Призрак Проститутки - Норман Мейлер

Он, однако, выкроил несколько минут и, отведя меня в сторонку, доверительно сказал:

— Хаббард, мне, откровенно говоря, наплевать, вернешься ты или нет, но если вернешься и мир к тому времени еще будет существовать, мне хотелось бы на всякий случай застраховать свою задницу. Так что уж, будь добр, не говори об этом Хью Монтегю. А если он вдруг тобой поинтересуется, я ему скажу, что ты рванул туда без разрешения, так как задание было дано одному Диксу Батлеру, но наказывать тебя за это я не собираюсь, и это правда — между нами говоря, это действительно так, — наказывать тебя я не буду, конечно, если ты не сваляешь дурака и не расскажешь его светлости правду. В таком случае на весах окажутся твое слово и мое, с перспективой явно не в твою пользу. Раз уж ты действительно решил отправиться туда вместе с Батлером, напиши записочку и поставь свою подпись. Например, такую вот: «Я, Херрик Хаббард, настоящим подтверждаю, что ознакомлен с предписанием 7418537 и обязуюсь подчиняться вытекающим из него распоряжениям».

— А я ознакомлен с предписанием семь четыреста восемнадцать пятьсот тридцать семь?

— Вот оно, слушай. — Он достал бумагу и зачитал: — «Всему личному составу отдела „Б“ ДжиМ/ВОЛНЫ настоящим предписывается находиться в радиусе не более десяти миль от базы на весь период кризиса и быть в постоянной боевой готовности».

— Дассэр.

— Я издаю предписание семь четыреста восемнадцать пятьсот тридцать семь прямо сейчас. Через десять минут оно будет на твоем столе. Немедленно подтверди получение.

Я немедленно подтвердил и сразу почувствовал невесомость. Мне вдруг показалось, что теперь я абсолютно свободен. Возможно, дня через два я уже буду мертв. Так что лишний раз соврать Хью Монтегю — пустяки. Тем более что Бешеный Билл посылал нас не на прогулку — нам предстояло погрузить ящики с сигнальными ракетами на борт яхты «Принцесса», принадлежавшей Эухенио Мартинесу, а затем доставить их на берег на резиновых шлюпках и передать агентам Харви. Сигнальные ракеты предназначались для кубинских подпольщиков, которые будут освещать путь американскому экспедиционному корпусу. Вторжение, естественно, произойдет ночью.

Больше я не знал о нашем задании ничего, и это вполне соответствовало моему умонастроению. Пассивно ожидая развязки, я совершенно неожиданно почувствовал себя еще не родившимся, но уже готовым к выходу из чрева матери плодом, навсегда расстающимся с прежним опытом существования и отправляющимся в полное опасностей путешествие под названием «Жизнь».

В душе у меня явно царила неразбериха. Помню, я стоял перед зеркалом во весь рост в своей меблированной квартире, пытаясь совместить все эти растрепанные чувства с твердым выражением на лице высокого и вполне презентабельного молодого человека, который глядел на меня. Отражение в зеркале казалось кем угодно, но только не мной. «Такое, вероятно, случается с кинозвездами», — подумалось мне в те минуты.

В среду после полудня мы поехали с Батлером на Ки-Ларго, где у нас был собственный причал, и загрузили четырнадцатифутовую надувную лодку балластом — цементными блоками и мешками с песком — из расчета полторы тысячи фунтов, что составляло примерный вес нашего экипажа и груза. Затем мы направились к маленьким коралловым островкам, продираясь сквозь манговые заросли и ловко орудуя двумя подвесными моторами, — мы включали их на полную мощность и снижали скорость возле отмелей, на излете царапая днищем по дну. Когда Батлер наконец скомандовал «хватит», мы вернулись назад, к причалу, сняли один из моторов, отвезли на тележке под навес и там, буквально на ощупь, сунув его в бочку с водой, попрактиковались в ремонте, разобрав и снова собрав железного зверька. Много лет назад я провел так целый долгий день на Ферме, когда нас забросили в пещеру к югу от Норфолка и заставили потрудиться аналогичным образом. То, чему я научился тогда, забылось напрочь, — пригодится ли мне завтра сегодняшняя наука?

К вечеру мы вернулись в Майами, отправились в кантину и выпили по три «Плантаторских пунша» за то, чтобы, как выразился Батлер, «скоро вернуть плантации их жлобам-говноедам-хозяевам». Мы выпили сначала за это, потом подняли тост за Берлин — каждый за свое — и, наконец, «за вечное блаженство», — провозгласил Батлер, и я с готовностью поддержал, так как именно это слово — нирвана — вертелось у меня в голове. Неужели скорый конец света одарил нас напоследок телепатическими способностями? Это выглядело вполне закономерно, и я умиротворенно вздохнул, а третий по счету «Плантаторский» пунш помог заново оценить все великолепие моря у Ки-Ларго, сверкающую блекло-зеленую полосу шельфа, ослепительную голубизну океана и мириады серебристых пескариков, сопровождавших нашу моторку на всем пути сквозь манговые заросли и таявших за кормой.

Мы вылезли из машины на Ривьера-драйв, 6312, прошли внутрь: и переоделись — высокие кроссовки, черные джинсы, черные свитера и черные капюшоны с прорезями для рта и глаз. В гардеробной было невыносимо душно. Одежда наших спутников — дюжина костюмов из синтетики и пестрые рубашки — уже висела на плечиках и крючках, и я понял, почему в жизни палача имеют значение такие вещи. Облачившись с ног до головы в черное, я мгновенно утратил личностные свойства, превратившись в единоверца тех, кто охраняет вход в долину смерти, — только теперь мне стало ясно, что до сих пор я не имел понятия о том, что такое ЦРУ, но теперь знал, зачем я здесь. Глупо было бы провести всю жизнь в коридорах потрясающей профессии, так ни разу и не заглянув в ее потайные комнаты, — метафора, конечно, но в ту ночь метафоры были для меня такой же пищей, какой для других были факты, которые они пережевывали; смерть тоже была не более чем метафорой, простым понятием «квадратный корень из минус единицы», волшебным корнем мандрагоры, который открывает путь в потусторонний мир, где, возможно, нет никаких корней. И тут мне снова вспомнились стаи мальков, что сопровождали нашу лодку, теряясь в густых подводных зарослях за кормой.

Внутри дом номер 6312 по Ривьера-драйв был обставлен скупо — стандартная голая казенщина явочной квартиры. Мы миновали обитую темными деревянными панелями гостиную и через арочный вход попали в столовую, где стояли обеденный стол красного дерева и четыре стула с высокими спинками, и я подумал об особой торжественности мелкобуржуазного семейного уклада у испанцев: вечно угрюмая жена, неулыбчивые дети, отец семейства, снедаемый угрызениями совести из-за сварливой любовницы, которая постоянно пилит его за скупердяйство, щеголяя в купленном им черном кружевном белье, ну и тому подобное, — полупустая комната навеяла картины интимной жизни несчастливого семейства, которого я никогда не видел, и я с еще большим основанием почувствовал себя жрецом Армагеддона. Интересно, подошли ли русские суда к линии «карантина»?

В дальнем конце столовой дверь вела на застекленную террасу, сквозь стекло виднелся небольшой дворик, за ним — причал. Внушительного размера рыболовная шхуна, белая и монументальная, как мраморный мавзолей, мерно покачивалась на приливной волне. Поднимаясь по трапу на борт, я успел подумать о покойной Анджелине, жене Джанканы. В кубрике на скамьях сидели десять человек в черных капюшонах-масках, и лишь двое-трое приподняли голову при нашем появлении. Воздух уже был спертый, хотя и не отравленный окончательно; борт противно поскрипывал о причал.

Мы ждали. Все сидели молча. Движок заурчал под ногами, его дрожь передалась моему телу, и я подумал: «Ну вот, ты этого хотел». Снаружи доносились отрывистые команды шкипера на испанском — казалось, идет операция, главный хирург отдает приказания ассистентам, и эти звуки доходят до меня сквозь пелену новокаинового дурмана. Мы отошли от берега. Здесь, в тесной рубке, освещенной лишь проникавшими сквозь бортовые иллюминаторы отблесками уличных фонарей на набережных канала, рокот двигателя был похож на рычание голодных зверей.

Мы шли будто крадучись, на малой скорости, и я задремал, пока мы пробирались по узким каналам Корал-Гейблз в Бискайский залив, а когда я очнулся, были уже в открытом море; огни Майами остались далеко за кормой, а их тускло-фиолетовое сияние с едва заметным сливовым оттенком напоминало последний розовый отблеск заката в тот миг, когда вечер соскальзывает в ночь. Впереди, чуть правее по борту, уже забрезжило едва заметное глазу крохотное пятнышко — в сотне миль от нас лежала Гавана. Ночь была темной, но безоблачной, и я подумал, что завтра к вечеру оба города, возможно, превратятся в полыхающие факелы, — интересно, откуда будем наблюдать это мы, с берега или с моря?

— Эухенио высадит нас между Карденасом и Матансасом, — сказал Батлер. — Мы будем на месте к трем ночи.

Я еще не совсем проснулся и лишь вяло кивнул в ответ. По правде сказать, я находился как бы в оцепенении. Довольно нелепо было бы, мелькнуло в моей затуманенной голове, встретить смерть в таком идиотском состоянии.