Лабиринт - Яэко Ногами

перо и попросил горничную наклеить марки на три открытки, которые он написал Марико, супругам Масуи и Таруми, добавив, что это можно сделать и завтра утром.

— Значит, и у вас здесь перемены?

—Да, все хуже и хуже становится. А в отеле «Атами», теперь, говорят, будет госпиталь для морских офицеров.

— Ну ладно.— Сёдзо оборвал на этом завязавшийся было разговор и отвел глаза от улыбающегося миловидного лица горничной. И вдруг опять грубо сказал: — Больше вы мне не нужны. Можете идти.

Горничная была хорошо вышколена. Она и раньше держалась от Сёдзо на отдалении, за постелью с шелковыми одеялами, которую уже кончила стелить. Услышав резкие слова, она, не моргнув глазом, почтительно склонила голову:

— Спокойной ночи!

Хотя Сёдзо и чувствовал легкую усталость после ванны, ему не хотелось ложиться. Ручные часы, которые он положил на стол, показывали десять минут одиннадцатого. Что такое! Оказывается, совсем еще рано. Было тихо и так тепло, что стоявшая в комнате жаровня казалась лишней. Обычно Сёдзо в это время обязательно что-нибудь читал. Во внутреннем кармане его пиджака как раз лежал каталог редких изданий по истории христианства, который он взял у профессора Имуры, обещав завтра вернуть, но ему не хотелось идти за ним в другую комнату, где лежали его вещи. Опустившись возле постели на циновку, он расположился поудобнее, свободно раскинув ноги и прислонившись к выступу парадной ниши, в которой висела написанная черной тушью картина Гёкудо 195, а на полочке стояла черная ваза с нарциссами и камелиями. Он сидел неподвижно и курил. Голова была ясной, а в теле словно что-то кипело. На новом месте он всегда засыпал с трудом. Зная за собой эту черту, он уже заранее настроился на долгие часы бессонницы и все не решался лечь в постель. Ему казалось, что и сегодня он не уснет. Богатое убранство спальни лишь усугубляло это опасение. Он поднялся, не выпуская сигарету изо рта, и потянулся к шнурку выключателя электрической лампы, свисавшей с высокого потолка из криптомерии. Яркий свет, заливавший всю комнату, сменился полумраком — у изголовья тускло горел плетеный бамбуковый ночник. «Засну или не засну — все равно: докурю и лягу»,— решил Сёдзо. Кончик сигареты, точно бенгальский огонек, светился в темноте. Пышная постель, белоснежные простыни и фиолетовое шелковое одеяло невольно вызывали в памяти фигуру спящей Марико, и вместе с этим, как ни странно, в ушах снова звучали слова молодой жены профессора Имуры: «Попробуйте заночевать у нас...» «Вульгарная баба»,— подумал он с раздражением и с шумом выпустил изо рта дым.

В коридоре послышались шаги. Кто-то легкой походкой шел со стороны комнаты с круглым окном. Возможно, возвращалась горничная, ходившая и туда стелить постель. «Позвать ее, что ли, и попросить принести виски?» — подумал Сёдзо. Но не успел он нащупать кнопку звонка, как шаги приблизились, кто-то, сделав поворот от ванной комнаты, подходил к его номеру. Лампочка, постоянно горевшая ночью над раздвижной дверью в коридоре, теперь из-за светомаскировки была затемнена, и присутствие человека за бумажной дверью только ощущалось, силуэта же не было-видно. Звук шагов замер перед самой его комнатой, но никакого «разрешите войти» не послышалось. Кто-то молча раздвинул дверь. И когда в Открывшемся квадрате, как в рамке волшебного фонаря, Сёдзо увидел фигуру женщины, он вскочил и рывком включил свет.

— Вы еще не спите?

Госпожа Ато произнесла это так, словно вместе с ним занимала номер и вернулась сейчас из ванны. Она подошла к столику с такой непринужденностью, как будто только что сидела за ним. Все было как во сне. И точно так же, как бывает во сне, когда хочешь убежать от чего-то страшного и не можешь пошевельнуться, хочешь крикнуть, но нет голоса, Сёдзо не мог ни двинуться с места, ни сказать хоть слово. И было у него то же чувство, какое бывает во сне, когда самые необычные вещи кажутся вполне естественными и не вызывают ни малейшего удивления. Наконец Сёдзо пришел в себя и, снова закурив, спросил:

— Как вы узнали, что я нынче ночью буду именно здесь, в этой гостинице?

— Узнала от госпожи Масуи. А ей сказал господин Таруми. Она считает, что вы нарочно ничего не сказали ей о гостинице — хотели рассердить ее. Так и просила передать вам.

— Ну, это уж слишком!—У Сёдзо даже перехватило дыхание, и он чуть не задохнулся от дыма своей сигареты.—-И чтобы вы поехали сюда — это тоже она вам сказала?

— Но ведь она знает, что я в Токио хотела встретиться с вами, знает также, что сегодня я собиралась вернуться в Сюдзэндзи. Я ей говорила, что посмотрю — может быть, по пути заеду и сюда. Так что беспокоиться нечего.

Хоть они давно не виделись, Миоко говорила без всякого волнения, ровным, спокойным и мелодичным голосом. А в ее заявлении, что она не понимает, почему нужно чего-то бояться, звучала не дерзость, а скорее простодушие. Красота ее за это время нисколько не поблекла. Коротко стриженные по последней моде волосы с завивкой перманент уложены были так, что прическа оставляла открытым ее тонкое аристократическое лицо, подчеркивая его безупречно чистый овал. На руке у нее не было ни одного кольца. Она была в кимоно из темной ткани с чуть заметной золотой ниткой и в таком же хаори без всякого узора. Весь ее облик дышал изяществом и такой скромностью, что, пожалуй, Сёдзо способен был бы поверить, что перед ним совсем не та женщина, которую он близко знал. Бросив окурок в пепельницу, он принял суровый вид.

— Да, я слышал от госпожи Масуи о вашем желании встретиться со мной. Но я ответил тогда, что у вас не может быть никакого дела ко мне, что нам не о чем с вами говорить, что я больше не являюсь ни вашим служащим, ни вашим домашним учителем и, следовательно, никакого отношения к вам не имею. Если вам не передали моего ответа, то я пользуюсь случаем, чтобы его повторить. И если вы поняли мои слова, прошу вас оставить меня.

Миоко ничего не ответила. Скорее всего, она это пропустила мимо ушей. В противном случае она не перевела бы на него с таким кокетством свой взгляд, который до этого был устремлен на отлитую в виде листка лотоса пепельницу, словно она выжидала, что раньше кончится — резкая и какая-то заученная тирада или дым от окурка, все еще вившийся тонкой струйкой.

— 0