Один человек и один город - Вероника Евгеньевна Иванова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Прости её, Господи, ибо она согрешила.
Хрупкие пальцы стиснули бусины четок так, что раздался треск, и белокурая голова наконец-то поднялась. Медленно-медленно. Не угрожающе, как бывало раньше. Робко. А глаза взглянули…
С надеждой.
Она никогда не смотрела на меня с этим чувством. Ни разу. В прозрачной синеве могло найтись всякое, от усталости до злобы, но только не что-то настолько светлое. Почти обжигающее.
– Вы знаете?
Первые слова прозвучали едва слышно. Прошуршали сквозняком, который тут же начал превращаться в ураган.
– Вы что-то знаете?!
Она не поднялась со скамьи. Так и глядела снизу вверх.
– Вы скажете мне? Скажите, умоляю вас!
Я помнил эту женщину всю свою жизнь, а теперь не мог узнать.
Распахнутая настежь. Душой и телом. Она не просто где-то вдруг растеряла всю свою защиту, так бережно и настойчиво создаваемую день за днем: она не хотела больше ни от кого защищаться. Не нуждалась в замках и оградах.
– Скажите! Если вы знаете хоть что-нибудь… Вы же не промолчите?
Рухнула на колени. Наверняка, больно ударилась, но словно не заметила падения. И ухватилась за меня. За мою одежду.
– Скажите, умоляю!
Это не было притворством. Не могло быть. Даже если мама все просчитала и велела обеспечить отсутствие свидетелей неподобающего поведения первой дамы Санта-Озы, она никогда и ни за что не стала бы так… Унижаться?
Нет. Женщина, с мольбой и надеждой глядящая на меня, не унижалась. Она вообще не задумывалась о том, что делает и как все это выглядит. Она следовала зову сердца. Вот только звала не меня.
– Прошу вас…
Дорожки слез на щеках. Настоящие. Должно быть, соленые. Захотелось протянуть руку, прикоснуться, провести по ручейкам тыльной стороной ладони, смахивая капли прочь.
Она никогда не плакала в чьем-то присутствии. Следила, чтобы никто не увидел её слезы. Я мог только догадываться. По приглушенным дверью всхлипыванием, по насквозь мокрым платкам. И чтобы сейчас, здесь, прямо передо мной…
– Прошу…
Пальцы разжались. Я дернулся вперед, пытаясь подхватить маму, но не успел: падре Мигель оказался проворнее.
– Успокойтесь, сеньора. Вам нужно успокоиться, как можно скорее. Никто не должен видеть вас в таком…
– Этот человек, он знает, что случилось!
Пожалуй, знаю. Только, к сожалению, не понимаю, что именно и как произошло.
– Он знает! Он может сказать!
– Дочь моя, тише, тише… Все хорошо… Конечно, он скажет, но сначала вам следует успокоиться. Вот, - рука падре нашарила и вытащила на свет божий пузырек с какой-то жидкостью. – Отпейте немного, это поможет.
Хотела она или нет, Мигель был сильнее. И настойчивее, потому маме пришлось уступить и проглотить несколько капель. Не больше, чем я дал той девице. Результат, правда, оказался совершенно другим: Элена-Луиза глубоко вздохнула и мирно обмякла на руках падре.
– Вам лучше уйти, молодой человек.
Молельная скамья – не самое подходящее место для отдыха, даже с подложенными под голову коленями священника, но можно было быть уверенным: супруге сенатора сейчас ничего не угрожает. Вся угроза направлена в другую мишень. На меня.
– Что с ней?
– Сеньора Линкольн переволновалась. По вашей вине, как я понимаю. Что вы ей сказали?
– Ничего особенного. А что она хотела от меня услышать? Так отчаянно просить… Что-то важное?
Мигель скорбно провел ладонью по светлым локонам, выбившимся из-под шали.
– В душе этой женщины нет покоя.
– Почему?
Он поднял взгляд, но не на меня. На распятие.
– Если бы я мог понять, то смог бы и помочь… Но ваше любопытство неуместно. Я уже просил: уйдите. Если что-то в вашем облике расстроило сеньору, ей лучше проснуться без вас поблизости.
В моем облике? Это вряд ли. Глаза мамы смотрели не на сына. На кого-то чужого. И что хуже всего, этому «чужому» отдавалось во сто крат больше чувств, чем когда-то собственному ребенку.
Смешно, но сегодня мы оба не узнали друг друга. Она – потому что забыла. Я – потому что помнил. Помнил совсем другого человека.
– Если вы хотели поговорить со мной или с богом, пожалуйста, ради этой женщины… Придите позже. Я выслушаю вас, если пожелаете, в любое время. Только не сейчас.
– Хорошо. Я уйду.
– Благодарю вас, вы добрый человек!
А Хэнк всегда говорил иначе. И наверное, мне следовало бы сейчас оказаться именно злым, чтобы взять падре за грудки, вывалить перед ним всю историю, с самого начала, а потом или требовать с кулаками, или самому бухнуться на колени и просить, просить, просить… Так же безуспешно, как мама?
– В любое время, когда пожелаете. И если назовете мне свое имя, я помолюсь за вас сегодня же.
Я подозревал, что он меня тоже не узнал. Ощущал неосознанно. Видел по его взгляду. Но если бы не услышал последнее предложение, мог, по крайней мере, продолжать надеяться. На чудо, которого не случилось.
– Как-нибудь в другой раз, падре.
– Простите, что запамятовал. Годы берут свое.
Запамятовал. Забыл, то есть. Да так прочно, что…
Гулкая тишина нефа ударила по ушам и взорвалась где-то внутри черепа хриплым карканьем в ночи. «Тебя забудут все и навсегда. Те, кто видел тебя, и те, кто только слышал твоё имя». Она ведь говорила именно это, странная девчонка в саду «Каса Конференсиа». Словно пророчила. Или…
Нет. Бред. Ерунда. Проклятий не бывает в природе. Вся эта придуманная чепуха действует только на тех, кто в неё верит. Вот как замухрышка с этим… Жожо. Пусть верит, её право. Но не моя же обязанность?
«Забудут!»
Она могла что-то знать о готовящемся покушении, если не сама его исполняла. Могла знать, что всю информацию о моем существовании сотрут из баз данных. Но живая человеческая память… Как?!
Психотропные средства? Чудодейственные таблетки, вычеркивающие из жизни целые годы? О таком сплетничают. И даже находят подтверждения своим теориям, когда обнаруживается очередной потерявшийся во времени и пространстве бедняга. Есть только одна небольшая проблемка. После подобного химического вмешательства в работу мозга, если оно, конечно, состоялось на самом деле, человек обычно если уж не помнит, то не помнит все. Вообще все: лица, голоса, имена, названия. Но падре явно в курсе, что за женщина лежит у него на коленях. И отговорка насчет возраста ничего не стоит, ведь между нашими встречами, прошлой и нынешней, прошел не век, а всего ничего.
Часть 1.12
Он не помнит только меня. Меня одного. И она не помнит. И сенатор. И Петер, с которым мы
