Коронация, или Последний из романов - Борис Акунин

— «Псы», Зюкин, — это мелкие воришки и хулиганы. Для них «фартовый» вроде меня — б-большое начальство. Но вы меня перебили и я не успел сообщить вам главную примету Мордатого. — Он помолчал и произнёс со значительным видом, будто открывал мне нечто очень важное. — Во всё время разговора с Сенькой — а протолковали они не менее получаса — этот субъект не вынимал из кармана правую руку и беспрестанно позвякивал мелочью.

— Вы полагаете, что по этой привычке его можно разыскать?

— Нет, — вздохнул Фандорин. — Я полагаю совсем д-другое. Но, впрочем, скоро выяснится, справедливо ли моё предположение. Это должен установить Маса. И если я прав, то мы намерены поискать господина Мордатого, пока доктор Линд играет с полицией в кошки-мышки.

— А где господин Маса?

Эраст Петрович неопределённо махнул рукой:

— Тут недалеко, в подвале, тайная китайская опиумокурильня. После прошлогодней облавы переместилась с Сухаревки на Хитровку. Эти люди много что знают.

— И что же, господин Маса умеет по-китайски?

— Немного. В его родном городе Иокогаме много к-китайцев.

В это время где-то за углом раздался замысловатый разбойничий свист, от которого я поёжился.

— Ну вот и он, — удовлетворённо кивнул Фандорин, сложил пальцы особенным образом и свистнул точно так же, только ещё пронзительней — у меня даже ухо заложило.

Мы двинулись вперёд по переулочку и очень скоро повстречали японца. Тот ничуть не удивился, завидев меня, и лишь церемонно поклонился. Я покивал, чувствуя себя преглупо без ливреи, да ещё в забрызганной кровью рубашке.

Они залопотали между собой на непонятном наречии — уж не знаю, по-японски или по-китайски — и я разобрал только многократно повторенное слово «куртя», впрочем, ничего мне не прояснившее.

— Я был прав, — наконец соизволил объяснить Фандорин. — Это и вправду Культя. Он однорук, отсюда и привычка держать обрубок в кармане. Очень серьёзный бандит, главарь одной из новых и самых опасных хитровских банд. Китайцы сказали, у них «малина» на Подкопаевке в старых винных складах. Туда так просто не попадёшь — часового выставляют, как в казарме и даже «маляву» завели, то есть пароль… Это-то ладно, но что мне, Зюкин, делать с вами? Вот навязались на мою г-голову. Одного вас по Хитровке отпускать нельзя — не ровен час прирежут.

Я был глубоко задет этими словами и уже приготовился сказать, что отлично обойдусь без опеки (хотя, признаться, мысль о прогулке в одиночестве по вечерней Хитровке показалась мне малопривлекательной), но тут он спросил:

— Скажите, Зюкин, вы человек физически крепкий?

Я расправил плечи и с достоинством ответил:

— Мне доводилось служить и дворцовым скороходом, и форейтором, и на выездах. Я каждое утро делаю французскую гимнастику.

— Ладно, п-посмотрим, — произнёс Фандорин, и в его голосе прозвучало оскорбительное сомнение. — Пойдёте с нами. Только уговор: никакой самостоятельности, меня и Масу слушаться б-беспрекословно. Даёте слово?

Что мне оставалось делать? Возвращаться, как говорится, несолоно хлебавши? Ещё выберешься ли в одиночку из этого проклятого места? Опять же очень кстати было бы разыскать этого самого Культю. Вдруг Фандорин прав, и полицейская операция на Арбате ничего не даст?

Я кивнул.

— Только вид у вас, Зюкин д-для Хитровки малоподходящий. Вы можете нас с Масой скомпрометировать. Кем бы вас сделать? Да вот хоть бы спившимся лакеем из хорошего дома.

С этими словами Фандорин наклонился, зачерпнул горсть пыли и высыпал мне на темя, а грязную ладонь вытер о мою и без того запачканную красными пятнами рубашку.

— Та-ак, — удовлетворённо протянул он. — Уже лучше.

Присел на корточки и оторвал золотые пряжки с моих туфель, потом вдруг крепко взял за кюлоты и дёрнул, так что шов сзади треснул и разошёлся.

— Что вы делаете? — в панике вскричал я, отпрыгивая.

— Ну как, Маса? — спросил полоумный статский советник японца.

Тот, наклонив голову, оценивающе осмотрел меня и заметил:

— Тюрки берые.

— Верно. Чулки п-придётся снять. И уж больно гладко вы выбриты, это в здешних местах не comme il faut. Дайте-ка…

Он шагнул ко мне и, прежде чем я успел заявить протест, размазал пыль с моего темени по всему лицу.

Мне уже было все равно. Я снял белые шёлковые чулки и спрятал их в карман.

— Ладно, в темноте сойдёт, — смилостивился Фандорин, а его камердинер даже удостоил меня похвалы:

— Отень харасё. Отень курасиво.

— Теперь куда? К этому Культе? — спросил я, горя желанием поскорее взяться за дело.

— Не так б-быстро, Зюкин. Нужно дождаться ночи. Пока расскажу вам, что мне известно о Культе. Он слывёт у московских уголовных личностью загадочной и многообещающей. Вроде как Бонапарт во времена Директории. Его побаивается сам Король, хотя открытой войны меж ним и Культей нет. Шайка у однорукого маленькая, но отборная — ни одной «шестёрки». Сплошь фартовые, проверенные. Мой человек из уголовного сыска, весьма авторитетный профессионал, полагает, что будущее российского преступного мира именно за такими вожаками, как Культя. У него в б-банде не бывает ни пьяной гульбы, ни драк. За мелкие дела они не берутся. Готовят налёты и гоп-стопы обстоятельно, исполняют чисто. У полиции среди людей Культи нет ни одного осведомителя. И логово у этой банды, как я уже имел честь вам сообщить, охраняется самым тщательным образом, на военный манер.

На мой взгляд, всё это звучало в высшей степени неутешительно.

— А как же мы до него доберёмся, если он такой осторожный?

— По чердакам, — ответил Фандорин, и поманил за собой.

Некоторое время мы шли какими-то мрачными, зловонными дворами. Наконец подле слепой, безоконной стены, ничем не отличавшейся от соседних, точно таких же, Эраст Петрович остановился. Взялся за водосточную трубу, с силой потряс её, послушал, как дребезжит жесть.

— Выдержит, — пробормотал он, как бы обращаясь к самому себе, и вдруг быстро, без малейшего усилия, стал подниматься по этой хлипкой конструкции.

Маса нахлобучил свой котелок поглубже и полез следом, похожий на ярмарочного медвежонка, что обучены карабкаться по столбу за сахарной головой.

В народе говорят: взялся за гуж — не говори, что не дюж. Я поплевал на руки, как это делает наш кухонный лакей Сявкин, когда рубит дрова, перекрестился и взялся за железную скобу. Так, ногу на приступку, другую — ох! — дотянуть до обруча, теперь другой рукой за выступ…

Чтобы не было страшно, принялся подсчитывать убытки за два последних дня. Вчера проспорил пятьдесят целковых Масе, сегодня проездил на извозчике утром два с полтиной и вечером пять, итого семь пятьдесят, да ещё «псы» хитровские унесли портмоне с сорока пятью рублями. Прибавить сюда загубленную парадную форму — хоть и казённая, а все равно жалко.

Тут я случайно глянул вниз и разом забыл про убытки, потому что земля оказалась гораздо дальше, чем я предполагал. Снизу стена выглядела не такой уж высокой, этажа в три, а сверху посмотреть — сердце ёкает.

Фандорин и Маса давно уже перелезли на крышу, а я всё полз по водостоку и вниз больше старался не смотреть.

Когда добрался до козырька, вдруг понял, что нипочём на него не залезу — вся сила на подъем ушла. Повисел так, в обнимку с трубой, минут пять, а потом на фоне лилового неба возникла круглая голова в котелке, Маса взял меня рукой за ворот и в два счета выволок на крышу.

— Благодарю, — сказал я, ловя ртом воздух.

— Не стоит брагодарности, — поклонился он, стоя на четвереньках.

Мы поползли на противоположную сторону крыши, где, распластавшись на животе, лежал Фандорин.

Я пристроился рядом — не терпелось понять, что это он там высматривает.

Первое, что увидел — багровую полоску уходящего заката, истыканную чёрными иглами колоколен. Но Фандорин разглядывал не небо, а старинный покосившийся дом с заколоченными окнами, расположенный на противоположной стороне улицы. Видно, когда-то, давным-давно, дом был хорош и крепок, но от небрежения обветшал и осел — такой проще снести, чем обновить.

— Тут в начале века была фактория виноторговцев братьев Мёбиус, — шёпотом стал объяснять Эраст Петрович, и я отметил, что при шёпоте заикание из его речи совершенно исчезает. — В подвале — глубоченные винные погреба. Говорят, помещалось до тысячи бочек вина. Французы в двенадцатом году что не выпили, то вылили. Будто бы целый винный ручей до Яузы стекал. Изнутри дом выгорел, крыша провалена. Но подвалы уцелели. Там у Культи резиденция. Видите молодца?

Приглядевшись, я заметил, что с улицы ответвляется покатый съезд в ворота, много ниже уровня мостовой. Спиной к воротам стоял и лузгал семечки какой-то парень в таком же, как у Фандорина, картузе.

— Часовой? — догадался я.

— Да. Подождём.