Евангелие зимы - Брендан Кили

– Придержи язык, – тихо сказал он, – или я превращу твою жизнь в чертов ад!

– Ничего не было, Ник, поэтому рассказывать не о чем! – Я уже орал, и Ник покачал головой. Он оглянулся на других учащихся, которые потянулись вниз по лестнице.

– Псих, – пробормотал он.

Я попытался найти укромное место, чтобы успокоиться. Меня трясло от возбуждения и не прошедшего еще страха от угроз Ника, но я знал, что и я его немного напугал, и в глубине души от этого мне было приятно. Я уцелел и, что еще важнее, уцелею и впредь. Я не пошел на ланч, но Софи нашла меня перед последним уроком и незаметно передала записку от Джози: «До вчерашнего вечера я не целовалась с парнем с синяком под глазом. Это было довольно сексуально. У тебя найдется для меня время на этой неделе?» Я смог кивнуть и что-то пробормотать в подтверждение. Софи ничего не заметила, хихикнула и пошла дальше по коридору со своим посланием.

Я был без сил и мокрый от пота, когда декан Берн в конце учебного дня делал традиционные объявления по радио. Я потащился из школы, как зомби. Джози, однако, нагнала меня на ученической парковке. На щеках у нее были ямочки от застенчивой улыбки – нужно было остановиться и оценить ее, чтобы улыбка побыла с вами немного дольше. Это я и сделал, немного шокированный тем, что Джози искала меня.

Она продела свою руку в мою и положила голову мне на плечо.

– Я думала, ты обо мне забыл, – сказала она, глядя на меня снизу вверх и увлекая по дорожке, пока мы чуть не свернули с нее в деревья за парковкой.

– Просто неудачный день.

– О, поняла. Слушай, мне нужно домой, но мы же можем туда не торопиться. Ты же не возражаешь?

– Я только «за», – ответил я и поцеловал ее. Она запела что-то, когда наши губы встретились, и пение проникало в меня, как тепло от горячего душа. Мы не успели отойти далеко от парковки, и я не сомневался, что нас видят. Но мне было все равно. Более того, я желал, чтобы мы стали еще ближе, прямо здесь, посреди ученической парковки, на капоте чьей-нибудь машины.

Я не сознавал, что конкретно я делал, и вскоре слюна, смешавшись вокруг наших ртов, стекла нам на подбородки. Джози отодвинулась и засмеялась.

– Вау, – сказала она, – мне нужно отдышаться. – Она отвернулась, чтобы вытереть лицо.

Я тоже отвернулся, разглядывая парковку. Здесь была пара одноклассников, но в основном у своих машин стояли и разговаривали первокурсники. Образовался небольшой круг, где играли в сокс, перекидывая мешочек с фасолью с ноги на ногу в медленном, волнообразном танце. Стекла в машине Риггса были опущены, и вся парковка была обеспечена музыкой – Боб Марли пел, что сегодня вечером будет шумная вечеринка, а рядом с Риггсом, опираясь на багажник, стояли две девицы, игравшие в хоккей на траве в одной команде. Они указывали на нас, но не насмехались, и это была маленькая победа, которую я был рад одержать. Я чувствовал себя другим человеком: парень с подбитым глазом, все равно как с нашлепкой на глазу, писал собственную историю у всех на виду.

– Пойдем, – сказала Джози, взяв меня под руку. – Давай выбираться отсюда.

Мы неторопливо вышли на Малбери, плотно прижимаясь бедрами, и, хотя ноги у меня длиннее, чем у Джози, мы нашли ритм, который нам подошел. Мы останавливались и целовались, и на третий или четвертый раз уже не обслюнявили друг друга. Мы нашли спокойный, более медленный темп, нежно ища дыхание друг друга. Поцелуи перемешивались с улыбками, и когда я понял, что ей приходится вставать на цыпочки, чтобы дотянуться до меня, я подхватил ее под затылок, а другой рукой поддержал за спину, и мы естественно расслабились рядом друг с другом.

Между поцелуями мы кое-как вели беседу, стараясь найти темы, которых хватило бы надолго, но ни одна не продержалась достаточно, и у почтового ящика, у дерева или прямо на широкой обочине Халверсон-роуд разговор прерывался, и мы прижимались друг к другу, молча улыбаясь. Мы оба понимали, что целью этой прогулки были сами поцелуи, а промежутки между ними только отвлекали.

– Ты читала статью во вчерашней «Таймс» о технике распознавания лиц? – спросил я, когда мы оторвались от каменной ограды соседнего с нами дома. Мы почти дошли до двора Джози, а я не хотел, чтобы этот день заканчивался.

– Нет. Прикольно, ты что, каждый день газеты читаешь? Ты прямо как старик. Это так мило. – Рукой в перчатке она разгладила отворот моей куртки, вздохнула и чмокнула меня в нос. – Жаль, что у меня мать дома.

– Да.

– Она будет стоять у меня над душой весь вечер и следить, чтобы я делала уроки. Я здесь как в тюрьме. – Джози большим пальцем показала за спину, на дом, который заслоняли старые деревья. Между корней еще оставалась грязная снежная корка, а самые толстые стволы покрывал слой льда, в котором мы отражались бледно-серыми тенями, как слившиеся струйки дыма в неподвижном, тяжелом воздухе. – Она даже велела Руби не пускать моих друзей по будним дням, – продолжала Джози. – Нам надо найти какое-то место для встреч. Я не знаю, чем она сейчас занимается, но она с ума сходит. Жаль, что она дома… Ничего, я все равно тебя проведу. – Она хихикнула. – Вот будет забавно!

– А что, если твоя мать одна из тех, кто поддерживает внешнее видеонаблюдение? Может, она весь дом утыкала видеокамерами. И забор. Может, она за нами сейчас следит. – Я пригнулся и натянул воротник куртки на голову.

Джози снова захихикала. Она расстегнула мою куртку и прижалась ко мне, а я запахнул полы поверх нее.

– Вдруг у нее и в моей куртке камера? – шепнул я.

– Тогда ей придется посмотреть, как мы обнимаемся.

Мы снова поцеловались и не отрывались друг от друга довольно долго. Я стряхнул куртку с головы, и мы так и стояли на холоде. Наконец Джози отступила, поблагодарив меня за то, что проводил ее домой. Я смотрел, как мелькает ее голова между веток деревьев, когда она шла по аллее к дому. Когда Джози скрылась из виду, я снова вгляделся в ледяное зеркало, но теперь там ничего не было, только грубая кора подо льдом. Облако заслонило солнце, и сияние исчезло. Я почти не верил, что там мелькало наше отражение. Я не видел себя целующим Джози, это было слишком ново для меня и не укладывалось в голове. Но другие видели. Их можно вызвать как свидетелей. Теперь уже появились какие-то факты, история, которую я хотел рассказывать и в которую хотел поверить.

По дороге домой я мог думать только о будущем. Вдруг стало легко представить, как мы с Джози держимся за руки, идя в столовую, и как она гладит меня под подбородком в коридоре, когда учителей нет рядом, а ее язык нежно трется о мой, и все это наяву, под ярким солнцем. Матери дома не оказалось, но она оставила на кухонном столе блюдо печенья с маленькой запиской: «Твое любимое». С корицей. Да, когда-то я такое любил. Я сунул печенье в рот, будто до сих пор не прочь им полакомиться, и направился через библиотеку в холле к парадной лестнице. Я хотел подняться на второй этаж, но тут в дверь позвонили. Бежать было поздно – меня увидели: отец Дули, прижимая ладонь к стеклу щитком, вглядывался внутрь.

Его губы презрительно кривились.

– Я решил заехать перед мессой, – сказал он, проходя мимо меня в дом, когда я открыл. Он положил трость на стол в центре холла, будто ожидая, что кто-то примет у него пальто. – Хотел убедиться, что с тобой все в порядке.

– Вряд ли в этом была необходимость.

– Ничего, мне было важно увидеть, как ты. – Он пристально смотрел на меня, пытаясь найти интонацию сочувствия, но не вполне ее себе представляя. Он был терпелив и позволил паузе затянуться. – Я хотел предложить тебе свой совет, – наконец сказал он, – если таковой нужен.

– О чем тут советоваться? – не выдержал я.

– Бывает, что нас кто-то обижает, не правда ли? И тогда мы сгоряча говорим то, чего на самом деле не думаем. Поэтому я и приехал. Мое дело – приглядывать за моими прихожанами. Всем порой нужна забота, и мы не должны об этом забывать. – Отец Дули редко улыбался, но сейчас сделал над собой усилие. Выглядело это отвратительно и неискренне.

– Мне не нужна ваша помощь. Я хочу, чтобы меня оставили в покое.

– Но я считаю, нам с тобой есть что обсудить. Некоторые незаконченные дела.

Я не понимал, что он от меня хочет. Неужели он не видит, что я ничего не говорил матери? Неужели ему не ясно, что я не хочу больше говорить и даже думать о случившемся? Разве я и отец Дули не можем заниматься каждый своей жизнью и разорвать отношения, как Донован-старший, – все бросить и уйти не оглядываясь? Я невольно восхитился Донованом-старшим с его умением создать собственную реальность, навязав ее остальным. У него не было времени мудрить с деталями: он изобрел собственную истину и придерживался ее. В этом была некая жестокая справедливость – как у гангстеров или религиозных фанатиков: лес рубят, щепки летят.

При всей моей неприязни к Доновану-старшему, его здравый смысл вдохновлял. Я физически не мог поехать в Драгоценнейшую Кровь Христову. Сама мысль о том, как я вхожу в приходской дом, провоцировала волну эмоций, которые я всячески старался подавить. Я не отец Грег. Я не он. Я не Джеймс и не какой-нибудь другой пацан в подвале. Я вообще ни при чем. Отца Грега не было, и в Драгоценнейшей Крови Христовой я время не проводил. Ничего не было. История стерта. Можно стереть все ее следы. Случившееся может исчезнуть совсем – дело только облегчало то, что отец Дули тоже хотел все замять.