Царская чаша. Книга I - Феликс Лиевский

ни слова не различила, занятая чаянием своего будущего супруга так близко, как никогда. Но вот запели о нём, и княжна жадно вслушивалась, как будто через обычное нехитрое восхваление хотела узнать про него поболее. Всё-всё, что перемыслила, переслушала, перевидала в себе о нём за необъятное время ожидания, улетучилось вдруг куда-то… Первые насмешки, сказанные на дворе, уступили место совсем другим словам, высоким и цветистым:

– «Что у месяца рога золоты,

И у солнышка лучи светлые,

И у Фёдора кудри русые –

Из кольца в кольцо испронизаны!

Со всех городов купцы съезжалися,

Его кудрями любовалися,

Что за эти-то за кудерочки

Государь его хочет жаловать

Первым городом – Белым Озером,

Другим городом – славной Вологдой,

Третьим городом – каменной Москвой!

На Белом Озере – ловят стерлядочку,

В славной Вологде – зелено вино гонят,

В каменной Москве – там женить хотят,

У князя брать дочь, у богатого,

Дочь умную, дочь разумную —

Варвару Васильевну,

Со данъём её, со приданым,

Со бельём её коробейным!

С соболями и жемчугами всё!»

– «Вот за эти-то за кудерочки государь его»… кхе! – Грязной подмигнул Чёботову, тоже смотревшему на Федьку с княжной. – Ты глянь, Гриша, и ухом не повёл! По мне, так лучше без Бела Озера. Но как знать, чем государь ещё пожалует!

– Это точно.

Свадебные чины без промедления вносили и ставили перед гостями блюда с начальными кушаньями – студнями, бараньими головами, пирогами с рыбой, медами и узварами, а поезжане, добровольно назвавшиеся чашниками, пивниками, хлебниками, ложечниками и наливашниками были им в подмогу, с погребщицей, и разливали всем хмельное.

«Где Фёдор-от был, где Лексеич был,

Где Варвара была, где Васильевна?..» – завели опять про молодых под начало застолья.

Поодаль, отойдя охолонуть, обмахивалась полотенцем раскрасневшаяся Анастасия Фёдоровна. Анна Даниловна, проходя мимо с подносом, на ухо благодарила её. Дело в том, что перед отправкой в печь в каравай свадебный в спешке не положить яйцо483. Нашли его, уж когда всё готово было. Поварихи обомлели, с лица спали, но Анна Даниловна сбегала за Анастасией Фёдоровной, и всех вон выпроводили. Отковырнув снизу посерёдке корочку и мякоть, засунули туда варёное яйцо, и снова всё примяли, как было. «Вот и делов! И не дай Боже, Анна Романовна бы узнала – тут и свадьбе конец!». Пекарихам после сказали, что яйцо на месте было, померещилась недостача, чтоб не проболтались, вообще об этом забыли. Когда же весь каравай был поделен и съеден, и заветное яйцо вынуто, и водружено посреди стола новобрачных рядом с солонкой, обе выдохнули: никто, конечно же, не заметил такой малости, как отколупнутая подошва.

«Бог-от их отнёс во един терем за кедровый стол.

Нынче они за единым столом, за кедровым,

Нынче они одни яства едят, все сахарные,

Одни пойла пьют, всё медвяные.

Нынче они одну думу думают,

Думу крепкую».

Посидевши так, сваха с поклоном к невестиным родителям обратилась, поднося им ту самую расплётку и косник, вручая на охранение уходящее девичество их дочери. Стали молодых чесать, освободив от полотенца и рассадив друг от друга. Натянули девушки меж ними длинное полотно белого льна, и под нахваливание кудрей Феденьки свет Алексеича и долгих кос Варварушки души Васильевны сняли с него шапку, а с неё венец покуда. Свахи размеренно окунали гребни в духмяный настой, где было чуть мёду и драгоценного масла розанного, и погружали в их волосы согласно словам песнопения, пока все оставались так же разделённые полотном, и сторона жениха не могла видеть простоволосую невесту, а невестина сторона – жениха с непокрытой головой…

– Надо бы сейчас крутить-то… Ой! Намудрила я!.. – шептала княгиня Анна Романовна, покуда опевали молодых на единение, «О, дети, о, Ладу!», бессчётное число раз.

– Тогда и кику надо сразу! Как на две косы снова венец водружать?! Полно, матушка, уж как решено, так пусть и идёт чередом! Чесание было чином – вот и ладно…

Спустя малое время дружка поднялся, с поклоном, и все примолкли.

– Василий Андреич, батюшка! Анна Романовна, матушка! Благословите детей идти к венцу! Под злат венец стать, закон принять, чуден крест целовать!

Встали все, отец Феофан прошёлся окрест и вкруг стола новобрачных с кадильницей, прочёл «Отче наш» и «Покровную». Вынесли вперёд иконы, женихов Спас и невестину Богородицу. Поправили и возожгли расставленные всюду по углам большие свечи. Окропилось всё это святой водой. Молодых вывели из-за стола, и тут Федька предложил своей невесте руку, чтобы подвести её, возложившую свою поверх его поруча пока что, к родителям. И взглянул на неё пристально.

Расстелили им под колени лохматую шубу, было знаменование крестное троекратное образами и их целование, и напутствия им словом Божиим, а как поднялись – своими уже, простыми.

– Краса до венца, а ум – до конца!

– Умом живите, дети, и чтите закон Божий.

– Холостому помогай боже, а женатому хозяйка поможет!

– Муж жене – отец; жена мужу – сестра добрая; муж – голова, жена – душа.

– Смиренны и терпеливы будьте друг другу. Идите же по закону Божьему и человечьему сочетаться!

Запели «Виноград», готовясь проводить молодых из дома, обширно, победно даже, величаво, и потоком солнечного горячего славословия вдохновило всех. Смотрели на молодых, радовались, словно красой и согласием своим они землю озарили, на радость вдохновили, пели вместе «Дай им Бог совет-любовь! Дай им Бог совет-любовь! Во совете во любви до ста лет прожить! Во совете во любви хорошо пожить!»… А княжне увиделась та Купальская «дикая» луговина у реки, привольные игрища там девок с парнями, за которыми смотрела тогда издали в сладкой жути и зависти. Сколько там кипело всего, глаза встречались и руки, мелькали босые ноги, развевались волосы, венками смелые одаривали полюбившихся, а после, в просторном малиновом сумраке, становились в общем хороводе друг против друга, избранные, любовию и жаждою счастья от всего мира отделённые и тайно уже меж собой сговорённые. А кто не в сговоре, тому волюшка покуда, значит! И дорога впереди долгой, нет ли – о том не думается,– а только полной радости видится, как на лугу в этой светлой ночи. И заводили «Виноград», как хвалу себе и поре свободы, сильной юной радости! На свадьбы загадывали… И ряд парней, подойдя к ряду девиц напротив, чинно разом кланялся им в пояс, отходил, под вечную величальную, стояли и пели, прямо и гордо, смотрели в глаза друг другу, а после – подходил ряд девушек, и тоже кланялся, единым неспешным душевным поклоном, и распрямлялись с улыбками торжества и лукавства, плавно, как стройные берёзки или сосенки. «Ими люди дивовались! Ими люди дивовались!», да и как не подивиться на благолепие такое! А сейчас все ею с женихом любуются, им хвалы воспевают и в любовь войти призывают. И всё свершилось внезапно само собой: прожила до венца, в светлице сидючи. И