. Со временем в этом разберется милиция. А пока забирайте свои отмычки и чтоб духу вашего в моем доме не было!

Я опешил.

Хозяин жестко добавил:

— И не притворяйтесь! Я вас, «медвежатников» как облупленных знаю!

Я взглянул на свой мешок, стоявший в углу коридора, и все понял. В мое отсутствие его, по всей видимости, подвергли тщательной проверке и, обнаружив там железные детали для трех аппаратов, решили, что это инструменты взломщика.

Я весело расхохотался.

Около часа мне пришлось доказывать суровому хозяину, что я действительно его родственник, — вспоминать всех наших общих родных, их имена, фамилии, место жительства, возраст, профессию, их привычки.

— Ладно, допустим, — милостиво признал меня за своего родственника хозяин дома. — Только что это меняет?

Я показал ему телеграмму Минздрава, которой меня вызвали в Москву из Сурганы.

Он только усмехнулся:

— Ну и что? Вы могли ее попросту украсть!

Мне ничего не оставалось, как посвятить его во все подробности своего компрессионно-Дистракционного метода. Родственник неожиданно для меня живо заинтересовался и просто закидал меня вопросами. Я еще не встречал такого любознательного собеседника. Мы увлеклись и проговорили с ним об аппарате чуть ли не до утра.

На другой день я отправился к начальнику отдела Четвергину. План у меня был такой — кулаками не трясти, гневных, обличительных речей не произносить, просто узнать, что он сам думает о предложении Гридина.

Четвергин встретил меня приветливо, усадил в кресло, вызвал секретаршу и строго наказал ей, чтобы она никого не впускала — он будет очень занят.

Секретарша понимающе кивнула и вышла из кабинета.

Разговор с Четвергиным я повел осторожно. Начав с погоды, впечатлений о Москве, я затем рассказал о вчерашней встрече с экспертом отдела и, сказан, что она оказалась приятной, мимоходом упомянул о том, что вот только товарища Гридина не устроили гаечки и зажимчики моего аппарата.

— Ну, ну! — сразу насторожился Четвергин. — И что же?..

— Да я и сам вижу отдельные несовершенства… — Я сделал паузу, раздумывая, говорить ему все начистоту или нет. — Но понимаете, — добавил я, как бы извиняясь, — дело в том, что я же не гаечки на утверждение прислал, а само предложение. Ведь так?

— Верно, — кивнул начальник отдела. — Только довести свою идею до полного ума вам совсем не помешает…

— Еще бы! — подтвердил я. — Конечно. Товарищ Гридин считает абсолютно так же и даже больше: он оказывает такую честь, что соглашается стать моим соавтором.

Я замолк и внимательно вгляделся в Четвергина. Очень важно было не пропустить его реакцию. Мне хотелось знать, что он об этом думает?

Начальник отдела и бровью не повел. Лицо его было невозмутимо, он безучастно смотрел мне прямо в глаза, ожидая, что я еще скажу.

Я чуть прокашлялся.

— И еще… Товарищ Гридин советует мне отозвать свое предложение обратно и вернуть его уже за двумя подписями.

Теперь в меня пристально всмотрелся Четвергин. Он пытался понять: действительно ли я уж так туп или только прикидываюсь. Я глядел на него открыто я доверчиво. Четвергин ничего мне не ответил, видимо, решил на этот раз промолчать, и все так же настороженно глядел мне в глаза.

Я решил его подтолкнуть:

— Так вот… Хочу с вами посоветоваться…

Он пожал плечами:

— Не знаю… Решать вам. Желаете за двумя подписями — пожалуйста, мы препятствовать не станем. — И добавил: — Да и так ли это существенно, одна или две подписи? Главное, чтобы предложение прошло.

— Простите, — перебил я его, — не понял.

Раздражаясь, что я вынуждаю его говорить больше, чем он хочет, начальник отдела пояснил:

— Я имею в виду то обстоятельство, что от товарища Гридина в первую очередь зависит судьба вашего авторского свидетельства.

«Так, — отметил я. — Ясно. Гридин номер два. Лад но, бог с ним. Я просто хотел узнать это и узнал».

Я встал, улыбнулся и, пожав вспотевшую ладонь Четвергина, пошел к выходу.

— Да! — остановился я у дверей. — Совсем забыл. Передайте, пожалуйста, товарищу Гридину, что соавторство с ним мне пока не по плечу. Не дорос!

Шагая коридорами, я видел перед собой застывшее лицо начальника отдела. Он явно не ожидал от меня такой «черной» неблагодарности.

На другое утро я забрал свой мешок, сел в поезд и покатил обратно в Сургану.

За окном уже вовсю бушевала весна. Очередной? который уже по счету, май родился теплым и ярким, Я глядел на зелень полей, редкие перелески, на проносящиеся столбы, дома, сверкающие под солнцем речушки, на бесконечные провода, рельсы, на пролетавших птиц, на далекие маленькие фигурки людей, а огромное синее небо, под которым творилась вся эта жизнь, и удивлялся тому, что не испытываю дурного настроения. Четвергины, гридины — эти люди показались мне вдруг нереальными.

Передо мной каждую секунду, минуту, год, и так из столетия в столетие, зарождалась жизнь. И поражало то, что она не только не уставала от своего гигантского труда, но и всякий раз при этом будто радовалась себе.

Я вдруг ощутил, что тоже способен на такое: освобождая душу от тяжести обид и неудач, как бы рождаться заново, творить себя вновь. И тогда я сказал себе:

«Пройдет десять, двадцать, пусть даже тридцать лет, но дело мое признают. Все! другого исхода нет. Существуют незыблемые, объективные законы природы, которые неподвластны воле людей, какими бы званиями, чинами или постами они ни обладали. Один из таких великих законов: человек, человеческое общество не могут постоянно двигаться вспять или стоять на месте. Механизм существования человека заведен на прогресс. И как бы ни хотелось этого отдельным индивидуумам, остановить его они не способны».

Вернувшись домой, я со страстью погрузился в работу…

Применять свой метод на людях мне по-прежнему не разрешали.