Кортни. 1-13 (СИ) - Смит Уилбур

Такая программа будоражила и интриговала Марка, ему хотелось скорее начать, и по мере приближения этого дня лишь одно облачко омрачало ясный горизонт перед ним. Придется расстаться с Бурей. Но он утешал себя тем, что это ненадолго. Он отправляется в рай, чтобы приготовить место для своей Евы.

Буря смотрела на спящего Марка. Раскинув руки и ноги, он лежал обнаженный на ковре прошлогодней листвы; их с природой не разделяло даже белье, и губы Бури согрела теплая мягкая улыбка; с такой улыбкой мать смотрит на ребенка у своей груди.

Она тоже была нагая, их одежда была разбросана вокруг, как опавшие лепестки розы; их расшвырял ураган страсти, изнуривший молодых людей и уже миновавший. Буря сидела поджав ноги на углу пледа и изучала лицо Марка, дивясь тому, каким юным оно выглядит во сне, чувствуя, как от нежности у нее перехватывает горло, а в нижней части живота, там, где он недавно был, разливается мягкое тепло.

Она наклонилась над ним, свесив потяжелевшие груди с темными морщинистыми сосками, похожими на розово-коричневые орехи. Ссутулив плечи, она легко провела сосками по его лицу и улыбнулась, когда он поморщился и сложил губы, словно отгоняя надоедливую муху.

Он неожиданно проснулся и потянулся к ней, она тихонько взвизгнула и отпрянула, хлопнув его по рукам.

— Немедленно отпустите меня, сэр! — приказала она, а Марк схватил ее и прижал к груди, так что она услышала биение его сердца.

Буря прижалась к нему, негромкими звуками выражая, что ей хорошо. Марк глубоко вздохнул, и Буря щекой почувствовала, как поднялась и расправилась его грудь, и услышала, как воздух течет в легкие.

— Марк?

— Я здесь.

— Ты не поедешь. Ты ведь это понимаешь, правда?

Ток воздуха в легкие прервался — Марк затаил дыхание, и рука, медленно гладившая ее шею, замерла. Буря чувствовала, как напряглись его пальцы.

Так они лежали много секунд, потом он шумно выдохнул.

— О чем ты? — спросил он. — Куда я не поеду?

— Туда, в буш, — ответила она.

— К Воротам Чаки?

— Да. Ты не поедешь.

— Почему?

— Я запрещаю.

Он неожиданно сел, резко сбросив ее с груди.

Они сидели лицом друг к другу, и он смотрел на Бурю с таким выражением, что она погладила его по голове и положила руки ему на грудь, как бы защищая.

— Буря, о чем ты? — спросил он.

— Я не хочу, чтобы ты опять терял время попусту, — ответила она. — Хочешь начать свой путь — начинай немедленно.

— Но это и есть мой путь, наш путь, — удивленно сказал он. — Мы же договорились. Я отправлюсь к Воротам Чаки и построю для нас дом.

— Дом? — Она искренне ужаснулась. — Ты хочешь, чтобы я жила в буше в травяной хижине? Марк, ты совсем спятил!

— Я думал…

— Ты должен начать зарабатывать, — решительно сказала она и, взяв блузку, натянула ее через голову; когда голова снова появилась, она продолжила: — Пора забыть о детских играх.

— Но я зарабатываю.

Его лицо застыло, на нем появилось враждебное выражение.

— Что ты зарабатываешь? — ледяным тоном спросила она.

— Я получаю жалованье.

— Жалованье! — Она откинула голову и презрительно рассмеялась. — Жалованье, вот уж действительно! И сколько именно?

— Не знаю, — признался он. — Да это совсем не важно.

— Ты ребенок, Марк. Ты знаешь это? Жалованье, двадцать фунтов в неделю! И ты можешь себе представить, чтобы я жила на жалованье? — Она произнесла это слово с величайшим презрением. — Знаешь, кто получает жалованье? Мистер Смотерс получает жалованье. — Теперь она встала и прыгала на одной ноге, натягивая панталоны. — Папины десятники на лесопилках получают жалованье. Слуги, ждущие у стола, конюхи на конюшне — вот кто получает жалованье. — Теперь она надевала брюки для верховой езды, обретая с ними все свое достоинство. — Настоящие мужчины не получают жалованье, Марк. — Голос ее звучал пронзительно. — Знаешь, что делают настоящие мужчины? — Он застегивал брюки, вынужденный последовать ее примеру. — Настоящие мужчины платят жалованье, а не получают его, — сказала она. — Знаешь ли ты, что в твои годы отец уже был миллионером?

Марк до конца своих дней не мог понять, что его подтолкнуло — возможно, упоминание о Шоне именно в этот момент, но он вдруг вышел из себя. У него словно раскаленный туман заволок глаза.

— Я не твой чертов отец! — крикнул он.

— Не смей ругать папу! — крикнула она в ответ. — Он впятеро больше мужчина, чем ты.

Оба раскраснелись и тяжело дышали. Полунагие, в измятой одежде, с растрепанными волосами, они глядели друг на друга злобно, как звери, онемев от боли и гнева.

Буря сделала усилие. Она с трудом сглотнула и протянула руки ладонями вверх.

— Послушай, Марк. Я все продумала. Займись лесом, продавай древесину на шахты, и папа отдаст тебе агентство. Мы будем жить в Йоханнесбурге.

Но Марк был по-прежнему сердит, и его голос прозвучал резко и грубо.

— Спасибо, — сказал он. — Тогда я смогу положить жизнь на то, чтобы ты могла покупать эти нелепые тряпки.

— Не оскорбляй меня, Марк Андерс! — вспыхнула она.

— А ты проверь, — сказал Марк. — Я собираюсь всю жизнь заниматься заповедником. И если ты меня любишь, ты будешь уважать это мое стремление.

— А если ты любишь меня, то не заставишь жить в травяной хижине!

— Я люблю тебя! — крикнул он ей. — Но ты будешь моей женой и будешь поступать так, как я решу.

— Не дразни меня, Марк Андерс. Предупреждаю тебя. Никогда этого не делай.

— Я буду твоим мужем… — начал он, но Буря схватила обувь, подбежала к лошади, босая села верхом и посмотрела на него. Она задыхалась от гнева, но старалась говорить холодно и резко.

— Я бы на это не ставила.

Развернув лошадь, она пустила ее галопом.

— Где мисси? — спросил Шон, разворачивая салфетку, закладывая ее за жилет и поглядывая на пустое место Бури за столом.

— Она не очень хорошо себя чувствует, дорогой, — ответила Руфь, разливая суп, который зачерпывала из пузатой супницы в облаке ароматного пара. — Я разрешила отнести ей обед в комнату.

— А что с ней? — Шон озабоченно сморщил лоб.

— Ничего серьезного, — решительно ответила Руфь, закрывая тему.

Шон какое-то время удивленно смотрел на нее, потом сообразил.

— О! — сказал он. Отправления женского организма всегда казались Шону Кортни величайшей загадкой и вызывали у него неизменный страх. — О! — повторил он и, наклонившись к тарелке, шумно подул на суп, чтобы скрыть замешательство и негодование оттого, что его любимое дитя больше не дитя.

Марк на противоположном конце стола занялся супом с той же сосредоточенностью, но в груди у него было болезненное ощущение пустоты.

— А где мисси вечером? — с некоторой застенчивостью спросил Шон. — Все еще нездорова?

— Она утром позвонила Ирене Личарс. Очевидно, сегодня у Личарсов большой прием, и она захотела туда пойти. Уехала после ланча. Будет вести свой «кадиллак» до самого Дурбана.

— А где она остановится? — спросил Шон.

— Естественно, у Личарсов.

— Ей следовало спросить меня, — нахмурился Шон.

— Ты весь день провел на лесопилке, дорогой. А решение нужно было принимать немедленно, не то она опоздала бы на прием. Я знаю, ты бы не стал возражать.

Шон возражал против всего, что отнимало у него дочь, но сказать об этом не мог.

— Мне казалось, она терпеть не может Ирену Личарс, — пожаловался он.

— Это было в прошлом месяце, — ответила Руфь.

— Я думал, она больна, — не унимался Шон.

— Это было вчера.

— Когда она вернется?

— Она хочет остаться в городе, чтобы в субботу быть в Грейвилле на скачках.

Марк слушал, и пустое место в его груди превращалось в большую бездонную пропасть. Буря снова присоединилась к богатой, высокомерной золотой молодежи, к их бесконечным играм и экстравагантным приемам, а Марк в субботу ведет двух мулов в глушь за Воротами Чаки.