Неоконченное путешествие Достоевского - Робин Фойер Миллер

рыться в вещах и закладах процентщицы. Звучат шаги: в комнату входит Лизавета. Происходит еще более ужасное, «совсем неожиданное» для самого героя убийство. Затем без паузы идет фрагмент, в котором Раскольников, стоя по одну сторону наспех закрытой двери, слушает разговор находящихся по другую сторону молодых людей. Кох и Пестряков (последний из них сам готовится стать судебным следователем) помогают острее прочувствовать две точки зрения – и Раскольникова, и читателя. Они дергают дверь и размышляют, почему никто не открывает на звонок, если дверь заперта изнутри.

Здесь я спрашиваю студентов, на что они надеются как читатели: на то, что Раскольников найдет выход из ситуации, или на то, что его поймают? Хотя всего страницу назад были описаны два ужасных убийства, большинство студентов – и большинство из нас, читателей, – признаются, что желали бы Раскольникову спасения. Перед нами интеллектуальная и моральная загадка. Почему мы на стороне Раскольникова? Почему мы остаемся, так сказать, на его стороне – за закрытой дверью? Почему мы занимаем, хотя бы на мгновение, интеллектуальную и моральную позицию, которую никогда не смогли бы занять в жизни?

Студентам может показаться, что они слишком долго занимаются первой частью романа, но в результате они лучше подготовятся к чтению остального текста или, по крайней мере, будут лучше осведомлены о различных проблемах, которые могут встретиться в последующих главах, и станут внимательнее относиться к дальнейшей работе. Эта работа состоит в исследовании как собственных интеллектуальных и моральных установок, так и установок персонажей. Чтению как деятельности, как мы говорили выше, в наше время угрожает опасность. Но в то же время и сама эта деятельность весьма рискованна.

Мелочи и слепые пятна

На протяжении большей части романа Раскольников уверен в том, что ему мешают разные мелочи, о которых он забыл или которые не смог проконтролировать. Оставленная во время убийства открытой дверь – первое и самое обескураживающее из этих испытаний. Однако в этой детали есть нечто столь знакомое, сходное с дурным сном, что она помогает читателю сопереживать герою. Более того, на протяжении большей части романа Раскольников просто не помнит, что совершил не одно, а два убийства. Только после начала бесед с Соней он осознает, что убил не только старуху, но и Лизавету, и понимает, насколько ужасно это последнее убийство.

Есть и еще одно, гораздо худшее обстоятельство. Раскольников, подслушав разговор Лизаветы на Сенной, вспоминает, как впервые узнал о существовании у процентщицы сестры. Это был разговор студента и офицера, услышанный им шестью неделями ранее в трактире сразу после его первого посещения старухи. Его поразило совпадение: студент и офицер говорили о процентщице с той же ненавистью, которую испытывал он сам; более того, эти люди, как и он, были заражены «идеей Растиньяка». Но Раскольников не замечает, пожалуй, главного: слов о том, что Лизавета «поминутно была беременна» [Достоевский 6: 54]. До убийства и после него Раскольников больше ни разу не вспоминает об этом. Неужели Раскольников убил беременную женщину? Оказывает ли это на него моральное воздействие? Осознает ли он вообще подобную возможность? Ни повествователь, ни Раскольников не возвращаются к этой теме, но, возможно, о ней вспомнит кто-то из студентов. В подобных мелочах и слепых пятнах и заключается суть дела. После того как студенты получат некоторое представление о том, что интеллектуальная и моральная основа характера Раскольникова – это «недоконченные» идеи и события его времени, которые «носятся в воздухе», на улицах или в прессе, можно попытаться определить эти неуловимые мелочи и странные слепые пятна, которые ставят в тупик героя. Ведь именно они на самом деле и составляют смысловой центр романа.

В черновиках к роману Достоевский подробнее говорит о беременности Лизаветы. Иногда он даже предполагает, что у нее был ребенок. Есть такая любопытная запись: «Произошло с Сясей так: он ласкает Сясю, а она к нему пришла… и видно, что сама рада была предлогу прийти. Тут она сказала, что дочь Лизаветина и что она знала Лизавету. Потом, когда он ей повинился, то вдруг, хвать, нет Сяси…» [Достоевский 7: 88].

Та же Сяся (дочь Лизаветы) появляется потом у Мармеладовых. Несколькими страницами выше читаем: «Ребенок. „О ты, милое создание“ (это Лизаветина). О Лизавете» [Достоевский 7: 80]. И далее: «Почему я не могу сделаться Гасом? Почему все потеряно? Ребенок? Кто мне запретит любить этого ребенка? <…> И вдруг: „Удивляюсь, почему Лизавету я не жалею. Бедное создание!"» [Там же: 80]. Франк указывает, что упомянутый «Гас» – «московский врач-праведник, помогавший осужденным», но при этом ничего не говорит о значении упоминания возможного ребенка Лизаветы [Frank 1995: 85]. Более того, Сяся называет Соню «тетенькой» [Достоевский 7:80]. Не менее интересно высказанное в черновиках предположение, что Бакавин (в основном тексте романа Зосимов) мог быть одним из любовников Лизаветы и отцом ее ребенка:

– С Лизаветой жил, – брякнула Настасья, как только он вышел. <…> Она ему и белье стирала. Тоже ничего не давал.

– Да совсем нет! – вскричал Разумихин. – У ней и другой был. Я знаю.

– Да, может, и третий был, может, и четвертый, – засмеялась Настасья. – Девка была сговорчивая. И не то чтоб так своей волей, а так уж от смирения своего терпела. Всяк-то озорник над ней потешался. А робеночек-то, что нашли, был его, лекарев.

– Какой ребенок?

– А ведь ее ж потрошили. На шестом месяце была. Мальчик. Мертвенький [Достоевский 7: 71].

Когда они вышли, я <Раскольников> вскинулся навзничь и схватил себя за голову [Там же: 72].

Мы узнаем также, что, как мимоходом замечает Настасья в романе, Лизавета починила рубаху Раскольникову и он остался ей должен десять копеек за починку:

Еще десять копеек с тебя за чинку следовало, да ты и доселева не отдал… А убили беременную, нипочем били, ведь над нею кто захотел, тот и надругался. [– И я ее знал, и мне она белье чинила. Идиотка она. Ее старуха беременную колотила. Я сам видел] [Там же: 64].

В черновых записях подчеркивается значение внезапного воспоминания Раскольникова о том, что он убил не только старуху, но и Лизавету: «Лизавета? Бедная Лизавета! А почему я об ней с тех пор ни разу не подумал? Точно я и не убивал ее. – Убивал! Как в самом деле это страшно» [Там же: 182]. Затем, в черновых записях к признанию Раскольникова Соне, Достоевский заставляет Раскольникова сказать ей, что теперь он думает только о Лизавете, а не о процентщице: «А