Неотвратимость - Георгий Айдинов

— Здравствуйте, мама, папа, Лида! А мы всем «хором». Просим любить и жаловать.

Добродушно-оживленное приветствие Павла отнюдь не смягчило настроения Лиды. И пока смущенные Петр, Серега и Валерка неуклюже протискивались на диванчик возле обеденного стола, молодая жена успела сказать в передней мужу все необходимые в таких случаях слова.

— Садитесь, садитесь. Сейчас чай будем пить, — гостеприимно суетилась Лида возле стола, невесть как успев уже перепорхнуть из коридора в столовую.

Чай, душистый, чуть терпкий, необычайно густого темно-рубинового оттенка, был гордостью дома. Но друзья, охотно отдав должное чаю, не отказывали во внимании ни хозяйским наливкам и настойкам, ни принесенному сухому. Вероятно, не без влияния всего комплекса причин разговор мужчин, когда они перешли на папиросы и сигареты, принял достаточно оживленный характер.

— Вот я вас хочу спросить, очень милые молодые люди, — Иван Георгиевич считал себя обязанным как хозяин дома поддерживать интересный для гостей разговор. — Только, чур, отвечать положа руку на сердце — со всей честностью и прямотой. Идет? Ну, договорились. Так я хотел спросить у вас… Э… Не тяжело ли вам, не отражается ли на вашем духовном росте вот такое постоянное общение с преступным элементом и не очень культурными, некоторыми разумеется, собратьями по профессии?

— Ты хочешь спросить, не тупеем ли мы?

— Ты, как всегда, Павел, излишне прямолинеен. Но смысл моего вопроса в общем именно таков.

Друзья на всякий случай помалкивали, не зная еще, как им следует держаться. Что скажет Павел?

— Нет, скорее наоборот. Ты даже не представляешь себе, папа, какой напряженной интеллектуальной деятельности, какой борьбы умов требует наша профессия.

— Не профессия ваша, а терпимость государства устраивает эту «игру умов», а вернее, игру в преступников и великих сыщиков. Какие сейчас могут быть преступники? Это на пятьдесят втором-то году Советской власти. Живем ведь — разве сравнить насколько лучше! Ну, скажи, к примеру, много ли сейчас бывает случаев в той же Москве, когда убивают, чтобы нажиться? А?

— Нет, немного. Скорее даже совсем мало, единичные если какие.

— То-то. Думаю, что и ворует кто, так совсем не потому, что надо на хлеб. Мелкая какая душонка — чтобы помодней одеться и послаще поесть. Другой тип — ну, завистник, что ли: помереть готов, а не хуже соседа чтобы у него квартирка была обставлена. Третьему еще одна слабина покоя не дает — выпивоха он, потому и зарится на то, что похуже лежит. Не так, скажешь?

— Почему же. И так бывает. Но вот к чему ты ведешь, папа, пока не очень ясно.

— Разве? Ну, сейчас дойду и до ясности. Какие же существуют у нас теперь причины преступности? Правильно, империалистическое окружение влияет на нестойких. И бескультурье кое-где дает о себе знать. Есть и пережитки прошлого. Еще добавил бы и пережитки настоящего — я имею в виду, скажем, отношение к труду. Кое-кому из наших сограждан, особенно молодым, совсем не кажется истиной такая бесспорная мысль, что право на труд предполагает и обязательность трудиться с душой, не говоря уже о том, что искать источник существования вне труда — преступление. Причины найдутся, понятно, и другие, и все серьезные, согласен. Но такие уж сверхсложные, чтобы нам с ними не совладать, если сильно захотим? Сколько можно, в самом деле, цацкаться с теми, кто не желает считаться с нормами нашей жизни? Выход — пожалуйста. Устройте один-два показательных процесса, накажите с примерной строгостью виновников, сделайте так, чтобы население узнало — впредь такие уголовные преступления будут караться самым беспощадным образом. И гарантирую: придет конец всем и всяким преступлениям.

— Боюсь, Иван Георгиевич, что категоричность тут не очень правомерна, — все же посчитал нужным перевести огонь на себя Петр. — Пословица гласит: «сладким будешь — расклюют, кислым будешь — расплюют». Не кажется ли вам, что эта народная мудрость в какой-то мере, естественно, но все же определяет вред крайних точек зрения на проблему борьбы с преступностью?

— Дальше что скажете?

— Скажу то, что с самых давних времен мир никогда не удавалось ни исправить, ни устрашить наказаниями. Дело вовсе не в ужесточении, а в неотвратимости наказания, в том, что оно неизбежно настигает правонарушителя.

— Так, так, так… Спасибо, что разъяснили. Но только мы не так уж и темны в вашей юридической науке. Читали и разделяем точку зрения Ленина насчет неотвратимости этой самой. Так ведь Владимир Ильич когда это говорил?

Как опытный полемист, Иван Георгиевич выждал паузу.

— В первые годы после победы Советской власти, когда страну душила волна всяческих преступлений. И он, говоря это, имел в виду массу мелких преступников, толкаемых на беззаконность нуждой, тяжелыми обстоятельствами. А против государственных преступников, бандитов, убийц, матерых расхитителей, спекулянтов действовал красный террор. И действовал он со всей жестокостью, казнил всю эту сволоту безжалостно, расстреливал ее. А в газетах, между прочим, в назидание и устрашение этих типов все время публиковались под крупными заголовками сообщения об исполнении приговоров.

— Ну, знаешь, отец, — решительно вмешалась Елена Михайловна, — надо иметь совесть. В кои веки пришел сын, да еще с друзьями, а ты подвизаешься в роли громовержца.

— Не волнуйся, Леночка. Все в порядке. Наш спор — это спор славян между собой. Он только горячит кровь и радует сердце. Вот я сейчас товарищам законникам одну пилюлю еще преподнесу. Минуточку…

Иван Георгиевич с молодой стремительностью вскочил со стула и исчез в другой комнате. Пошелестел там бумагами на своем письменном столе и сейчас же вернулся, держа в руках развернутый газетный лист.

— Извольте видеть, что обнародовано в центральной печати по этому поводу.

— Так знаем же, папа. Мы номер с этой статьей до дыр замусолили.

— И все-таки разрешите. Я только одно местечко. Насчет того, как надо поступать с таким отребьем общества, как злостные преступники.

Иван Георгиевич вооружился очками и внятно прочел:

— «С ними надо расправляться при малейшем нарушении ими правил и законов социалистического общества беспощадно. Всякая слабость, всякие колебания, всякое сентиментальничанье в этом отношении было бы величайшим преступлением перед социализмом». И дата стоит. В январе 1918 года написаны Лениным эти слова. Вот так-с. Что теперь запоете, молодые люди?

Иван Георгиевич с торжеством взглянул на сына.

— Да ничего, папа, не скажу, кроме того, что легкость, с которой ты судишь об очень сложных вещах, никак не делает тебе чести. Ты же ученый. И очень бы обиделся, если бы какие-нибудь дилетанты так безапелляционно стали высказываться о биологических проблемах. Преступность — это и целый комплекс глубочайших причин и целый комплекс многостороннейших решений, зачастую общегосударственного порядка. Неужели ты всерьез считаешь, что с ней можно расправиться вот так вот, одним махом?

— Не я считаю. Ильич писал или не писал это в свое время?

— Именно, в свое время. Во-первых, красный террор был введен всего на три месяца, после покушения на Ленина в августе 1918 года. Так что не путай, пожалуйста, — подогретый фужером вина, который вопреки своим правилам с удовольствием выпил, Павел не очень выбирал выражения, но, заметив знак, сделанный ему Лидой, перестроился.

— А во-вторых, ты сам, папа, отметил, что высказывание Владимира Ильича относится к тем годам становления Советской власти, когда вот-вот должна была вспыхнуть гражданская война, и, будь то контрреволюционер или бандит, только беспощадная расправа с ними…

— Совсем школьный разговор пошел у нас с тобой, сынок. Тебя еще не только на свете, и в задумках не было, когда мне приводилось наводить этот самый революционный порядок. Я-то тебе толкую только об одном: негоже нам тащить с собой в будущие года всякую и всяческую мразь. Барьер ей надо положить сейчас, немедленно. Не будет матерый преступник угрызаться совестью, пока ты его не стукнешь как следует по башке.

— Стукаем, батя. Поверь, что законы наши достаточно суровы. Предостаточно даже. Но только одним стуканьем тут ничего не сделаешь. Влез бы ты поглубже в вопросы юриспруденции, было бы тогда тебе известно, что Владимир Ильич хоть и предсказывал, что с годами у нас обязательно начнут отмирать нарушения правил общежития, но специально подчеркивал, что мы не знаем, как быстро и с какой постепенностью будет это происходить.

— Вы нас зажгли своим увлечением, Иван Георгиевич, и мы тут с Пашей чуть ли не целую лекцию вам выдали, — засмеялся, опять вступая в разговор, Петр. — Извините, пожалуйста, перестарались.

— Нет, по-моему, недостарались. Я еще не убежден в вашей правоте. Так, если только процентов на пятьдесят.