Собрание сочинений в двух томах. Том I - Валентин Николаев

Василий забрал кисти, краску, а мы поделили круги, и все трое отправились на баржу.

Пока Василий выписывал на кругах и пожарных ведрах «БН-25 УСК», что означает «Баржа наливная № 25 Унженской сплавной конторы», Боцман, поотойдя немного, рассказал мне свою ледовую одиссею.

– Пришел я туда чин чином. Документы оформил быстро, захожу на баржу, а тут дядя сидит. Пожарник.

– Чего, – говорю, – скучаешь?

– Почему пожарный щит не подписан? И ящик тоже? Лома на щите нет, ведра не хватает… Буквы на кругах… тоже стерлись.

– Я не художник, рисовать не умею. А круги – не твое дело, – говорю ему, – меня судоинспектор пропустил.

– Как хочешь, акт составлю, не выпушу.

– Составляй… Тебе и влетит за задержку судна. Ведь весь флот без топлива оставишь!

– Мое дело малое… Могу еще инспектора Регистра позвать, – он как раз у нас на базе.

– Ты меня в воду не толкай – я могу и посуху пройти.

Ну, что ты с дураком будешь делать! Судоинспектор меня пропустил, объяснил я ему, а этот дурачок привязался. Будто непонятно, что и щит и ящик – мои, если на моей барже они. Загорелось ему – «подписывай!» Краска у меня была, но только красная, а белил – ни грамма. Ладно, закрасил я ей. Вот он приходит утром, а у меня все как огонь горит!

– А надписи?

– А как я тебе буду писать по мокрой-то краске? – расплывется!.. Ждать надо, когда высохнет.

– Жди. Лома, значит, нет? И ведра одного тоже не хватает…

Зло меня взяло… Ладно, ведро покрасил я свое, питьевое, а лом утопил еще в прошлом году, где его на раз возьмешь? – Боцман усмехнулся. – Палку выстрогал хорошо-о так сделал! Краской замазал и – на щит. К щиту гвоздями еще прибил для «тяжести». Неужели, думаю, снимать будет, мараться в краске-то?.. Не заметил. А ходить – ходит, ждет, когда все подпишу. Ну, думаю, этого-то ты от меня не дождешься: я сам себе не враг, моим почерком только на уборных писать да и то по ночам… А тут и погода – туман, дождь – не потрафляет ему, а все – мне. Надоело, видно, отвязался.

Посмеялись мы тогда все вместе, сидя на палубе, подивились на Боцмана, и я ушел, оставив их с Василием вдвоем.

Теперь, приближаясь к барже Боцмана, я вспомнил ту весеннюю историю и подумал, что такой кого хочешь вокруг пальца обведет. «Надо с ним будет поосторожнее, с этим Боцманом…»

– Боба, ко мне! – крикнул Боцман, увидев нас, подходящих к трапу. – Свои, свои… На – кусочек. Иди на место!

– Ревизия, учет топлива, – объявил я официальным тоном, поднявшись на палубу.

– Давайте, давайте… – сказал Боцман, как будто даже с радостью. – Замеряйте, все ваше. На барже не курить, знаете, наверно. А так – замеряйте. Вот рейка, таблица танков у меня в каюте. Замеряйте, высчитывайте… Только не советую, я вам и без замеров точно скажу.

– Почему?

– Я не вор, – сказал он обиженно. – А захочу украсть, так возьму сколь надо… Еще спасибо скажете.

Мы поглядели с Осьмушкиным друг на друга и молча начали замеры. Записали показания уровней в танках (что-то много топлива было в них), пошли греться.

– Ты что, недавно заправлялся? – спросил я. Почти вся баржа полная, ничего не выбрано, по осадке и то видно.

– Летом… – нехотя ответил Боцман и достал нам документацию: схему и нумерацию танков баржи, таблицу их емкостей на разных уровнях налива, все требования, по которым выдавал топливо. Осьмушкин записывал все это в свою тетрадь. Взяли журнал выдачи топлива, стали подсчитывать, сверять…

– Да у тебя ж излишки большие! Откуда?..

– Хы… Откуда… А куда они денутся?

– Но у других нет… У одного недостача даже.

– Недоста-ача… – усмехнулся он. – Вон река-то – сливай сколь хошь, будет тебе любая норма, любая недостача…

Я опять вспомнил его весеннюю канитель с пожарником и стал думать, не замышляет ли он чего и теперь.

Боцман был спокоен, скорее даже – печален, обиженно отвернувшись, глядел в окно, покуривал, ждал, когда мы тут все подсчитаем. Его как будто и не интересовали эти подсчеты.

Мы пересчитали все еще раз – ошибки не было.

– Как же все это так получается? – спросил я вслух скорее самого себя, а не Осьмушкина или Боцмана.

– А так и получается, – как давно и хорошо усвоенное начал Боцман. – Катер работает три часа, а по судовому журналу пишут – пять, потому что мастер, у которого работает капитан, ставит ему полную смену, чтоб и заработал тот побольше да и простоя не было, за простои-то теперь стригут… А в следующий раз и вообще катеров не дадут… Ну, дадут один вместо трех-то. Начальники ушлые нынче, понимают все это, им план надо, премию… А капитану тоже премию надо и за выработку почасовую, и за экономию топлива… А где он все это возьмет? Движок не работал, так топливо-то в баке не тронутое, а по часам заправляться уж пора… Вот и бежит с половинным баком к барже… У всех излишки получаются – и у капитанов, и у нас. А где они? В реке… Ночью-то не видно – лей да лей. А я не хочу, что есть – то и есть. И реке, и рыбе я не враг. Лучше вон в колхоз отдать, чем реку травить.

Это была новость, в которую не хотелось верить. Мы сидели с Осьмушкиным молча, глядели друг на друга будто глухонемые. Что-то страшное надвигалось на нас с этими словами Боцмана. Оба почувствовали это и как бы готовились, привыкали. Оба, что называется, были молодыми специалистами и понимали, что всех скрытых пружин производства пока еще не постигли. И вот три главные силы флота: плавсоставская, техническая и экономическая, то есть как раз все мы, сидевшие в каюте у Боцмана, столкнулись лицом к лицу. Кто первый отведет глаза? Я сидел и думал, какую чудовищную «операцию» творили мы на реке из года в год. Все – механики, капитаны, шкипера, мастера, техноруки, бухгалтеры – по-разному, но подгоняли передачу и расход топлива под норму, изводили на все это множество бумаг за множеством подписей и печатей. Тонны пересчитывались в рубли, в проценты, плановые цифры сверялись с прошлогодними нормами, бумаги пересылались из конторы в контору, уходили от источников все дальше и постепенно теряли живую суть речных вахт, рабочих смен. Там, в главных конторах, никто уже не видел за этими цифрами хитростей капитанов, мастеров… Все «честно» боролись за «экономию», за план. Потом за все это получали премии. Получали их и в нашем транспортном участке, и в главной сплавной конторе, и в тресте получали… Премию за преступление. Я похолодел, вообразив все это. Нет, в каюте Боцмана вопрос этот нам было не решить! Большой это был вопрос, сложный.

– Пошли? – спросил я Осьмушкина.

Он молча, неловко сгреб со стола бумаги к себе в портфель, забрав даже документацию Боцмана, на что тот сказал: «Мои-то отдай…» Извинившись, Осьмушкин: выложил чужое и не в силах справиться со смущением поспешил к выходу.

В конторе нам делать было уже нечего, рабочий день кончался, и мы пошли прямо к себе, в общежитие.

– Ты знаешь, какой хай будет!.. – говорил Осьмушкин, возбужденно бегая по комнате и роняя стулья. Он поправлял очки и не мог остановиться. – Это же весь плановый отдел, всю бухгалтерию на ноги поднимем! И капитаны все на дыбы встанут! Механики, мастера!.. О-о-о!.. Мы, с тобой будем как враги всем, из-за одного какого-то Боцмана!

– Тебя с работы снимут еще…

– Могут… «Причина» найдется. Слушай, ведь уж приказ заготовлен к октябрьским, проект приказа видел – благодарности, премии… Есть и за экономию топлива. Все к черту полетит!

– Давай составлять акт?

– Не знаю… Давай еще раз пересчитаем по каждой барже и будем думать.

Мы снова взялись за дело. Оба тогда заочно учились, в институте: Осьмушкин – на экономическом факультете, я – на механическом, поэтому дело с топливом у нас было вроде практики. Недоверяя таблицам Боцмана, я вычислил объем танков даже с применением интегралов.

Нет, ни мы не ошиблись, ни Боцман. Мы, конечно, могли бы еще что-то придумать, сгладить, но обоим (я видел это и по Осьмушкину) было тревожно, не по себе как-то, как бывает, когда чувствуешь спиной взгляд сильного человека.

Повздыхав, мы наконец составили акт, который больше походил на приговор, и легли, будто гору свалили с плеч. Но на самом деле гора эта должна была обрушиться на нас только завтра.

– А, может, не стоит? – снова спросил Осьмушкин, когда я ему только что было позавидовал, как быстро уснул он. Но какой там сон! Мы лежали, ворочались, время от времени спрашивали о чем-нибудь друг друга. Наконец Осьмушкин не выдержал, встал, снова уселся за стол.

Я понимал его: главный удар должен был выдержать он как помощник экономиста. Мне было, конечно, проще. Как-то надо было поддержать его, подбодрить, что ли…

– Слушай, брось! – сказал я. – Давай выпьем?

– Чего?..

– У меня есть, в запасе держал… С концом ревизии и планировал, а тут забыл…

Я достал бутылку, присел к столу и пригласил его широким жестом:

– Прошу к столу, мистер Осьмушкин, – сказал я шутливо, настраивая его на более веселый лад.

Шел третий час ночи.