Княжья русь - Александр Мазин

Большая орда, изрядно пограбившая подданные Киеву земли, честного боя с великим князем не приняла. Прошлась кровавым плугом по городкам и селениям туда-обратно, поводила за собой киевское войско, подпуская всё ближе, хитря и выгадывая время, пока обозы с награбленным уйдут подальше в Дикую Степь.

Один из таких обозов и повстречала Артёмова дружина. Однако эта маленькая победа не поправила общего дела.

А дело было — поганое.

Владимир и воеводы его и не ведали, что гоняются за легкой конницей. Думали: вот-вот настигнут обремененных добычей разбойников. А когда поздним вечером согнали печенегов с едва-едва устроенного лагеря, не огорчились. Пускай бегут. Завтра поутру, на свежих конях, догоним…

Заранее уверенные в победе русы встали на ночь просторно, прямо у разведенных печенегами костров, скушали освежеванных степняками барашков и залегли спать, выставив лишь малые дозоры.

А чего бояться? Ясно же, что копченые удирают без оглядки…

Такая самонадеянная беспечность была сурово наказана.

И разожженные костры, и освежеванные тушки были лишь приманкой.

Печенегам надо было, чтоб киевляне встали лагерем именно здесь. И киевляне — купились. Тем более что место удобное. Широкое. За взгорком и рощей — обширные пойменные луга со свежей травой. Рядом — полноводный Днепр…

Под утро, когда внимание дозоров слабеет, с полтысячи копченых, жутко вереща, налетели на обширный, расползшийся по берегу лагерь киевской дружины. Большого урона не нанесли. Обученные дружинники мгновенно построили оборону, изготовились к бою…

Но копченым именно это и требовалось. Одновременно с шумным набегом еще несколько сотен печенегов, с вечера укрывшихся в зарослях, скрытно и тихо подобрались к пасущимся на днепровских поймах табунам, без лишнего шума побив пастухов и сторожей, погнали коней в реку.

Пока воеводы сообразили, куда был направлен главный удар, всё уже завершилось. Многотысячные табуны киевской дружины частью были угнаны, частью разбежались по степи или уплыли на юг, унесенные днепровским течением. Особенно обидно, что потерялись не только заводные и вьючные, но многие из дорогих, выученных боевых коней, которые в чужие руки бы не дались, но увлеченные табуном — тоже пропали.

Владимир был в ярости.

Его опыт степной войны был невелик. В этом походе он положился на воевод… И вот результат.

Воеводы оправдывались, как могли. Утверждали, что никогда степняки так себя не вели. Если уж бежали, так бежали. А чтобы часть орды рискнула своими немытыми шкурами, прикрывая остальных… Сроду такого не было. Среди воевод единства тоже не наблюдалось.

Воевода Путята открыто обвинил воеводу Пежича, ставившего дозоры, в измене. Пежич, недолго думая, схватился за меч.

Полянина Путяту и варяга Пежича развел нурман. Ярл Сигурд.

О дальнейшей погоне и речи быть не могло.

Разбежавшихся коней собирали три дня. Уплывших перехватила стража на хортицком волоке. Тех же, что оказались на том берегу, угнали печенеги.

Словом, набег удался. А это значило, что степняки придут снова. И скоро.

Именно так и сказал боярин Серегей сыну, когда тот, отогнав в Улич отбитый скот, разобравшись с полоном и прочей добычей, приехал в Киев.

Именно так Серегей объявил и на боярском совете на Горе. Нельзя сказать, что это заявление было гласом вопиющего в пустыне. Среди бояр киевских воинов хватало. А уж степняков тут знали как облупленных.

Новые Владимировы воеводы: Сигурд, Путята и другие скромно помалкивали. Поглядывали на великого князя: что скажет?

А сказать-то было нечего. Первый поход в качестве великого князя киевского — и такая оплошка.

Новый главный сварг, выбранный взамен старого, дырявоухого, уже объявил, что главный Полянский бог на князя в обиде. Надо бы его одарить как следует. Правда, насчет человеческих жертв намекнуть не рискнул. Опыт предшественника пошел ему впрок. Тем более что князь- воевода уличский Артём, которого подозревали в надругательстве над Свароговым жрецом, единственный из всех княжьих воевод, малой дружиной трижды побил копченых, добычу немалую взял и со славой вернулся. О нем, в который уж раз, песни славные пели… А об униженном сварге только частушки похабные.

О Владимире пока в народе худого не говорили. Выжидали. Первый блин — комом.

Но многие тогда в великокняжьей удаче усомнились.

Владимир и сам знал, что дело плохо. Повадился лис в курятник…

Кое-что князь сделал сразу. Укрепил воинские отряды в пограничных городках и отменил ежегодную дань с тех, кто пострадал от набега, — чтоб не разбежались. Еще послал гонцов к черниговскому князю с просьбой помочь.

Просить было обидно: Улеб Черниговский по уложению считался младшим, но пришлось смирить гордыню. Дружина черниговская могла бы прикрыть от набегов хотя бы часть киевских земель. Скрепя сердце, Владимир обложил подданных новым налогом. Нужны были деньги, чтобы купить лошадей взамен угнанных.

Данники, естественно, радости не выразили. Заворчали сиверяне: мол, от набегов защитить не можешь, а подати тянешь. Дремучие вятичи и вовсе решили отложиться: тяжкая длань Святослава пригнула их упрямые выи, заставила не только дань платить, но и людей лучших в княжье войско отдать. Люди те почти все полегли на чужой стороне. Вернулись немногие. С добычей и немалым воинским опытом. Против Святослава они никогда не поднялись бы, но кто таков Владимир? Рабичич. Пусть он и занял киевский стол по старинному праву победителя и убийцы прежнего князя, однако это еще не повод, чтоб куны ему отдавать. Коли такой сильный, пусть придет и возьмет. Ходили слухи о некоем воеводе Рузиле, что собирает вкруг себя умелых ратников из всех вятских родов и обещает показать князю киевскому, кто в приокских чащобах хозяин.

Мрачный Владимир чувствовал себя в кровью добытом тереме будто в осажденной крепости. Вокруг — недовольная неуспехами Гора: важные бояре, алчные купцы. Чужинские подворья и старые, еще доолеговых корней, киевские роды. Эти помнят Дира с Аскольдом, не говоря уж о Владимировых предках — варягах. Помнят и сравнивают… Не в пользу Владимира. Чем он лучше Ярополка? Да ничем. Хуже. При Ярополке младшие племена дань исправно платили, печенеги в дружбе клялись и подарки несли.

Хмурился Владимир, сжимал кулаки… Выходило так, что Ярополк был лучшим князем, чем он. Не иначе, боги от Владимира отвернулись… Может, зря он не позволил принести жертву, какую требовал сварг? Захотелось Владимиру поглядеть, кто сильнее: Полянский Сварог или ромейский Христос. А вышло так, что столкнул Сварога и Перуна. Там, в степи, Путята с Пежичем едва не порубили друг друга. У него на глазах. А теперь те, кто Сварогу кланяется, от варяжского князя норовят отойти. От христианина Ярополка не уходили…

Не любят словенские народы варяжского Перуна. Вот в Новгороде тоже ворчали, когда дядька Добрыня поставил Перуна над Волховом и над всем Новгородом. Ворчать ворчали, но кланялись как своему богу. И жертвы несли. Добрыня, он заставит. Не силой, так хитростью одолеет…

Очень не хватало Владимиру дядьки. Хотелось послать гонца в Новгород — позвать. Не послал. Он не дитя малое, чтоб пестуна звать. Да и на севере Добрыня нужнее. Если еще и те земли отложиться захотят — совсем беда.

Вот такие мрачные мысли одолевали великого князя, когда доложили ему, что в терем прибыли послы от великого князя Мешко.

— Зови, — разрешил Владимир.

Вот уж от кого не ждал он гостей. Гадал: о чем речь пойдет? Неужели о городах червенских, что Мешко у Ярополка отхапал?

Не угадал. Говорили послы не о землях. Говорили о вере. Тоже не удивительно, ведь возглавлял посольство не боярин, не князь, а чужеземный монашек именем Фредрик, который хоть и на словенском языке говорил, а всё равно по-чужински. Мутно говорил. С трудом догадался Владимир, что хвалит монашек свою христианскую веру. С трудом — потому что посол не столько хвалил, сколько хулил. Причем, к удивлению великого князя, более всего ругал ромеев. Дескать, вера у них неправильная и сами они — отступники.

Странно это было слышать. Это как если бы свей о данах сказал, что те неправильно Одина с Тором величают. Дескать, его, свея, боги слышат, а от прочих брезгливо отворачиваются.

Владимир беседовал с разными жрецами — и знал, что богов на свете много. Есть большие, есть малые. Есть сильные, есть хитрые. Вырежи из древа идола, обряд сверши, кровью ему ноги покропи — вот и станет идол богом. Чем больше кумир, чем лучше кормишь его, тем бог в нем сильнее и к тебе добрее. Потому жрецов жрецами и называют, что богов жерят-кормят. Потому и дружбы между жрецами нет: богов-то много. На всех жертв не хватит. Но Христос ромеев и Христос латинян — один и тот же. А то, что говорил монашек, это все равно как новгородского Перуна златоусого против здешнего, киевского, Перуна подзуживать.