Мы искали друг друга - Сергей Щипанов

Обошлось. Стены дома немецкой постройки могли попадание артиллерийского снаряда выдержать, а уж по звукоизоляции им равных не было.

Потом Марина шептала на ухо Максу всякие милые глупости, называла «солнышком» и «шалунишкой». А он ее «зайкой» и «ягодкой».

С шифоньера на них смотрела равнодушными стеклянными глазами большая кукла, одетая невестой. На висках у Марины блестели крупные капли пота, в ямочке между ключицами к коже прилип маленький золотой крестик на тонкой «крученой» цепочке.

Потом она кормила его состряпанной на скорую руку глазуньей с колбасой, угощала вишневой наливкой. Максу неловко было: явился на свидание с пустыми руками. Он, разумеется, догадался бы купить шампанское, да куда там. Действовал горбачевский «Указ» и спиртное здесь отпускали строго по талонам.

Квартира блистала чистотой. На стенах свежие, салатного цвета обои, вся мебель новая, каждая веешь на своем месте, но… чего-то не хватало для уюта. Тепла «домашнего очага», должно быть. А может, это холодком строгого воинского порядка веяло?

За любовными утехами Макс совсем забыл про время, а когда вспомнил, и речи быть не могло ехать — ночь на дворе. Да и Марина ни за что не отпустила бы…

В лагере у всех отлегло от сердца, когда увидели Макса живого и невредимого, вылезающего из «уазика». А тот имел вид доставленного в зал суда преступника. По дороге «домой» Цай не проронил ни слова, только сопел угрюмо. По приезду в лагерь сказал кратко:

— Пиши заявление по собственному желанию.

— Правильно, гоняй его, — поддержал Цая Лысенкович.

Макс уныло поплелся к бараку. Глядя ему вслед, Лысенкович сказал, уже другим тоном:

— Витя, ты прости дурака. Молодой, глупый. Не той головой думает.

— Да, знаю, — отмахнулся Цай. — Это я так… в целях профилактики. Роман, скажи Шведову: пусть дату пока не ставит.

Когда Макс принес заявление, Цай прочитал, сложил аккуратно и спрятал в полевую сумку.

— Остаешься до первой подобной выходки. Тогда и поставим дату.

Поначалу Цай был очень сердит, буквально взбешен наглой выходкой «молодого спеца».

«Мальчишка, щенок! Самоволку решил устроить. Гормоны, видите ли, играют… Он с бабой будет тешиться, а мне, случись чего, разгребать… Гнать его в три шеи!».

По дороге до лагеря начальник малость остыл.

«Сопляк еще, пацан вчерашний. Бабенка симпатичная подвернулась, вот крышу и снесло. Ух, и до чего хороша, стерва. Но! Мог бы намекнуть, хотя бы дружку своему, куда направляется. Знал ведь, гаденыш, что отсутствие человека по неизвестной причине — всегда ЧП. Приструнить надо, чтобы впредь думал башкой, а не… другим местом».

Долго сердиться Цай не умел. Макс был прощен. Через неделю никто уже и не помнил о его проступке. Никто, кроме самого Макса. Он готов был повторить это еще раз, не остановили бы и самые суровые санкции. Останавливало его только чувство уважения к Цаю. Не хотел подводить начальника, совестно было.

Работа продолжалась. Проб нагребли немеряно. Нужно было везти их в город. К тому же, Цая ждала «памирская» группа.

За начальника остался Алик Бочкин — «правая рука» Цая, парень лет двадцати семи.

Лысенкович тоже отбыл в родные пенаты.

Молодежи поручено было протянуть длинный профиль на предмет геохимического опробования известняковых толщ.

Максу не составило большого труда уговорить Алика отпустить его в Табошар. «Замнач» понимал: Макса не удержать. Хоть на цепь посади — сбежит. Оговорили лишь срок возвращения.

В этот раз Макс прибыл в поселок под вечер, и поджидал Марину на остановке. Он знал, что работников геолпартии всегда подвозит служебный автобус.

Старенький «пазик» подкатил к остановке. С шумом открылись двери, Макс радостно улыбнулся, увидев знакомое милое лицо.

Марина, напротив, нахмурилась, быстро огляделась: не смотрит ли кто из знакомых, подошла к Максу и сказала полушепотом:

— Ты зачем здесь. У меня муж вернулся.

И все. Повернулась, уверенной походкой направилась к дому, ни разу не оглянувшись.

А Макс… Макс, словно побитый пес, побрел в сторону шоссе. Горькие мысли одолевали его.

Брошенный любовник. Опять брошенный. Марина попользовалась им, в отсутствии мужа, да и выкинула, за ненадобностью.

«Весь мир бардак, все люди — бл. и», — любил повторять его приятель Стасик Романовский. Похоже, Стас был прав. А Марина такая же, как все.

Напрасно грешил Макс на человечество, всех под одну гребенку причесывая. Да и Марина, если разобраться, лишь в том была виновата, что не стала противиться их обоюдному желанию близости. Не мог знать Макс всех ее обстоятельств. Не понять ему было тоски молодой красивой женщины в заштатном городишке, где из развлечений один только телевизор. Как ей было объяснить, что муж у нее ни рыба ни мясо, и что вышла за него, только потому, что «время подошло», и даже детей у них никогда не будет, по причине ее бесплодия.

Подсознательно Марина давно была готова к адюльтеру и, увидев в первый раз Макса, сразу подумала: «Какой милый мальчик… Ну, обрати же на меня внимание». Случай свел их, и Марина решила: Максим ее принц. Ее «маленький принц» на одну безумную ночь.

А Макс ничего и не желал знать. Максу достаточно было факта: Марина отмахнулась от него. Стало быть, нужно перевернуть эту страницу. И жить дальше.

В конце лета произошло долгожданное событие: по ТВ показали фильм с участием Лехи и Макса. К тому же, лента получила специальный приз на всесоюзном конкурсе.

Но славы приятелям это не принесло. На фоне сотрясающих страну политических катаклизмов, стройотрядовские проблемы не выглядели заслуживающими особого внимания.

)

Глава 7. Золотая клетка

Жилища большей частью бывают стандартные, безликие. Но есть дома, куда входишь и с порога понимаешь, что попал не просто в квартиру (частный дом, особняк, коттедж), а в настоящую обитель, или, если хотите, родовое гнездо — там чувствуется Атмосфера. И дело не столько в самом жилище (хотя и это важно), сколько в его хозяевах.

Квартира, где уже год жила Александра, была именно родовым гнездом. И неважно, что Сашина свекровь въехала туда, вместе с мужем, всего-то чуть больше тридцати лет назад. За эти годы жилье впитало в себя атмосферу семьи, дух рода Ярошевских. Поддержание семейного очага и по сей день лежало на плечах Брониславы Вячеславовны, нестареющей и несгибаемой, похоронившей уже мужа и старшего сына.

В гостиной на стене висели два фотопортрета в траурных рамках: седоволосого человека в строгом костюме с институтским ромбиком на лацкане пиджака и медалью лауреата Госпремии, и мужчины лет тридцати пяти в военной форме с майорскими погонами. Ярошевский-старший некогда занимал крупные посты, дорос даже до замминистра. Его сын Владимир закончил медицинскую академию, был военврачом, попал в Афганистан, где получил тяжелое ранение, умер в Ташкентском госпитале. Отец пережил сына всего на три месяца — не вынес утраты, сдало сердце.