Призрак Проститутки - Норман Мейлер

Твой домашний

P.S. Как поживает «Мангуста»?

16

Мэрилин Монро пала жертвой убийства?! Безумная гипотеза не заказана никому, решил я. Так или иначе, я не горел желанием тут же отписать отцу про «Мангусту». Летели дни, недели, месяцы, но всякий раз, выведя на чистом листе «Дорогая Киттредж», я затем долго бился над очередным вариантом первой строчки, хотя смысл в ней был всегда один и тот же. Выглядело это приблизительно так: «В последнее время я не слишком распространялся о наших успехах, но, к сожалению, особенно похвастаться нечем». Вымучив преамбулу, я выжимал затем все возможное из наших хилых рейдов.

Практически каждую ночь наши катера — один или сразу несколько — отплывали от берегов Майами или атоллов и брали курс на Кубу; случались недели, когда в этих неизменно рискованных экспедициях участвовало до двух десятков бортов. Следуя концепции моего отца, чтобы в каждой операции была задействована «матка», Харви раздобыл несколько яхт, способных нести приличных размеров шлюпки для высадки десантных групп. В нашем распоряжении была даже парочка катеров береговой охраны — «Рекс» и «Леда», — им отводилась роль разводящих. Каждый раз, когда я замечал их на рейде или у причала, они выглядели по-новому. Если накануне палуба и надстройка были, к примеру, ярко-зелеными, а корпус — цвета морской волны, то на этот раз верх был покрыт темно-рыжим суриком, а борта побелены. Харви задался целью, чтобы наша эскадра походила скорее на прогулочный флот, а не на отряд боевых кораблей: артиллерия — 40-миллиметровые пушки, пулеметы 50-го калибра и безоткатные орудия 57-го — были упрятаны внутрь, а оба флагманских катера имели на корме по разборной лебедке, которая легко монтировалась и могла спускать на воду и поднимать обратно на борт фибергласовые 120-сильные шлюпки для заключительной фазы операции — мгновенного броска на сушу. Все борта Харви предусмотрительно зарегистрировал в Никарагуа — по документам они принадлежали фиктивным фирмам, которые, в свою очередь, были клиентами судовладельческих контор самого Сомосы, о чем свидетельствовал дополнительный ворох липовых бумаг. Доковые и портовые сборы оплачивала компания «Ошиэник мэнгроуз», обитавшая все в том же «Зените». «Я заделался лихим наперсточником, — любил прихвастнуть Харви, — только вместо горошины — стовосьмидесятифутовое корыто». Жалованье кубинским экипажам выплачивала консервная фабрика в Ки-Уэсте. Я изо всех сил старался удовлетворить столь присущую Киттредж страсть к деталям, но со временем этот процесс стал действовать мне на нервы. Меня постоянно терзала мысль о масштабах скандала, который нам обеспечен, если Проститутка, не дай бог, обнаружит нашу переписку. Это будет ужас что, если только он не предпочтет с ней развестись (тогда мы поженимся), но что, если наши откровения вдруг прочитает не Хью, а кто-то другой из нашей Фирмы? В этом случае мы могли бы продолжать переписку, но избрав для этого иные, максимально безопасные способы. Киттредж, должно быть, просто нравилось играть с огнем, а сам я решился на этот риск не очертя голову, а сознательно взвалив на свой ослиный хребет дополнительный тюк, да еще то и дело понукая себя: давай подробности, Гарри! И Гарри давал.

Желая держать все под контролем, Харви раздробил каждую сеть на связки из нескольких ячеек, причем каждую ячейку старался обособить до такой степени, что в результате мы получили целый набор узкоспециализированных шпионских цехов, зачастую выполнявших одну-единственную функцию. К примеру, в гаванском министерстве финансов на нас работала группа из четырех бухгалтеров, которым удалось весьма изящно прикарманить достаточно казенных средств, чтобы оплатить значительную часть наших расходов по операции на Кубе. Иногда мне мерещилось, что Кастро лихорадочно роется в кипах бумаг и прочего конторского хлама на столе в поисках нужного документа, но так его и не находит, потому что кто-то из его личных секретарей увел эту бумагу и переправил ее нам. Во сне Куба представлялась мне компостной кучей; я недоумевал, как она все еще умудряется элементарно функционировать, и наконец решил, что именно в хаосе ее сила. Куба жила в таком всеохватном беспорядке, что на общем безрадостном фоне наш «вклад» был едва заметен. Иначе чем еще можно объяснить, что кастровская разведка действовала, и небезуспешно, в то время как наша контрразведка, которой уделялось столько внимания, была не в состоянии держать под присмотром большинство кубинцев ДжиМ/ВОЛНЫ. Иногда, возвратившись в Майами после успешной вылазки, наши эмигранты созывали несанкционированную пресс-конференцию, где наперебой хвастали своими подвигами, а затем проходили парадным строем по Восьмой улице Малой Гаваны. Восхищенные соотечественницы устилали их путь пальмовыми листьями. Харви в порыве ярости снимал проштрафившихся с довольствия, но довольно скоро — через месяц-другой — был вынужден принимать их обратно. Мы всячески старались оградить кубинский персонал ДжиМ/ВОЛНЫ от пагубного влияния земляков-экстремистов. Но все равно чуть ли не ежедневно теряли лучшие кадры. Мы избегали рекламы — они жаждали ее. Добрая реклама, убеждали они меня, — это, дескать, «camburos maduros». Если перевести дословно — «спелые бананы», а наиболее подходящий по смыслу американский аналог — «распаленная тетка».

Мне хотелось бы написать Киттредж про Розелли, который всю весну и лето был весьма активен, но операции с его участием неизменно заканчивались ничем. Переданные ему таблетки добирались до исполнителя в Гаване, а затем — тишина. «Условия не позволяют…» — оправдывался он. Я даже немного сочувствовал бедолаге официанту, заступающему в вечернюю смену с одной-единственной панической мыслью: явится сегодня к полуночи Фидель или, даст Бог, пронесет? Наверняка такие «агенты», дрожа от страха, спускали достижения Технической службы в унитаз. Операция АНЧОУСЫ, иначе ИКРА, увязла во флоридском болоте.

Иногда я писал Киттредж о непрекращающейся войне между Лэнсдейлом и Харви, но и тут все было предсказуемо. Харви, как всегда, изливал неприязнь к генералу в эпитетах типа «звездно-полосатый вундеркинд», «тупая башка», «шкет-придурок», «стебанутый», и это лишь малая часть обширного лексикона. Лэнсдейл, в свою очередь, сетовал на Харви.

— С Биллом Харви, — жаловался он мне, — просто невозможно работать. Просишь его дать оценку серьезного мероприятия — скажи спасибо, если получишь рапорт в одну фразу. А потребуешь изложить более подробно, так он тебе в ответ: «Генерал, я не собираюсь тратить время на нудоты и описывать каждую складочку этой операции». Однажды я так рассвирепел, что чуть не схватил его за грудки, а ведь я не бог знает какой атлет. «Билл Харви, — говорю, — поймите же наконец: перед вами не враг, а всего лишь начальник». Напрасный труд. Совершенно напрасный. Хотите знать, что он выкинул в ответ? Приподнял свою слоновью ногу, завалился на бок и дал залп, прямо в моем присутствии.

— Залп? — недоверчиво переспросил я.

— Ну да. Перднул. Навонял диким образом. Ни один шекспировский злодей не сумел бы выразить свое отвращение более откровенно. Какое же все-таки чудовище этот Билл Харви! Потом он нагнулся, выхватил из ножен на лодыжке финку и принялся чистить ногти. Он совершенно невыносим.

Я время от времени кивал, изображая из себя внимательного слушателя. Говорил только он, я помалкивал. Да и что я мог сказать, не подведя при этом ни Харви, ни самого себя и не обижая и без того обиженного Лэнсдейла. К тому же я понимал, что он и не ждал от меня ответа. Если на начальном этапе своей работы в качестве связника я еще считал себя частью речи в звании не ниже союза, то теперь мне стало окончательно ясно, кто я: не более чем точка с запятой, чья единственная функция — не соединять главные члены предложения, а разводить их на почтительное расстояние.

17

Среда, 6 сентября 1962 года

Дорогая Киттредж!

Были ли вы в Мэне в конце августа? Я взял двухнедельный отпуск до Дня труда[194]включительно — это был самый длительный у меня отпуск с весны 1960-го, когда я забрался на Катадин по последнему майскому снежку. На этот раз я совершил ошибку — отправился к матери в Саутгемптон (бесплатный пансион) и там чуть было не женился. (Шучу, дорогая, шучу.) Честно говоря, трудно сказать, кто там активнее за мной охотился — незамужние девицы, которым мать расписала мои достоинства, или ее более молодые замужние приятельницы, только я едва удержался, чтобы не придушить эту даму, ответственную за мое существование, поскольку отныне в Саутгемптоне нет, наверное, никого, кто бы не знал о моей принадлежности к управлению. Меня от этого тошнило, и, надо думать, стошнило бы, если бы эта осведомленность мешала им ублажать меня телесными утехами. Надо же, во всем мире нашего брата принято считать воплощением зла, коварными манипуляторами угнетенных народов и т. д. и т. п., но разве стаи летних бабочек не слетаются к нам, как пчелы на мед, разве не выстраиваются они, трепеща крылышками, в похотливую очередь, ища благосклонности самого захудалого из нас, а все потому, что — нет, вы слыхали, какой кошмар! — он ведь из ЦРУ. Две недели пролетели мгновенно, и мне ни разу не пришлось запускать руку ни в свой основной капитал, ни даже в проценты. Моя мамаша гораздо богаче, чем хочет казаться, и, как бы там ни было, когда-нибудь отпишет и мне кое-что, к тому же в моем распоряжении еще добрых десять лет, чтобы очаровать какую-нибудь среднего калибра богачку и жениться на ней. За эти две недели я мог бы без особого труда обручиться с кучей денег, будь у меня на то хотя бы минимальное желание, однако, к собственному удивлению, я обнаружил, что презираю большинство богатых людей. Все они, сделал я неожиданное (святая наивность!) открытие, запредельно нарцистичны. «Я и мои деньги» — вот и весь их внутренний мир. А ну, Альфа и Омега, выбирайте! Но и это еще не все! Самовлюбленные богачи лишены даже того, что отличает всех прочих нарциссов, — оригинальности, определенного шарма. Какая ирония! Я вроде бы защищаю Запад, а на самом деле отстаиваю интересы этих саутгемптонских толстосумов, снимающих пенки на Уолл-стрит. Похоже, мне крайне необходимо прослушать для освежения памяти курс о зловредности большевизма-материализма. Encore je blague[195].