Благородный дом. Роман о Гонконге. - Джеймс Клавелл

Он снова проверил купоны. Восьмой и пятый номер в этом забеге, седьмой и первый в пятом, очень важном забеге. «Хорошо, — думал он, осторожно кладя их в карман. — Я все сделал как надо. Теперь решать богам».

Сильно мешала боль в груди, поэтому он пробился через толпу к туалету, зажег там спичку и вдохнул дым от пузырящегося «белого порошка». Через какое-то время ему стало лучше, и он снова вышел на улицу. Второй забег уже начался. Вне себя от волнения, он протиснулся к перилам, не обращая внимания на сыплющиеся со всех сторон ругательства. Лошади проходили дальний поворот, рванули галопом в его сторону на последней прямой к финишному столбу и вот уже мчались мимо грохочущим расплывающимся пятном, а он напрягал старые слезящиеся глаза, чтобы разглядеть свои номера.

— Кто впереди? — выдохнул он, но никому до него не было дела: все выкрикивали выбранные ими самими номера в надежде, что победят именно они.

Крики становились все громче и перешли в сплошной рев, который нарастал, заглушая остальные звуки, и смолк, лишь когда определился победитель.

— Кто выиграл? — снова выдохнул Чжу Девять Каратов. Голова у него просто раскалывалась.

— А не все ли равно? — отозвался кто-то, сопровождая слова потоком ругательств. — Главное, что не моя! Да мочатся все боги на этого жокея на вечные времена!

— Мне не видать, что на тотализаторе. Кто выиграл?

— Это был фотофиниш, дурак старый, слепой, что ли? Целых три лошади пришли вместе. Ети их, все эти фотофиниши! Придется ждать.

— А номера... какие номера?

— Пятый, восьмой и четвертый, Лаки Корт, моя лошадка! Давай же, выкормыш блядской левой титьки! Четвертый и восьмой для кинеллы, клянусь всеми богами!

И они стали ждать и ждать. Старик чувствовал, что сейчас грохнется в обморок, и поэтому переключился на более приятные вещи, например на утренний разговор с Благородным Домом Чэнь. Он звонил трижды, и каждый раз отвечал кто-то из слуг и вешал трубку. Только когда он сказал: «Вервольф», к телефону подошел сам Благородный Дом Чэнь.

— Прошу прощения, что помянул этих ужасных убийц вашего сына, — сказал Чжу. — Я здесь ни при чем, Досточтимый Господин, о нет. Я лишь отец Глицинии Су, любовницы вашего досточтимого покойного сына. Он написал ей письмо с клятвами в вечной любви, и письмо это напечатали во всех газетах.

— Что? Лжец! Это все ложь. Ты думаешь, я олух, и любая позвонившая падаль может выжать из меня деньги? Кто ты такой?

— Меня зовут Су Симэнь, — запросто соврал Чжу. — Есть ещё два письма, Досточтимый Чэнь. Я подумал, может, вам захочется получить их обратно, хотя это все, что осталось от моей бедной дочери, которой больше нет. Как нет и вашего бедного сына, которого я почитал, как своего собственного, все эти месяцы, пока он и...

— Снова ложь! Эта сладкоречивая проститутка никогда не получала писем от моего сына! Наша не знающая пощады полиция сажает в тюрьму тех, кто фабрикует подделки, о да! Я тебе не обезьяна с головой деревенщины из «внешних провинций»! Смотри у меня! Потом ты, думаю, предъявишь мне ребенка, отец которого якобы мой сын? А? Так?

У Чжу Девять Каратов чуть трубка не выпала из рук. Именно это он и обсуждал во всех деталях с женой, сыновьями и Лили. Найти родственника, который за деньги одолжил бы на время грудного ребенка, ничего не стоило.

— Э-э... зачем мне врать? — пролепетал он. — Ведь я честно, за небольшую плату, отдал вашему сыну свою собственную дочь-девственницу, чтобы она стала его содержанкой и only love[322]. — Он произнес эти английские слова очень старательно: Лили часами добивалась, чтобы он выговаривал их правильно. — Клянусь всеми богами, мы берегли ваше великое имя, и абсолютно бесплатно! Когда мы поехали забирать тело моей бедной дочери, мы ни слова не сказали этой не знающей пощады полиции, которая горит желанием, о-хо, да-да, которая горит желанием дознаться, кто писал эти письма, чтобы изловить Вервольфов! Да падет проклятие всех богов на это гнусное отродье, мать их шлюха! Разве в четырех китайских газетах уже не предложили награду тому, кто назовет имя написавшего, хейя? Я ведь предлагаю письма вам, а не иду в газеты за вознаграждением, и это только справедливо, хейя?

Он терпеливо выслушал потоки брани, с которых начался торг. Несколько раз обе стороны делали вид, что вот-вот бросят трубку, но ни тот, ни другой торга не прекратил. В конце концов сошлись на том, что фотокопия одного из других писем будет прислана в Благородный Дом Чэнь как доказательство, что оно и остальные письма не подделка, и что «возможно, Досточтимый Су, за остальные письма — и за это — может причитаться очень небольшая сумма „ароматной смазки"».

Чжу Девять Каратов довольно хихикнул про себя. «О да, Благородный Дом Чэнь заплатит кругленькую сумму, особенно когда узнает, что там написано про него самого. О, попади это в газеты, над ним, можно не сомневаться, будет хохотать весь Гонконг, и плакала его репутация навсегда. Так, ну и сколько мне назначить?..»

Вокруг все вдруг взревели, и он чуть не упал. Сердце заколотилось, стало нечем дышать. Опершись на поручни, он стал всматриваться в далекое табло тотализатора.

— Кто... какие номера? — молил он, пытаясь перекричать рев и дергая за рукава стоявших рядом. — Номера, скажите мне номера!

— Победитель — номер восьмой, Буканир, жеребец Благородного Дома. Айийя, не видишь, что ли, Тайбань ведет его в круг победителя? Выплаты по Буканиру семь к одному.

— А второй? Кто пришел вторым?

— Номер пятый, Уинсам Леди, три к одному за место... Что с тобой, старик, паралич хватил?

— Нет... нет...

Еле передвигая ноги, Чжу Девять Каратов поплелся прочь. Найдя наконец свободный клочок бетонного покрытия, он разложил на мокрой поверхности программу скачек и уселся на неё, уронив голову на руки и колени, в упоении от выигрыша на первом этапе. «О-хо-хо! Теперь ничего не буду делать, только ждать. А если ждать придется очень долго, использую ещё один „белый порошок", да. И останется у меня тогда один последний, чтобы продержаться на работе ночью. А теперь, все боги, сосредоточьтесь! Первый этап мне помогла выиграть моя собственная проницательность. Прошу вас, сосредоточьтесь на пятом! Седьмой и первый! Все боги, сосредоточьтесь...»

У круга победителя столпились распорядители, владельцы лошадей и чиновники. Данросс встретил свою лошадь и поздравил жокея. Буканир бежал хорошо, и сейчас, вводя жеребца в круг победителя под взрыв приветственных криков и поздравлений, Данросс не скрывал радости. Он излучал довольство и уверенность, прекрасно понимая, что победа в этом забеге, приятная сама по себе, много значит, потому что будет воспринята всеми как знамение небес. Это знамение покажется вдвойне, втройне значительнее, если выиграет Ноубл Стар. Две лошади на двойной кинелле — и Горнт и иже с ним будут, без сомнения, отброшены. А если сотворит чудо Мэртаг, или Типтоп сдержит обещание предоставить наличные в обмен на Брайана Квока, или Прижимистый, или Ландо, или Четырехпалый...

— Привет, мистер Данросс, сэр, поздравляю! Данросс вгляделся в толпу у поручней.

— О, привет, мистер Чой, — сказал он, узнав Седьмого Сына, которого Четырехпалый У выдавал за племянника. Данросс подошел поближе, и они поздоровались за руку. — Вы ставили на победителя?

— Да, сэр, конечно. Я все время с Благородным Домом! Мы поставили на двойную кинеллу, я и дядя. Только что выиграли на первом этапе — пятый и восьмой номера, и у нас ещё седьмой и восьмой в пятом. Он поставил десять тысяч, а я всю недельную зарплату!

— Тогда будем надеяться на выигрыш, мистер Чой.

— Золотые слова, тайбань, — ответил молодой человек с непринужденной американской фамильярностью.

Данросс улыбнулся и подошел к Травкину.

— Ты уверен, что Джонни Мур не сможет выступить на Ноубл Стар? Я не хочу ставить Тома Вонга.

— Я же говорил, тайбань, Джонни чувствует себя хуже, чем пьяный казак.

— Мне нужна победа. Ноубл Стар должна выиграть. Травкин увидел, как Данросс задумчиво уставился на Буканира.

— Нет, тайбань, прошу вас, не садитесь на Ноубл Стар. Ход плохой, очень плохой и очень опасный, а как разобьют дорожку, станет ещё хуже. Kristos! Ну что я говорю? Только вас раззадориваю.

— От этой гонки, возможно, зависит мое будущее — и репутация Благородного Дома.

— Знаю. — С досады грубоватый старик хлопнул хлыстом, который всегда носил с собой, по своим старым, истершимся до блеска джодпурам — бриджам для верховой езды. — И знаю, что вы лучше остальных жокеев, но эта дорожка опас...

— В этом деле я никому не могу довериться, Алексей. Любая ошибка для меня вещь непозволительная. — Данросс понизил голос: — Победитель первого забега был определен заранее?

Травкин спокойно встретил его взгляд.

— Им ничего не давали, тайбань. Во всяком случае, мне об этом неизвестно. В тех, кто мог соблазниться на такое, вселил страх Божий полицейский доктор.