Лабиринт - Яэко Ногами

что старушка и ее муж были садовниками. И если у них были сыновья, то, наверно... Язык не повернулся у него спросить про судьбу сыновей, и как-то неожиданно для самого себя он сказал:

— Вашему старику, наверно, покурить хочется. Да?

Он остановился. Лавки уже остались позади, и сейчас с одной стороны улицы тянулась глухая бетонная стена фармацевтического завода, и кроме трех-четырех ребятишек с палками в руках, игравших в войну, никого поблизости не было. Сёдзо открыл саквояж, поставив его на насыпь противовоздушной щели, вырытой около забора. Нащупав сигареты, он бросил четыре пачки в пустую корзинку старушки, раскрывшей от изумления рот, и, подсчитав, что у него остается шесть пачек, на этом остановился.

— Отдайте это дедушке.

С шумом захлопнув саквояж, он быстро зашагал вперед. Ему хотелось поскорее уйти от старушки, но чуть приглушенный расстоянием шаркающий звук ее шагов еще долго был слышен и словно отдавался в его сердце. Глубоко вздохнув, он ощутил идущий из-за оград легкий горьковатый запах лекарств. Полчаса тому назад Сёдзо рассердил Масуи своим упрямым бескорыстием и вызвал у него чувство жалости, а сейчас он даже и не подумал отдать все сигареты. Ему стало стыдно за свою жадность, и он шел, понуря голову.

На теплом влажном небе то пряталась, то появлялась луна. Море отливало сиренево-серебряным блеском. Остров Хацусима казался дальше, чем днем. Слышался сильный шум прибоя. Единственный более или менее надежный источник света, карманный фонарик в руках, отбрасывал на темную, идущую под уклон дорожку и на темные заросли кустов светлый круг, подобный нимбу на изображениях богоматери. С левой стороны чуть не у самой тропинки был глубокий овраг. Ветерок с моря, обвевающий разгоряченное лицо, вместе с ощущением свежести приносил крепкий запах камфарных деревьев. Сёдзо после ужина у доктора Имуры шел домой.

Дом Имуры — ему его любезно предоставил некий любитель археологии и библиофил, давний абонент Восточной библиотеки,— был несколько в стороне от больших дач, расположенных на той же горе, и стоял немного ниже их. Построен он был в стиле павильона для чайных церемоний. Зато горячий источник, вода которого поступала прямо в ванную, был гораздо богаче, чем наверху. К этому следует добавить, что все заботы о доставке продуктов питания, что по нынешним временам было особенно важно, и всякие другие поручения брали на себя постоянно находившийся при доме привратник и его жена. «Грех, конечно, жаловаться при таких условиях, но все не могу привыкнуть к несмолкаемому шуму волн — за ночь несколько раз просыпаюсь»,— заявила за ужином Есиэда, вторая жена профессора, и, засмеявшись, повернулась к молодому гостю, ее лицо — лицо женщины, еще не достигшей критического возраста, было обильно умащено вечерними притираниями.

— Попробуйте заночевать у нас, господин Канно. Я уверена, что вы не будете спать спокойно. Правда ведь, как вы думаете?—Последние слова были обращены вместе с шаловливой улыбкой к мужу.

У профессора мелькнула легкая улыбка под холеными седыми усами, соперничавшими блеском с серебряной сединой густых волос, и он дважды кивнул головой в знак полного согласия со своей очаровательной женой и восхищения ее игривостью. Не проявляя никакой любезности к хозяйке дома, Сёдзо молча действовал палочками для еды. Наслаждаясь зажаренными в муке креветками, он отдавал должное радушному приему этой женщины, но все же не мог не почувствовать, что слова ее неуместны в разговоре с гостем, которого она видит первый раз и который вдобавок моложе ее. Неприятное чувство быстро рассеялось, но все-таки, когда он вышел из дома и услышал сильный шум прибоя, ему внезапно вспомнились ее слова; и тут же в памяти всплыли циничные намеки библиотекаря, бывавшего в доме Имуры.

До того как хозяйка пригласила их к столу, они с профессором сидели вдвоем в маленькой комнатке, служившей ему кабинетом, и Сёдзо лишний раз убедился в энциклопедических познаниях Имуры и в глубине его суждений. Как крупный ученый и человек с широким кругозором, он с горячим возмущением говорил о том, что эта мировая война повлечет за собой и в Европе и в Азии уничтожение величайших культурных ценностей, созданных до сих пор человечеством.

— Вот пришла очередь и Японии испить горькую чашу, и теперь уж никуда от этого не денешься. В конечном счете все сводится к денежному вопросу. Взять хотя бы нашу библиотеку. Чтобы перевезти всё собрание книг в безопасное место, нужны немалые деньги. Я очень беспокоюсь, из-за этого у меня и давление никак не снижается.

Он сказал это с открытой улыбкой и добавил, что и в самую трудную минуту готов оставаться в своей библиотеке, как в осажденной крепости, и до конца разделить ее участь. Слова эти прозвучали глубоко правдиво. Сёдзо не сомневался, что профессор поступит именно так, как говорит. В его воображении предстала трагическая и величественная фигура профессора, ожидающего смерти где-то в уголке библиотеки среди самых редких изданий, к которым подбирается бушующий адский огонь, зажженный вражескими бомбами. Сейчас, когда он под шум прибоя вспомнил Имуру рядом с ярко накрашенной молодой женой, он подумал, насколько же эти два человека не похожи друг на друга. «Да, человек — странное существо»,— сказал Сёдзо вслух. Женщин, которые не могут жить самостоятельно и выходят замуж дважды и трижды, на свете немало, Ёсиэда не первая и не последняя. Но в ней все — и пышное белое тело, и томные взгляды, которые она бросала на него, и подведенные глаза, и ямочка на правой щеке, которую она нарочно старалась показать,— все было полно искусственного очарования, рассчитанного на то, чтобы привлекать мужчин. Вот она и сумела поймать профессора. Но в ее кокетстве было что-то от продажной женщины. Как только Сёдзо подумал об этом, в его сознании как бы по контрасту всплыл образ одной из самых утонченных развратниц. Он невольно сунул электрический фонарик в карман, словно его голубоватый свет породил это видение. Но и в темноте вчерашние слова Мацуко вновь оживляли в его памяти подробности всех встреч с этой женщиной — вспомнилось даже, что в ту ночь, когда она неожиданно появилась перед ним на вокзале в Каруидзава, на небе была такая же луна.

Сёдзо мог бы поклясться кому угодно, что госпожа Ато для него сейчас существо совершенно постороннее. И вчера, услышав переданный ему через Мацуко и лишь ему одному понятный намек, он возмутился не столько этой женщиной, сколько самим собой, ведь сообщение Мацуко его взволновало. Он никогда не мог думать об этой своей связи иначе, как с