Копье и Лавр (СИ) - Кукин Федор

Если бы Ариста взяла ее силой, Тамриз и то не было бы так стыдно. Тогда, по крайней мере, можно было бы сказать, что душа ее осталась чиста. Но даже винные пары не дали забыть правду: она первая поцеловала Аристу. Она пожелала эту сероглазую бестию, пожелала ее тела, как последняя безбожница. Пожелала, потому что за всю свою жизнь не знала никого, с кем ей было так упоительно хорошо, как с Аристой из проклятого рода Гракхов.

Блаженный Хемен, за что Он столь немилосердно лишил ее разума? Как может она дальше служить отцу и империи, запятнанная таким бесчестьем?

Неудивительно, что в таком состоянии Тамриз не служило и собственное тело. В утренних поединках — она специально встала с другими девушками, лишь бы не оказаться рядом с Аристой — она проиграла все бои и ухитрилась даже сломать учебный меч. Наставницы решили, что принцесса прошлой ночью хлебнула лишнего, и отправили ее отпиваться соленой водой. Когда Тамриз шла в свою комнату, за спиной ее раздавались смешки. Она слышала, как Ариста окликнула ее, но не осмелилась ответить. Не осмелилась даже взглянуть на нее.

К дневной трапезе Тамриз не вышла. С почти детской решимостью, порожденной отчаянием, она решила: она вообще не притронется к воде и пище варваров и не будет ни есть, ни пить, пока не вернется домой. Ее грех может искупить только строгий пост. Если ей не хватит сил, и она умрет от жажды и голода, значит, такова воля Хемена.

К ужасу принцессы, вскоре после полудня дверь оружейной открылась, и в ее комнату без стука вошла Ариста.

— Тебя не было в трапезной.

— Я не голодна, — ответила Тамриз, не глядя в глаза вошедшей подруге.

— У тебя губы сухие, я от порога вижу. Пить ты тоже не хочешь?

— Не хочу. Я хочу быть одна. Уходи, — последнее слово прозвучало как просьба, а не приказ.

Ариста замешкалась на пороге. Затем решительно прикрыла дверь, пересекла комнату и опустилась на колени перед постелью принцессы.

— Ты избегаешь меня весь день. Чем я тебя обидела? Тебе со мной было плохо?

— Нет, — с трудом выговорила Тамриз.

— Я тебе сделала больно?

— Да… нет… дело не в этом.

— А в чем тогда?

— В том, что так нельзя было делать!

Крик получился такой громкий, что Ариста невольно отпрянула. Тамриз вскочила с постели, на щеках ее выступили пятна.

— До встречи с тобой я была праведной! Я познавала только мужчин, невольников! А теперь… Знаешь, что праотец Хемен со мной сделает?

— Н-нет.

— В царстве мертвых меня разденут догола. Праотец мой проткнет мне пятки медными крюками и подвесит вниз головой! Я буду висеть так до конца вечности, и пищей мне будут глина и прах!

«Тогда, может, стоило выбрать себе бога получше, прежде чем переспать со мной?!»

Слова обиды почти сорвались у Аристы с языка. Но, посмотрев на лицо Тамриз, она сдержалась. Трудно было предугадать, что сделает принцесса, если ее сейчас задеть: схватится за скимитар или разрыдается от отчаяния.

Почему боги все так усложняют? Нет бы им оставить людей в покое и позволить любить друг друга как угодно.

— Здесь ведь нет Хемена, — подумала Ариста и тут же поняла, что говорит это вслух.

— О чем это ты?

— Ты сказала, что любовь женщины к женщине нарушает законы Хемена. Но он бог твоей земли. А здесь ты никого из богов этим не оскорбила.

Тамриз горько усмехнулась.

— Ты ничего не понимаешь. Праотец Хемен видит все и всех. Его законы и могущество покрывают собою весь земной мир.

— А скажи мне тогда: твой праотец умеет видеть будущее?

— Конечно, — неуверенно ответила Тамриз. — Он так мудр, что знает все, что было, есть и будет.

— Ага. Значит, он, всемогущий и всезнающий, знал, что ты нарушишь его закон, но не стал тебе в этом мешать?

— К чему ты ведешь?

— Да к тому, Хеменид, что по твоей же логике, если ты нарушаешь его закон, то потому только, что он заранее тебе это разрешил. А какое же это нарушение, если оно разрешено? Получается, либо все, что ты сделала, случилось по его замыслу, либо он все же не всезнающий и в наш безбожный край не заглядывает.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Тамриз опустила глаза, вся поза ее выражала мучительное сомнение. Проклятая логика варваров сбивала с толку, шатала древние догматы послушания и страха перед праотцем.

Не давая принцессе опомниться, Ариста приблизилась к ней и крепко обняла за плечи.

— И вот еще что. Я не знаю, любят ли нас боги и праотцы, прокляты мы или нет. Но я знаю: мы пришли друг к другу в ночь, когда обе были одиноки. Я знаю: с тобой мне было тепло так, как не было уже долгие годы. Я знаю: ты заснула у меня на плече, доверившись мне, как младенец. Можешь прятаться здесь и проклинать себя, но нет смысла притворяться, будто не было того, что было. Если когда-нибудь мы с тобой переспим на твоей земле, пусть нам обеим проткнут пятки и заставят жрать глину с дерьмом. Слова против не скажу. Но здесь, в Ладде, мы свободные женщины и любим, кого захотим.

Настала тишина. Несколько ударов сердца обе молчали.

Ариста облизала пересохшие губы, отпустила плечи Тамриз и направилась к выходу.

— Я есть хочу, — пробормотала принцесса.

Ариста обернулась в дверях.

— В трапезной, наверное, ничего не осталось?

— Я припасла для тебя кусок мяса и козьего сыра. Сейчас принесу.

— А я…

— Что?

— Я буду рада, если ты разделишь его со мной.

— Кого?

— Сначала, пожалуй, сыр.

Впервые за время разговора на лице Аристы появилась улыбка.

— Сейчас приду, — сказала девушка и скрылась за дверью.

***

Так начался третий и последний месяц первичного обучения в Стратегиконе. Месяц, полный счастливой сладости и головокружения весны. У девушек появилась тайна. А в их «филии» зазвучала новая нота.

Ариста объяснила потом Тамриз, что ладдийцы зовут эту ноту «эрос», влечением духа и тела. Тигоне они ничего не сказали, да пастушка и не пыталась что-то узнать: она просто радовалась, что подруги перестали ходить буками.

Они редко повторяли то, что сделали в ночь Тоскара — не было времени, да и трудно было найти уединенное место. А когда повторяли, то ощущения, пережитые в первый раз, больше не повторялись. Теперь это была обычная, если можно так выразиться, любовь. Не было в ней ни чувства близкой смерти, ни странного жара и пресыщения. Только единство двух молодых тел и доверяющих друг другу душ.

***

Ступени уходили все глубже вниз. Свет не проникал так глубоко; чтобы не оступиться, приходилось одной рукой все время вести по старой каменной стене. Другая рука лежала в ладони подруги.

— Почему просто не сказать, куда ты меня ведешь? — с беззлобной усталостью спросила Тамриз.

— С особыми местами так нельзя. Их нужно сперва увидеть, а потом уж языком молоть, — в голосе Аристы звенело непривычное принцессе веселое озорство.

Тамриз вздохнула. Хорошенькое особое место! Пустой, развалившийся дом на окраине, в подвале которого оказалась дыра в земле, с ведущими вниз каменными ступенями! Как бы в Орифии не оказалось своей Ямы, на дне которой лежат тела замученных узников…

Развалины дома остались где-то высоко над ними. Странное дело: хотя они уже глубоко под землей, воздух здесь сухой и теплый. Довольно уютно для заброшенного подземелья.

— Пришли. Сейчас зажгу факел, — прозвучал из темноты голос Аристы.

Подруга разжала ее руку. Через пару мгновений вспыхнул свет факела, и перед Тамриз Хеменид предстала пещера.

На первый взгляд это была совершенно обычная пещера. Не было в ней ни древних останков, ни загадочных росписей на стенах. В стенах не были выбиты гробницы для усопших, на полу не стояли саркофаги.

Только одно цепляло здесь взор. Пышное, цветущее дерево оливы с широко раскинутыми ветвями и толстыми, сочными, густо зелеными листьями. Тамриз даже приметила в ветвях несколько спелых плодов.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Дерево стояло перед ними, вздымаясь прямо из жесткой, бесплодной, каменистой почвы. Тамриз склонила голову набок, изумленно разглядывая оливу.