На день погребения моего (ЛП) - Пинчон Томас Рагглз

 — Человек дело говорит. Ну а теперь, исключительно в целях дискуссии, что значит слово «щедро»?

— О, неплохой аванс, — он написал цифру на визитке и вручил ей, убедившись, что взгляд устремился к цели. — Почему я не вижу слёз, вздернутого носика, всей этой обычной рутины «да как вы смеете»? Большинство юных леди уже...

—  Я — всего лишь малышка Клива, не так ли? Что девица вроде меня не согласилась бы сделать за такую сумму?

Ей следовало бы чувствовать себя хуже из-за своих шпионских вылазок, как минимум, из-за того, что она его «предает», но она почему-то не воспринимала это настолько всерьез. В разговорах с ней Лью Базнайт не раз подчеркивал, что ее деятельность не направлена против Краучмаса лично, это —  нечто вроде сбора информации, нужно собрать ее как можно больше для быстрых изменений в политике Турции. Даже если бы она прочла какие-то из документов, которые не читала, не поняла бы, насколько, если вообще, они могут ей навредить.

 — Кто-то явно проявляет живой интерес, — угрюмо говорил Хантер, —  к одновременной связи Краучмаса с Англией и Германией. Словно он открыл уровень «реальности», на котором нации, подобно деньгам в банке, слитны и неразличимы, наглядный пример — огромная толпа мертвецов, военных и гражданских, которая в результате Большой Войны, чего все ожидают, неизбежно захлестнет нас. Слышно, математики обеих стран говорят об «изменении знака», когда хотят отличить Англию от Германии, но в царстве боли и разрушения что может значить полярность?

Это было высокое здание, выше любого в Лондоне, выше Собора святого Павла, но всё же никто не мог достаточно четко назвать его «достопримечательностью», которая могла бы впечатлить туристов, скорее —  призма теней определенной плотности, мираж, всегда возвышавшийся над самой отдаленной известной человеку улицей, на которую он мог добраться.

Настоящий вход, хотя визит окутан тайной, на самом деле был известен лишь адептам, которые могли доказать, что пришли по делу.

Остальной город смотрел вверх, всё время вверх, скользил взглядом по беспорядку кровель, и, конечно, здание было там, грандиозно закрывая небо и все элементы городской застройки, находившиеся под ним, чернота почти обсидиановая, парящее, едва ли не дышащее, спуск предусмотрен его структурой, не только осадки в виде дождя и снега, но и, в большей степени, перемещение необсуждаемого продукта с верхних этажей вниз, в скрытые грузовые доки: по конвейеру, в лифте, по вентиляционным шахтам и трубам, хотя товар был не совсем жидкостью, уравнения, управлявшие его движением, как говорили, по своей сути были гидродинамическими.

Весь день шел дождь. Облицовка из темного стекла удерживала очертания грозовых облаков, проносившихся мимо, словно маскируя в своей собственной иллюзии движения боевой корабль Промышленной революции, плывущий над городом в ливневом потоке. Дымчатый жестокий свет проникал из косых окон в безлюдные коридоры. Далли могла бы обыскивать здесь одну комнату за другой много дней —  открывать ящики столов и комодов, находить странные документы по официальной форме, касающиеся международных договоренностей, которые никогда не предавали огласке... Королевская грамота, подписанная королем Эрнестом-Августом, дарующая теневой фирме Краучмаса право строительства туннеля через Северный пролив Ирландского моря между Галловеем и Ольстером, предназначенный для транспортировки военного контингента, и трубопровод для светильного газа. Право создания железнодорожной полосы отчуждения через Балканский полуостров, закрепленное кириллицей и арабской вязью уже почти поглощенным автономным образованием Восточная Румелия. Документ права собственности на огромный участок британской земли в Букингемшире, немного восточнее Вулвертона и севернее Блечли, сданный, очевидно, в бессрочную аренду суверену Обоку, не копия машинистки, а оригинал купчей, впечатляющий документ, тяжелый, как свинцовая фольга, и окаймленный вычурным картушем со стальной гравировкой, сияющий чуть ли не тропически туманным зеленым, желтым и оранжевым цветной печати, слишком авторской, чтобы у нее хотя бы было название, в тончайших подробностях изображающей пальмы, каботажные суда, туземцев, собирающих соль или грузящих кокосы на торговое судно, исторические моменты, например, захват форта Сагалло казаком-авантюристом Ачиновым и архимандритом Паизи (лица со слишком прямым взглядом, чтобы быть исключительно плодом фантазии), который закончился обстрелом французскими военными судами и гибелью семи невинных жертв. Гладко скользил один деревянный ящик за другим, начиненный этими территориальными тайнами. Кажется, никого не волновало, кто их откроет, кто заглянет внутрь — она нигде не наткнулась на охранников, никаких требований удостоверения личности, даже никаких замков. Где раньше были замки, теперь зияли цилиндры, ржавые, не заполненные ничем, кроме туманного освобождения от неумолимого дождливого света, при котором она сейчас работала, следя за дыханием, ожидая, что кто-то войдет и застанет ее за чтением запрещенных данных. Но никто сюда не вошел.

Снаружи ветер свирепо хлестал фигуры, для одной из которых еще недавно могла позировать она, теперь их сотнями воспроизводили в какой-то современной вариации белого известняка, который, кажется, слабо звенел во время затяжных шквалов, резонировал днем, но никто не слушал. Гравированные существа, лица кариатид на верхних этажах, одиночество минералов. Можно ли увидеть человеческие глаза, не говоря уж о пустых лунках, служивших глазами другим существам их вида, в этих гибельных ущельях? Они должны довольствоваться регистрацией теней, носящихся в изменчивых преломлениях сажи, поднимаясь к вершинам этих башен, которые ветер ежедневно натирал до блеска, они были так отполированы, что в них отражались очертания облаков, паривших вдали во тьме, над золотыми шпилями города, облака были заострены, как лица, их гнали за пределы города на туманные ледниковые угодья в этот грозовой день, четко очерчены, как хлопки в ладоши, над мокрыми невзгодами пейзажа страны...

— Лифт плавно доставил ее на первый этаж. Это ощущалось, как подъем. Невидимая в своей признанной красоте, она проскользнула через вестибюль и вернулась в шумный город.

 —  Это та юная леди, сэр?

 — О боже, — произнес пораженный Клив Краучмас, — да поможет мне Господь...

—  Сэр, тогда нужно, чтобы вы расписались вот здесь, для подтверждения, что мы предоставили услуги, для которых нас наняли.

Далли поймала такси и уехала, детективы коснулись полей шляп и скрылись за углом, снова пошел дождь, Краучмас продолжал ежиться возле роскошного подъезда в псевдоегипетском стиле. Те, у кого здесь дела, приходили и уходили, поглядывая на него. Ночь опустилась с долгим рокотом, резонируя на дне грозовых туч, в которых в результате трения скопилось огромное количество электродвижущей силы, пока по земле торжественно ползли омнибусы, прибывавшие и отбывавшие каждые несколько минут. Краучмас забыл зонтик. Он пошел под дождем в сомнительное заведение возле доков, где на промокшую одежду не обратят внимания, и выпил, в результате попал в единственное место в Лондоне, которое еще мог считать своим домом, в заведение мадам Антреву, где просьбы об осуществлении определенных действий —  увечье бедняков, ритуальные жертвы, еще и предусматривающие крупную экономию, могли стать основанием для того, чтобы клиента выставили за дверь, но с большинством запросов клиентов впускали. В комнатах благоухал дым сигар. Где-то далеко в коридорах звонили телефоны, не всегда видимые.

Как он часто замечал в последнее время, его мысли сейчас снова полетели на юг, словно на ковре-самолете, в Константинополь.

 — Я куплю шлюху для гарема — вот что я сделаю.

 В это мгновение ему не пришло в голову, что в Новой Турции больше нет таких учреждений.

   Мадам, как всегда, была полна сочувствия:

 — Неужели ты думал, что всё это время это благодаря твоей внешности? Благодаря твоей неистощимой потенции? Посмотри в зеркало, Клив, и смирись. У тебя устойчивая репутация твердолобого типа, с чего ты вдруг стал сентиментальным?