Первокурсник - Моника Мерфи

продолжаем игру в том же духе до конца четвертой четверти, пока не остается несколько минут. Мы ведем с преимуществом в один тачдаун и один филд-гол[24].

Противники забивают гол. Трибуны ревут. Тренер защиты готов кого-нибудь придушить. На поле разворачивается целая драма, и я ей наслаждаюсь. Я проживаю этот матч, а не наблюдаю за ним со скамейки запасных.

Мы снова завладели мячом, я делаю пару передач, пробегаю несколько ярдов, хотя в зачетную зону противника попасть так и не удается. Но мы снова забиваем и закрепляем победу. Это ощущение победы совершенно отличается от того, когда ты в запасе. Мы собираемся в круг, скандируем, кричим. Болельщики вываливаются с трибун, среди них есть репортеры местных газет, и я с трепетом наблюдаю, как мы оказываемся в центре всего этого, будто боги.

Это чувство знакомо мне со старшей школы, но сейчас оно в сто раз сильнее. Здесь огромный стадион, а не крошечное поле, и тысячи болельщиков. Безумие, как много людей пришли сегодня поддержать нас.

И это, черт возьми, шикарно. С моих губ не сходит улыбка.

Эш подбегает ко мне, улыбаясь, и хлопает по плечу.

– Я не до конца верил в тебя, но получилось здорово, – одобрительно говорит он.

– Спасибо! – выкрикиваю я, но он уже исчез.

Похоже, после сегодняшней игры я реабилитирован.

Я выхожу с поля, и ко мне подходит тренер нападающих.

– Хорошо сыграл, сынок, – говорит он. – На этой неделе занимаемся твоей техникой. Есть над чем поработать.

– Звучит здорово, – говорю я, оцепенев от поздравлений и комплиментов. И я чертовски благодарен, что он хочет работать со мной.

– Ты же понимаешь, что будешь играть в основном составе до конца сезона? – прищурился он.

– Правда?

– У Джонсона все серьезно – он сломал лодыжку аж в двух местах, – мрачнеет он, – и Филлипс тоже не сможет играть до конца года из-за операции на колене.

Филлипс хотел попасть в высшую лигу. Отстойно, что теперь у него практически нет шансов.

Я обожаю футбол, но он – не вся моя жизнь. Я хорошо играю, но высшая лига не для меня. Мне не хватит дисциплинированности.

– Ну что, сегодня празднуем? – предлагает Калеб, когда мы оказываемся в раздевалке. Наши шкафчики находятся рядом. – В общаге братства[25]. Все уже начали, так что приходи, как сможешь.

– Даже не знаю, – начинаю я, но Калеб качает головой, и я замолкаю, глядя на его рассвирепевшее лицо.

– Нет уж. Свалить, как в тот раз, тебе не удастся. – Он хватает меня за плечи и встряхивает. – Эта тусовка в честь тебя, придурок. Ты обязан быть там.

– Я ничего такого не сделал… – Я пытаюсь слиться.

– Ты вышел на поле, – обрывает меня друг.

– Но я даже гол не забил.

– Да и черт с ним. Ты отлично справился. Показал им, как умеешь выкладываться. – Он отпускает меня с таким серьезным выражением, какого я у него еще не видел. – Я уж боялся, что ты разлюбил футбол.

Я не отвечаю. Когда тебя никто не любит, трудно что-то по-настоящему любить. Даже футбол.

Звучит жалко, но это так.

– Я дико устал, – говорю я, – хочу пойти домой и рухнуть в постель.

– Я позволю тебе это сделать только в одном случае – если в постели тебя будет ждать голая горячая блондинка, – заявляет Калеб.

Я думаю о Хайден. Ждущей голой в моей постели.

– Да уж, это вряд ли.

Какая жалость.

– Значит, ты идешь на вечеринку, нравится тебе это или нет.

* * *

Итак, я на вечеринке – туда меня провел Джексон. Они с Калебом вступили в братство и пытались подбить меня, но я отказался. Зачем проходить через посвящение и все остальное, если я могу получать все плюшки на вечеринках благодаря друзьям? А кроме тусовок мне от братства ничего и не нужно.

Вечеринка проходит в двухэтажном доме из красного кирпича с черными ставнями. Дом выглядит необычно и официозно, но внутри царят разврат и кутеж.

Наверно, в этом и есть его привлекательность.

Мы подходим к массивной входной двери, открытой нараспашку. Тут множество людей – на крыльце, внутри дома, на заднем дворе. Меня встречают многочисленными «мои поздравления» и «молодчина». Я киваю, улыбаюсь и благодарю, шокированный тем, что меня узнают.

– Да, ты сегодня наделал шуму, – ухмыляется Калеб. – Наслаждайся.

Я даже не представлял, что все эти люди знают мое имя, не то что в лицо узнают. Так странно.

Мы входим внутрь, к нам сразу же подходят девушки с улыбками, в которых читается вожделение. Они смотрят на меня.

– Ты сегодня хорошо играл, – говорит одна из них и проводит пальцами по моей руке, а потом уходит.

Она использует трюк «пусть помучается», и в любой другой вечер со мной бы это сработало.

Не могу удержаться и осматриваюсь – вдруг здесь Хайден. Похоже, ее нет.

После игры она прислала коротенькую эсэмэску:

– «Сказала же, что ты выйдешь сегодня на поле».

И все. Даже не написала, что я молодец. Просто сообщение в духе «я же говорила».

В ответ я отправил улыбающийся смайлик. Не знал, что ответить. Меня разозлило ее безразличие. Она очень старается держать меня на расстоянии, и чем больше я это понимаю, тем больше раздражаюсь. Может, у меня сегодня вообще такое настроение. Сексуальная неудовлетворенность? Наверное. Чувство, будто меня дразнили и надо мной издевались несколько дней, а я остался стоять один с вялым членом в руке. Это метафора, естественно.

Когда мы наконец добираемся до кухни, Калеб предлагает мне затянуться травкой, которую он спрятал в карман толстовки, но я оказываюсь. Теперь, когда я в команде и планирую в ней оставаться, не хочу, чтобы при проверке на наркотики меня выгнали. Слишком многое поставлено на карту.

Калеб всегда ведет себя так, будто ему нечего терять. И Джексон такой же. Выпивка, девушки, наркотики – они оба выберут все это, наплевав на последствия. Но Калеб безумнее Джексона, и за его безрассудство девчонки его и любят. Да и мы тоже. Он умеет кайфануть.

Время тянется, и я решаю опрокинуть пару бутылочек пива и успокаиваюсь. Я нахожу в гостиной кресло и усаживаюсь в нем как король, оглядывающий замок. Несколько девчонок устраиваются рядом и атакуют меня комментариями и вопросами. Пиво развязало мне язык, и я отвечаю на все их вопросы. Жаль, но ни одна из них меня не привлекает.

Конечно, они все красотки, но ни одна не похожа на Хайден. И несмотря на мою злость, если бы она вошла сюда и потребовала, чтобы я ушел