Беспокойный возраст - Георгий Шолохов-Синявский

— Да я ничего… — Он отвел глаза в сторону. — Я вижу — ты тут совсем стала колхозницей…

— А разве это плохо? Я каждый день хожу с дядей на молочную ферму. Познакомилась со здешними девчатами-доярками. Они уже выучили меня доить коров. Разве ты не ездил со всем институтом в деревню? Не копал картошку?

— Ездил, копал… Ну так что же? Меня это мало интересовало и еще меньше интересует теперь. Я инженер… Зачем же мне копать картошку?

Лидия вздохнула. Они отошли от вольеры и остановились на тропинке, убегающей через сад к оврагу, за которым на пригорке виднелся белый коровник.

— Значит, ты никогда не испытываешь желания, находясь в любом месте, помочь людям и быть им полезным? — спросила Лидия и вновь нахмурилась. — Ты, молодой, сильный, видишь, как люди трудятся, что-нибудь делают, и у тебя не появляется желания делать то же самое, чтобы… ну, мне трудно это выразить… чтобы и ты прибавил что-нибудь к их труду?

Максим пожал плечами:

— Ну, если это нужно… Я никогда не уклонялся, ты это знаешь.

— А если просто так? Вот ты видишь и не можешь не вмешаться. Разве ты этого желания не испытывал?

Максим озадаченно смотрел на Лидию.

— Лида, так это вообще, — невнятно пробормотал он. — Можно испытывать и можно не испытывать. А я говорю о профессии… У человека должна быть определенная профессия. Вот ты строитель. И я не понимаю, зачем тебе еще интересоваться кроликами или доить коров.

Лидия поглядела разочарованно:

— Я вижу, тебя мало что интересует.

Он ответил обиженно:

— Все, что надо, меня интересует.

— Человеку должно быть интересно все, — нравоучительно сказала Лидия. — Ведь это все — твое, мое, наше… Ты говоришь о профессии. Ты не обижайся, Макс, но я до сих пор не знаю, любишь ли ты в самом деле свою специальность гидростроителя.

Максим с заметным замешательством ответил:

— Если я избрал этот факультет, значит, мне он понравился. Иначе я бы не закончил института.

Она с сомнением смотрела на него.

— Но я ни разу не слыхала, чтобы ты с жаром говорил о своей профессии, Макс. Отстаивал в ней что-то свое, спорил… Вот как Саша Черемшанов, например. Недавно я встретила его с целой охапкой книг и каких-то чертежей, спросила: «Куда ты, Саша, с таким грузом? Зачем это тебе? Ведь ты уже диплом получил…» А он, представь себе, ухмыльнулся, знаешь, как он один умеет — этак дурашливо, — и говорит: «То, что в институте было — только малая часть. А самое главное начинается теперь, после института». И похвастал, что составляет новые расчеты укладки бетона. «Вот поеду, говорит, на работу и там предложу свой способ…»

Максим насупился, подавил зевок: опять Сашу ставили образцом.

— Ну кто же может сравниться с Сашей? — с усмешкой сказал он. — Саша — гений, новоявленный Ломоносов. Но знаешь, Лида, человек проверяется в деле. Там будет видно, кто чего достигнет.

— Ах, как бы я хотела, Макс, чтобы ты там не был последним.

Это вырвалось у Лидии искренне и простодушно. Она подняла на него смущенные глаза, словно испугалась, что выдала сокровенную свою мысль, свою надежду.

— Идем. Погуляем по лесу. Я покажу тебе тетино грибное место, — сказала она и взяла его под руку.

Она говорила «дядины кролики», «тетины грибы» так, как будто все вокруг: лес, избы, огороды, колхозные постройки — принадлежало только ей одной и все это было самым лучшим на свете…

Максим и Лидия гуляли в лесу, не замечая времени. Они зашли в сумрачную чащу осинника, ища грибное место, о котором говорила Фекла Ивановна, но никаких грибов там уже не оказалось. Лишь кое-где валялись выброшенные кем-то червивые подосиновики да раздавленные сыроежки.

— Тут уже паслись без нас, — разочарованно проговорила Лидия. — Сюда надо рано утречком приходить.

Недавний, вновь разобщающий их разговор был забыт.

Они уже договорились, что, как только Лидия возвратится в Москву, они поженятся. Никакой свадьбы устраивать пока не будут, и Лидия по-прежнему останется жить у своих родителей. Осуществление этих планов представлялось Максиму и Лидии очень смутно, практическое и житейское казалось им сейчас не столь важным.

Лес все глубже затягивал их в свои зеленые лабиринты. Иногда они попадали под плотные кроны могучих дубов, как под своды древнего храма, и тогда их охватывало торжественное и даже несколько жутковатое чувство. Они умолкали и, казалось, слышали биение своих сердец. Лица их становились серьезными, словно во время посещения какого-нибудь старинного замка, где как бы слышатся отголоски давно минувшей жизни. И вдруг при выходе из этого мрачноватого замка перед ними раскрывалась осиянная солнцем, усыпанная цветами лужайка, и птичьи хоры оглушали их.

За разговорами, за быстрой, как у всех влюбленных, сменой настроений — от безудержно веселого до беспричинно грустного — они не заметили, как собралась гроза. С полудня особенно сильно парило, в воздухе чувствовалась влажная расслабляющая духота… Внезапно наступили сумерки, краски поблекли, потемнели. Лес притих, точно притаился: птичьи голоса умолкли, над вершинами старых дубов, берез и елей прокатился сдержанно-предостерегающий гром.

— Идем скорее, — сказала Лидия. — Я не люблю быть в лесу во время грозы.

Она ускорила шаги, часто оглядываясь и торопя Максима.

Тот догнал ее, обнял за плечи:

— Неужели ты так боишься…

Он не успел закончить: лес внезапно осветило синим пламенем, почти без паузы грянул такой оглушительный удар, будто все деревья разом раскололись и повалились наземь.

Лидия вскрикнула и прижалась к Максиму.

— Вот это шарахнуло! — сказал он.

В Москве он никогда не слыхал подобной грозы и не знал, что звук, множимый лесным эхом, усиливается в несколько раз. Где-то невдалеке лес зашумел, как море в прибой, застонал, заскрипел, а вблизи листья осин испуганно залопотали, и летний щедрый ливень хлынул, как из многих тысяч желобов.

— Сюда, сюда! — Лидия потянула Максима под огромную ель.

Ель была старая, не менее чем в три обхвата. Ее вершина, казалось, терялась под самым небом. Под ней, как под шатром, было сухо, не росла трава и было совсем темно. Ржавые полуистлевшие иглы слеглись у ее подножия толстым мягким ковром, от них шел душный смолистый запах.

Грозовой ветер несся где-то по вершинам, гнул их, раскачивая. И ель старчески кряхтела, ее ствол скрипел, как корабельная мачта в бурю… Ливень шумел наверху и пробивался вниз в виде мельчайшей водяной пыли. Молнии вспыхивали раз за разом. Гром оглушал, взрывая невидимый свод неба; ель стонала.

Максим и Лидия сидели прижавшись друг к другу. Водяная пыль становилась все крупнее, и наконец дождевые струйки, сначала тоненькие, потом все более частые и обильные, потекли, проникая между еловых игл, как сквозь редкое сито. Лидия поджала колени, придвинулась к Максиму. Он снял пиджак и укрыл ее плечи. Он сознавал себя в эту минуту сильнее ее и был горд этим. Они долго не шевелились, чувствуя тепло друг друга. Максим все крепче прижимал к себе Лидию, и она не отодвигалась. Теплое ее дыхание ощущалось у самого его уха, он даже слышал сильные толчки ее сердца, запах ее влажных волос.

— А вдруг молния ударит в эту ель, — опасливо проговорила Лидия. — Как думаешь — мы останемся живы?

— Не представляю себе, как это можно умереть, — сказал Максим.

— А если… меня бы убило, а ты остался живой?

— Почему не наоборот? — усмехнулся Максим. — Я еще ни разу не думал о смерти, а сейчас тем более… — И он крепче прижал ее к себе, чувствуя, что в липнувшей к телу рубашке не осталось сухой нитки, еле сдерживал дрожь.

А ливень все полоскал, точно в громадной плотине открылись разом все водосливные шандоры. Стало еще темнее. Запах леса сгустился, отяжелел… Максим погладил ладонью спину и плечи. Лидии, проверяя, не очень ли она промокла… Но она ни одним движением не отзывалась на это. Боязнь грозы сковала ее тело до бесчувствия. Оно сжалось в комок и словно оледенело. И вдруг слепящий розоватый огонь полыхнул под самой елью, и Максиму почудилось, что воздух на мгновение зашипел, как масло на раскаленной сковородке, и стал горячим. Вслед за этим раздался сухой, оглушительный треск ель дрогнула и как будто зашаталась.

Лидия по-детски вскрикнула и упала на игольчатый настил, закрыв лицо руками. Но Максим не услышал этого крика. Он на время оглох и не сразу пришел в себя. В ушах его тоненько звенело. Пожалуй, он даже испугаться не успел. Наконец он опомнился, вскочил и поднял Лидию. Она дрожала и была бледна.

— Что это? — едва пошевелил Максим губами.

Она не ответила и метнулась из-под ели, оставив в его руках мокрый пиджак.

Максим, теперь уже и сам не на шутку напуганный, кинулся вслед за нею. Сквозь плотную завесу ливня при вспышках молний он видел, как она убегала по извилистой, залитой водой тропинке. Он догнал ее, схватил за руку.