Жизнь волшебника - Александр Гордеев

Пообедаешь, успокоишься, и всё пройдёт. А сейчас просто понаблюдай, как я стригу.

На стрижке заведено так, что на обед рабочих возят домой. Женщинам-то ведь надо не только

самим пообедать, но и мужей накормить. А уж потом, в пять часов, за два часа до конца рабочего

дня, на стрижке свой обед, обычно – свежая баранина или жирный суп из баранины.

Роману автобус не нужен, его дом рядом. Вяло хлебая там разогретый утренний суп, он

задумывается: а может быть, вообще не ходить сегодня на стрижку? Тут у него своя должность,

никто ничего такого с него в селе не требует. Можно и вовсе бросить всю эту затею…

Непривычно ноет правая рука. Но не от усталости, а от горячей, нажигающей пальцы машинки,

которая была в руке всё утро. Вот отчего была невероятная скорость работы карачаевцев и

страшные порезы на овцах, которые они делали. Их машинки, переоборудованные на высокие

обороты сменой шестерёнок на приводе, грелись ещё сильнее. Обороты же были такими, что ножи

горели от одного трения друг о друга. Карачаевцы включали их, опустив ножи в банку с машинным

маслом, а из масла тут же совали в шерсть; овечий жиропот – та же смазка. Стричь требовалось

быстро, не оставляя ножей на воздухе. Паузы в несколько секунд хватало, чтобы ножи уже

дымились от перегрева. Значит, чем быстрее работаешь, тем меньше греется машинка. Так что тут

хочешь не хочешь, да запляшешь.

Наевшись и сполоснув тарелку, Роман сидит на горячем крыльце. Из села идёт «Кубанец» со

стригалями. Нет уж, в этот раз он не сдуется. Но действовать будет по-другому. Не надо торопиться

и гнать: лучше сначала всё правильно освоить и лишь потом ускоряться.

Этому-то он и посвящает весь оставшийся день. Результат его первого дня: семь овец, одна из

которых зарезана и съедена за обедом. Стригали, пережёвывая едва уварившееся, невкусное

мясо, беззлобно посмеиваются над ним: устроил открытие сезона – накормил «тощаком».

– Да ты не расстраивайся, – продолжает утешать его Тоня, – я, когда начинала, то в первый

день лишь три головы осилила, а ты сразу семь остриг.

– Не семь, а шесть с половиной, – поправляет Роман, – не остриг, а ободрал, причём одну

посмертно.

369

В этот вечер он уходит от Тони пораньше – надо отдохнуть. Однако хорошего сна, несмотря на

усталость, не выходит. Он не может спать, чувствуя прямо какое-то яростное желание научиться

стричь хорошо, лучше всех. В нём просыпается нечто вроде спортивного азарта. Надо просто всё

хорошо обдумать.

Наутро Роман приходит на стрижку раньше всех, прихватив молоток, гвозди, проволоку. Своё

рабочее место хочется оборудовать так, чтобы всё постоянно было под рукой, чтобы легко было

согнуться, куда требуется, чтобы трос от машинки не шёл на излом. Верёвочная петля должна

быть такой, чтобы легко накидывалась, и помощник не тратил на привязывание лишних секунд. Да

много ещё находится всяких мелочей. Тут нужна чёткая, отработанная техника. Надо постепенно

оттачивать, доводить до совершенства каждое движение, отсекая всё лишнее, суетливое. И хоть

дело здесь не столько в силе, сколько в опыте и умении, отставать от женщин он не имеет права.

Конечно, хорошо стрижёт тот, кто стрижёт долго, но он научится быстрее.

Во второй день Роман остригает четырнадцать голов и потом с каждым днём увеличивает

результат.

* * *

Июнь нынче жаркий. Погода, оказывается, тоже обладает какой-то своей инерцией. Если стоят

дождливые дни, то их никак не может повернуть на тепло. Но уж когда устанавливается зной, то

всё иссыхает напрочь и сколько ни собирается дождь, начаться он всё никак не может,

высасываемый самим сухим воздухом.

Приятно в обеденный перерыв идти пешком по полю, как из какого-то большущего ведра

щедрого лета забрызганному горячей желтизной одуванчиков, под солнцем, которое сушит и

мокрую от пота рубаху, и блестящие от овечьего жиропота брюки. У крыльца Роман туго стягивает с

себя всю эту липкую амуницию и вывешивает на штакетник: за полчаса штаны и рубашка высохнут

и станут как картонные. К штакетнику проволокой привязан умывальник, в который с утра залита

вода. К обеду она становится мягкой и ласковой. Помыв руки, окатив лицо и плечи, Роман в одних

трусах входит в дом, опускается на пол и минут десять лежит в холодке. Усталость тела даже

приятна, тем более что это лишь усталость середины дня, а сил, по ощущениям, вполне хватит и

до вечера. К обеду самая главная, разгорающаяся сила ещё не использована, зато после работы

он плетётся домой, мечтая лишь о том, чтобы помыться и, упав на спину, расслабить поясницу и

всё тело. А вот о том, чтобы почитать что-нибудь или поразмышлять на какую-то философскую

тему, теперь и мысли не приходит.

А почему бы на стрижку не ездить на мотоцикле? Расстояние не велико, но и оно съедает

минуты.

– Не езди на обед домой, – предлагает он Тоне на следующий день, – давай пообедаем у нас.

– Да ты что!? – настороженно, но и обрадовано восклицает она. – Нас же языками перемелют.

Что ж, тут можно и схитрить. К Роману они едут не вдвоём, а втроём, пригласив с собой подругу

Тони Дулму, с которой Кармен работает в школе, тоже хорошую стригальщицу. Дулма с радостью

соглашается – дома её всё равно никто не ждёт. В доме Романа они все вместе на скорую руку

жарят картошку с луком. Сильно наедаться в обед нет смысла: лишь бы дотянуть до пяти часов, до

обеда на стрижке. Съездив одни раз, они решают делать так каждый день.

Однако Дулма оказывается не очень убедительным прикрытием. Рассекречиваются они быстро:

все видят, что как-то уж слишком настойчиво и ласково, частенько во вред своей работе,

наставляет Тоня своего ученика. Да и ссорятся они не как ученик с наставницей – дуются иногда

друг на друга вроде без всякой причины, а иногда, открыто разругавшись в пух и прах, едут вместе

обедать. Да и сами эти поездки… А как не заметить того, что каждый день около пяти часов Кармен

раньше других бросает работу, идёт в столовую, берёт обед для себя и Романа, кладёт на стол для

него ложку и хлеб, а потом, светясь лицом, сидит дожидается? Роман, пытающийся выиграть во

всём, работает без всяких перерывов и на обед приходит в числе последних. Конечно, их

маскировка уже смешна и остаётся вроде как для приличия.

Кармен теперь так восхищает своим мастерством в работе, умением обходиться с людьми и

вообще всеми своими действиями, что