Жизнь волшебника - Александр Гордеев

вдруг всё её умение вспоминается. Оно включается

дрожью машинки в руке. Руки помнят всё.

– Смотри, как надо, – загоревшись, говорит она Роману, делая проход за проходом, освобождая

от пышной волны шерсти белый и чистый живот овцы с проступающей центральной синей веной.

Уверенность прибавляется с каждым движением, Кармен поневоле ускоряет темп, а точнее, это

уже сам темп втягивает в себя. Она свободно отдаётся ему, увлекается и на миг забывает обо

всём. Роман наблюдает, пытаясь запомнить. Когда Тоня отключает машинку, на её лбу уже лёгкая

испарина. Откинув петлю с ног овцы, она сталкивает её со стола, и непривычно худое, белое

животное, видимо, недоумевая от своей неожиданной лёгкости, вприпрыжку убегает в загон.

Роман обводит взглядом ряды столов – да, это первая остриженная овца нынешнего сезона. Ай

да Кармен, ай да молодца! Остальные женщины тоже приноравливаются: кто остриг лишь живот

своей овцы, кто половину, но есть и такие, кто уже достригает. Тут не постоишь – сразу обгонят.

Тоня ловко подхватывает остриженное руно и как большой белый одуванчик ставит его на пол.

– Ну что? Давай, лови себе! – радостно и азартно кричит она Роману.

Поймав овцу, Роман никак не сообразит, как накинуть ей на ноги петлю. Кармен подходит и

делает это одним движением. Потом медленно показывает ещё раз. Включает машинку, подаёт её

ученику. Но с Романом происходит обратное тому, что происходило с Тоней. Все полученные

объяснения и наставления теряют смысл. Да ничего он, оказывается, не понял. Вот она – овца, а

вот вибрирующий, лязгающий ножами механизм в руке. Но сама эта рука – коряга корягой: ничего

не понимает и не умеет. Кроме того, хорошо вспомнив вдруг кусок кожи, выстриженный в прошлом

году у несчастной овцы, Роман чувствует такую зажатость и в плечах, и в ногах, что скажи ему

сейчас: не стриги, а просто куда-нибудь иди – так он и пойдёт-то скованно, нараскоряку.

Эту овцу они стригут по очереди: один быстрый и ловкий, как росчерк, проход делает Тоня,

другой – нерешительный и дрожащий – Роман. Самые сложные места – голову и около хвоста –

Кармен стрижёт сама. Отпуская, наконец, овцу, Роман чувствует, что его рубашка уже вся мокрая

от пота, а по позвоночнику пот струится ручейком. Конечно, это не столько от нагрузки, сколько от

страхов. Теперь, оглядевшись по сторонам, Роман видит, что соседки за это время остригли уже по

две-три головы. Что ж, как бы там ни было, а его личный или пока что полуличный, почин есть.

– Ладно, – говорит он Тоне, – буду ковыряться сам.

Кармен уходит к себе.

– А ну-ка, – кричит она подавальщику, тому же Генке, помогавшему ей и в прошлом году, только

заметно подросшему, – найди-ка мне хорошую, кругленькую овечку!

Сегодня Тоня совершенно счастлива. Сегодня начинается работа, которая ей нравится и

которая хорошо выходит у неё. А ещё рядом с ней работает мужчина, которого она любит и

которому может помочь.

Принявшись за новую овцу, Роман пытается вспомнить все советы и секреты, без всякой утайки

раскрытые Тоней в их разговорах по вечерам. Однако всё, о чём она говорила, пригодно лишь на

уровне хоть каких-то навыков. А тут пока что – ничего. За то время, пока он мучится со второй

овцой, ничего не замечая вокруг и окатываясь волнами пота от каждого своего неловкого движения

и от каждого вздрагивания овцы, Тоня подходит к нему несколько раз. Однако и её он замечает

лишь мимолётно боковым зрением. Сейчас для него нет ничего и никого: ни Кармен, ни высокой

деревянной стрижки с большими рамами наверху, ни стрекота машинок, смешанного с рёвом овец,

ни людей, работающих рядом. Есть лишь вот эта овца и этот участок, который он стрижёт. И лишь

368

отпустив, наконец, своё многострадальное животное, он догадывается, что Тоня-то подходила к

нему в перерывах, пока Генка ловил ей очередных овечек.

К одиннадцати часам утра Роман с грехом пополам достригает свою четвёртую овцу. Овца

неудачная: худая, попросту заморенная, с грязной, словно прилипшей шерстью. Ножи мгновенно

тупятся, но ставить новые, наточенные, нет смысла – мгновенно будут испорчены и они. Тут

приходится прилагать уже настоящие усилия. В том месте, где проход делается по шее вслепую,

лишь на одном ощущении руки, что зубья машинки идут по коже, Роман уже в самом низу

чувствует какое-то неподатливое препятствие. Он нажимает сильнее, и это препятствие

оказывается скулой овцы. Подняв руку для того, чтобы сделать следующий проход, Роман вдруг

обнаруживает, что ему на плетёнок хлещет какая-то горячая жидкость. Тут же нажав на кнопку

«стоп», он поднимает голову животного. Кровью пропитана уже вся шерсть, повисшая вниз.

– Тоня! – почти панически кричит Роман.

Кармен, вздрогнув, выключает свою машинку, просит помощника подержать недостриженную

овцу и быстро подходит.

– Ну ничего, не бойся, – успокаивает она, увидев кровь, – ей уже всё равно не поможешь. Скажи

своему подавальщику, чтобы он тебе таких овец не ловил. Их обычно оставляют напоследок.

Достригай её. Я схожу за чабаном.

Слава Богу, что достричь остаётся немного.

– Эх, как же ты так! – с сожалением говорит чабан, низенький мужичок в кирзовых сапогах,

подошедший с Тоней.

– Ну а как её стричь? – оправдывается Роман. – У неё не шерсть, а потник.

– Да знамо дело, что потник, – машет рукой чабан, – я не про то. Не мог ты жирную овцу

зарезать. У этой мясо, как резина.

Вдвоём, взявши овцу за ноги, они выносят её со стрижки, поближе к кухне. Вынув из кармана

большой складной ножик, чабан для начала, как бы из любопытства, осматривает рану. У овцы

снесена вся кожа со скулы и одновременно перерезана какая-то крупная вена.

– Я нечаянно, – тихо говорит Роман, чувствуя в себе комок от вины и жалости к животному.

– Да ничо, быват, – отвечает чабан, привычно, с хрустом перерезая горло овцы. – Плохо только,

что дохлая… Я как раз ходил, искал для обеда жирную, а ты эту зарезал. Разве ж это мясо…

Вернувшись на место, Роман видит на полу лужу крови. В крови его рубашка и штаны. Кармен

не стрижёт, сидит, поджидая его. Он садится рядом.

– Только ты не переживай, – просит она, подвигаясь ближе, – случается и такое. Я тоже трёх

овец зарезала, пока не научилась. А то, что у тебя это вышло сразу в первый день, так это даже

хорошо: дальше бояться не будешь. Страшнее уже ничего не бывает.

– Да мне наоборот уже стричь не хочется. Я теперь ещё больше боюсь.

– Нет, бояться не надо. Иначе ничего не получится. Ну, не