Ватага. Император: Император. Освободитель. Сюзерен. Мятеж - Александр Дмитриевич Прозоров

– Что еще за дружбан? – зевнув, потянулась Еленка.

– А, так у тебя их несколько?!

– Да ну тебя…

Княгиня сбросила одеяло, уселась на ложе – нагая, красивая, сонная, с рассыпавшимися по плечам золотом волосами.

– Давай, давай, одевайся, – пощекотал жену Вожников. – Говорю же, архиепископ пришел. Симеон-владыко пожаловал. Неудобно духовное лицо ждать заставлять.

– Неудобно на потолке спать – одеяло падает, – проворно натянув платье, буркнула княгиня. – Ну-ко, застежку помоги застегнуть…

– Красивая какая, – поднялся, наконец, и Егор.

Еленка хмыкнула:

– Еще бы! Миланских ювелиров работа, сто флоринов – как с куста!

– Да я не про застежку… Я про тебя. Говоришь, сто флоринов стоишь? Хм… я бы, может, и больше дал!

– Ну, хватит уже насмехаться, – отмахнулась княгинюшка. – Пояс лучше подай… ага…

– Долго ты собираешься, милая.

– На себя посмотри!

– Так я уж готов!

– Ага, готов… Так, босиком ко владыке и выйдешь?

Вышли князь с княгинею, как положено, приняли высокого гостя в трапезной, заодно и сами кваском хмельным угостились. Ну, а дальше пошел разговор. Государь с государыней поблагодарили архиепископа за то, что тот с посадниками унял мятежников, не дал разгореться бунту.

Владыко довольно пригладил бороду:

– Да уж, пришлось крестным ходом пройтись. Еле уняли буянов… Вот я и думаю – надолго ли?

– Что значит – надолго? – нахмурясь, переспросил Егор. – Думаешь, угли еще тлеют?

– Так не все затушить успели, государь. Без тебя следствие да суд вести – как? Мы ж софийские, со Славны скажут – рука руку моет. А ты у нас – сам по себе, великий государь, князь. Для тебя все равны – тебе и вера.

– Оно так, – Вожников согласно кивнул и пристально вгляделся в темные – себе на уме – очи архиепископа. – Чую, ты еще что-то сказать хочешь?

– Да, княже! – не дрогнув, выдержал взгляд Симеон. – Есть у меня подозрение, что к углям тем тлеющим кто-то дровишки подбрасывает. Кому бы и надо-то?

– А что, врагов у нас мало?! – недобро прищурясь, вступила в беседу княгиня. – Витовт, Ягайло Польский, обиженные сыновья Тохтамышевы – все никак не простят, что мы бабу на ордынский престол посадили. Да и Василий, московский князь тоже, я чаю, силу прежнюю восстановить хочет… думаю, супружница его, змея подколодная Софья, подзуживает, в обители Вознесенской инокиней сидючи. А как же, обитель-то в Кремле! Там и Василий рядом, уж куда как удобно. Ох, зря я ее тогда не…

Елена оборвала фразу, не архиепископа постеснялась, больше – мужа. Он ведь тогда отговорил от убийства… мол, в монастырь сослати и все… Да этакую-то змеищу давно надобно бы раздавити! Княгинюшка и собиралась послать в Вознесенский монастырь своих надежных людей, да как-то и не собралась – то одно отвлекало, то другое, а пуще того – мужу не хотела подставиться. Тот-то бы сразу понял – кто убивцев прислал.

– Та-ак! – подумав, князь пристукнул ладонью по столу. – Про больших врагов пока не будем особо думать, посмотрим вещи конкретные, новгородские. Откуда про «дровишки» сведения, владыко? Тысяцкий сведения собрал? Посадники?

– У них тоже есть, явятся – доложат, – Симеон махнул рукой и перекрестился на иконостас в красном углу, своего, новгородского письма, в серебряных окладах, иконы. – Одначе и без того все ясно, достаточно уличанские веча послушать! Баламутят, баламутят там народец, на бунт подзуживают – мол, суд степенной – не правый, им княжий нужон. Да и стригольники главы подняли. Чую – деньгу хорошую отрабатывают, чую!

– Разберемся, – веско промолвил Егор. – Получат вечники уличанские и княжий суд, и следствие. Сегодня же и начнем, с Богом!

Как выяснилось уже к вечеру, начальник городского ополчения – тысяцкий Федот Онисимович, да один из самых авторитетных посадников – Федор Тимофеевич, уже велели схватить да пытать «уличанских баламутов» с Торговой стороны, правда, пока ничего толком не вызнали, наверное – плохо пытали.

– Ничего толком не говорят, гады, – вечером, за беседой, признавался рыжий Федот Онисимович. – Мол, токмо суда справедливого жаждут.

Князь повел плечом:

– Так, может, и вправду – жаждут? Истинные-то злодеи открыто – себе на погибель – по улицам орать не будут. С чего, говорите, все началось-то?

– С некоего шпыня посадского, именем Степанко, – дородный посадник Федор Тимофеевич потряс бородой.

– И с – боярина Данилы Божина, что с Козьмодемьянской, – тут же дополнил тысяцкий. – Сперва промеж ними кутерьма случилась, уж и не понять, кто там первый начал… Степанку, чтоб не убег, я велел в оковы, в подвал посадить на детинце, а боярин Божин – он, когда скажешь, явится со всем усердием.

– Хорошо, – покивал Егор. – завтра же и позову… Да, и Степанку ко мне приведите.

На том и расстались, посадник с тысяцким – бояре, истинные аристократы из «ста золотых поясов» – кланялись искренне – в Новгороде великого князя любили – и за справедливость, а во многом за то, что в чисто городские дела не лез, во всем полагаясь на местные, новгородские, власти. И лишь в исключительных случаях, вот как сейчас, брал бразды в свои руки.

– Ну, что скажешь, милая? – после ухода гостей князь искоса посмотрел на супругу. – Что-то в тихости сегодня сидела, небось, что удумала?

– А что тут думать-то? – хмыкнула Еленка. – К Софье дорожка ведет, к Витовту!

– Ну, это в общем. А что скажешь по уличанским делам?

Княгиня прикрыла очи:

– По уличанским делам – тут еще розыск вести надо.

– Умница! – восхитился князь. – Я вот думаю, не выпустить ли завтра Степанку? А то как-то несправедливо получается, вроде – равные в споре стороны, а один – в узилище, другой же – у себя на усадьбе. Ведь так?

– Нет, милый. Не так! – Елена сверкнула глазами, даже приподнялась в кресле – вот уж спорщица-то была, не корми хлебом!

И любила – очень любила, – когда князь с ней советовался, ничтоже сумняшеся полагая, что все успехи Егора достигнуты благодаря ей. Она ведь главная-то советчица. Вот и сейчас…

– Не так ты мыслишь, венценосный супруг мой! – жемчужно-розовые губы княгинюшки изогнулись в столь холодной улыбке, что Егор невольно поежился, подумал вдруг – верно, именно с такой улыбкой инквизиторы отправляли на костер Джордано Бруно.

– Божин – человек благородный, боярин, а Степанко – простолюдин, – между тем продолжала Елена. – Это, как ты говоришь – факт, каким бы эти оба сами по себе ни были. Для благородного мужа главное – честь, для простолюдина – злато да серебро, похвальба благородна – жизнь за святую Софью отдати, простолюдин же санями новыми, да платьем, да хоромами хвалится. Если простолюдины – пусть и купчины богатые, и житьи небедные люди – к власти