Призрак Проститутки - Норман Мейлер

Кстати, должна сообщить вам то, что мне стало известно о Маккоуне, поскольку вам, вероятно, вскоре придется с ним столкнуться. Личность на первый взгляд не слишком симпатичная. Когда Аллен передавал ему дела, Маккоун обратил внимание на пуленепробиваемый лимузин Великого Белого Рыцаря. «Да, — сказал Аллен, — это очень удобно. Сидишь, читаешь бумаги, и вдруг какой-нибудь псих на дороге стреляет тебе в окно».

В тот вечер Маккоун уехал домой в своем пулепробиваемом «мерседесе», но успел отдать приказ: завтра вечером у подъезда в Лэнгли должен стоять под парами его собственный бронированный лимузин не хуже алленовского. В результате двадцать усердных прихвостней вывернули «Дженерал моторс» наизнанку, но машину ему сделали, более того, спецсамолетом вовремя доставили к подъезду — какое счастье, что бюджет у нас гуттаперчевый! Они даже еще что-то там подсоединяли на приборной доске, когда Маккоун вышел к машине и плюхнулся вместе со своим чемоданчиком на сиденье, махнул шоферу рукой и был таков, даже не сказав «спасибо». Подчиненные должны радоваться, что живы, а не ждать похвалы от руководства. Такие люди мне лично внушают страх. Хью посмеивается и говорит: «Когда доходит до настоящего дела, Маккоун не может отличить револьвера от пистолета, поэтому держит нас на расстоянии вытянутой руки. А Хелмсу и мне только это и надо».

Это верно. Маккоун окружил себя крепостной стеной. К примеру, законопатил дверь между кабинетом заместителя и своим. Не хочет, чтобы заместитель мог сунуться к нему без спросу, так что Маршаллу Картеру приходится ходить к шефу через приемную, как всем прочим смертным. Картер, мужчина не без юмора, прицепил к дверному косяку на уровне замка оторванную руку, словно у него оторвало руку, когда перед его носом захлопнулась дверь. Маккоун до такой степени отъединился от всех, что Картер может не опасаться внезапного появления шефа.

Все это я рассказываю, чтобы по возможности убежать от тяжких раздумий, в которые ввергли меня ваши последние сообщения. А возможно, и хочу предупредить. Если вам придется иметь дело с Маккоуном, не надейтесь, что выйдете от этой встречи не пострадавшим.

Из моего письма Киттредж от 25 сентября 1962 года

Итак, я снова работал весь уик-энд. В четверг, 20 сентября, наш агент добрался наконец из Сан-Росарио до Опа-Локки. С трудом могу поверить: это — бухгалтер. Как минимум половила безымянных героев кубинского сопротивления — счетоводы! Он оказался рослым здоровяком с большим носом, пышными черными усами и пронзительным нервным хохотком. Сеньор Энрике Фогата — придется мне самому разбираться, как у него обстоит дело с Альфой и Омегой.

Харви прилетел в ДжиМ/ВОЛНУ, чтобы лично допросить его (разве он мог упустить такой случай и не поглядеть на свой успех во плоти до того, как мы отправим парня в разведку), а я, как вы понимаете, выступал в роли личного переводчика.

Наш испаноговорящий дознаватель начал с того, что (по приказу Харви) обрушил на Фогату целый ворох сообщений, якобы поступивших от информаторов в эмигрантской среде, о ракетах, замеченных на полях, стадионах и в пустых плавательных бассейнах. Все эти сообщения не подтвердились.

«Я видел, поэтому знаю», — сказал Фогата (Lo que veo, conozco).

«Именно это мы и намерены выяснить», — произнес дознаватель и предъявил Энрике несколько десятков рисунков баллистических ракет из арсеналов великих держав. Все картинки были одного размера, так что выбирать надо было по форме.

Фогата, однако, не замешкался. То, что он видел, врезалось ему в память. Без малейшего колебания он ткнул пальцем в советскую баллистическую ракету СРД.

«Длина?» — спросил дознаватель.

«Двадцать три метра».

В тот же вечер мы отправили Энрике в Вашингтон. Прошли сутки, даже больше, но когда Управление разведки наконец отреагировало, нам дали понять, что нашему агенту не верят. Они утверждали, что он, по-видимому, наблюдал изделие длиной двадцать три фута, а не двадцать три метра, что он все напутал и продолжает путать. (Я думаю, они считают, что мы подсказали ему длину.) Как я недавно писал вам, в разведке многое зависит не от того, кто и о чем доносит, а от того, кому и зачем. Маккоун — благодарю за предупреждение, — очевидно, склонен согласиться с Харви, но между разведкой и оперативниками будто черная кошка пробежала. Так вот обстоят сейчас дела.

Не хотелось бы зря вас волновать, но у меня произошел с Харви следующий разговор.

«Когда эти факты вылезут наружу, — заявил он, — нам придется нанести по Кубе удар с воздуха».

«А если русские пойдут на эскалацию?» — спросил я.

«Не пойдут, — уверенно заявил Харви, — они и везут-то эти ракеты только потому, что думают — мы ничего не предпримем. Они хотят показать всему миру, что могут примоститься со своими игрушками прямо у нас на подоконнике. Надо дать им по шапке, и точка».

Киттредж, половина Пентагона — того же мнения.

Что касается меня, я то и дело просыпаюсь среди ночи от невыносимой тяжести в груди. Впервые, наверное, у меня нет ни малейшего желания очутиться в шкуре Джона Ф. Кеннеди.

19

В споре о проницательности Энрике Фогаты победителем вышел Харви. Четырнадцатого октября в стене Управления разведки образовалась брешь. Технари были вынуждены признать, что на полученных в это утро снимках — пусковые установки для межконтинентальных баллистических ракет близ кубинского города Сан-Кристобаль. Маккоун в это время находился в какой-то итальянской деревушке, где наслаждался запоздалым медовым месяцем со своей новой женой-католичкой, поэтому Харви пришлось сообщить ему об этом по телефону «открытым текстом» — фраза была построена не более изящно, чем наши переводы с латыни в Сент-Мэттьюз.

— Сэр, — сказал Харви, — то, что вы, и только вы один, говорили, произойдет — произошло.

Маккоун сказал, что возвращается домой немедленно.

Указания на надвигающийся кризис были, однако, и прежде. Десятого октября нью-йоркский сенатор Китинг объявил о наличии ядерных ракет на Кубе (сразу стало очевидно, что из нашего подвала в Лэнгли тоже есть утечка), и, сочтя эту информацию достоверной, республиканская фракция в Палате представителей назвала Кубу своим «главным активом» на предстоящих в ноябре выборах в конгресс. Клер Бут Люс написала редакционную статью в журнале «Лайф», прозвучавшую как зов трубы: «На карту поставлен не просто престиж Америки, а ее выживание как нации», и я живо представил себе это хрупкое белокурое создание, которое повстречал как-то в Конюшне у Киттредж и Хью после того, как вернулся в Вашингтон с Фермы, — блистательную миссис Люс, красавицу в стиле моей собственной мамаши (даже еще более ослепительную, благодаря исходившему от нее серебристому свечению), и подумал, как же надо взвинтить себя, чтобы призывать к войне весь мир, да еще со страниц популярного журнала.

После 14 октября Вашингтон стал напоминать мне судно с огромной пробоиной в борту — ее размеры не оставляли ни малейших надежд на спасение. Всю эту неделю люди судорожно хватались за телефонные трубки. Тем, кто работал в эти дни в столице, еще раз стало совершенно ясно, что Вашингтон — это Книга Тайн, и соотношение Человека и Истории определяется количеством наперсников, дарящих доступ к этому фолианту. Слухи обрушивались на столичные берега, как цунами. В Белом доме, в министерствах и Госдепартаменте окна горели всю ночь напролет. Люди ехали в час ночи к Белому дому, чтобы лишний раз убедиться — в окнах горит свет. Розен звонил мне по пять раз в день, чтобы поведать об очередном открытии, и требовал от меня подтверждения или опровержений — волей-неволей мне приходилось это делать: я был обязан Розену столькими подсказками, что не мог отмахнуться от него теперь, когда он звонил. Услышав в очередной раз в трубке его голос, я подумал, что если уж всем нам действительно суждено погибнуть в ядерном кошмаре, Розен покинет взорванную планету последним, лишь обзвонив всех своих должников.

Когда я заехал по делам в Пентагон, офицеры в коридорах напоминали диких лосей в лесах штата Мэн. Надвигавшаяся война возбуждала самцов — в этом я убедился раз и навсегда. Никто из этих людей понятия не имел, что с ними будет через неделю, станут они героями или погибнут, или все же останутся живы и даже будут повышены в чине, — атмосфера коллективной тревоги в коридорах Пентагона достигла точки кипения. Ведь почти все они готовились к этой великой минуте всю жизнь и в этом походили на весталку, которой суждено испытать плотское наслаждение только раз, но зато в святом храме, так что акт должен быть великолепен, иначе неверно был сделан выбор. Этот довольно оригинальный взгляд на моих собратьев в униформе не доставил мне особой радости — я тут же вынужден был признать, что все это относится и ко мне: если война против Кубы неизбежна, мне не отсидеться в тылу. А раз так, то лучше быть на поле брани, когда взорвется ракета. Плоть и сознание будут уничтожены мгновенно, зато душа воспарит, ибо такая смерть почетна. Можно ли утверждать, что это чувство менее сильное, чем вера?