Евангелие зимы - Брендан Кили

– Они уже думают, я ни на что не годен. А что подумают остальные? Я не могу ходить на занятия. Я никуда не могу пойти! Я конченый человек. – Он посмотрел в небо и вздохнул. – Я сам не понимаю – это началось, и все. Я был в восьмом классе. Отец Грег сказал мне, что это любовь. Но мне не дает покоя мысль, что с отцом Грегом все было неправильно. Однако я чувствую, я точно знаю, что мне нравятся парни. Он меня не любил. Я думал, что любит, но это не была любовь. Но я могу полюбить другого парня. – Он поднял на меня взгляд: – Брось, ты же знаешь, о чем я! Не можешь не знать! – Я не ответил, хотя Марк повторял это снова и снова. Он подошел ближе: – Ну же, чувак, ответь!

– Замолчи, – сказал я, – ты не понимаешь, что несешь.

– Понимаю! Это и сводит меня с ума. Мне не с кем больше поговорить, кроме тебя. Ты все знаешь. Я не один такой. Ты тоже там работал.

– Перестань говорить об отце Греге. Забудь о нем. Ничего у тебя с ним не было.

– Было, еще как было! Мне надо с кем-то поговорить. Нам необязательно страдать в одиночестве. – Он подошел, и я обнял его. – Ты ведь тоже к нему ходил. Разве тебе не все равно, что ты не один такой? – Его руки напряглись. – Ты меня понимаешь. Зачем нам прятаться друг от друга, мы ведь можем об этом поговорить… – Он прижимал меня к себе и гладил по спине. – Поцелуй ведь многое значит.

– Прекрати. – Я оттолкнул Марка.

– Да ладно тебе. Нас только двое, значит, мы можем поговорить только друг с другом.

– Нет. Прекрати говорить об этом! Ни слова больше об отце Греге. Ничего не было!

Марк потряс кулаками.

– Черт побери, не делай из меня дурака! Я не сумасшедший, это остальные психи! – Он двинулся на меня. – Я видел его на вашей рождественской вечеринке. Я к нему не подходил, но заметил, как он смотрел на тебя через весь зал. Я не сумасшедший, ясно? Я это видел. Значит, это было и с тобой. Я знаю.

Я толкнул Марка, он попятился и сел.

– Ничего подобного! Все совсем не так. Не говори такого никогда! Не начинай больше этот разговор! Со мной ничего подобного не было! И ни с кем, черт возьми, не было! Ясно?!

Марк поднял на меня взгляд.

– Я хочу поговорить об отце Греге, дошло? Я считаю, что ты тоже был с отцом Грегом. Помнишь свою фразу – сорвите свои маски? Сними свою маску, чувак, будь со мной откровенен! Мне надо с кем-то поговорить. Я не один такой!

– Да что с тобой? – не выдержал я. – Ты меня не слышишь, что ли? Я не знаю, о чем ты говоришь. – Я подошел и остановился над ним. – Зачем ты мне это рассказываешь?

Марк заплакал.

– Я не могу быть один!

– Возможно, ты все-таки один, – произнес я. Меня трясло, и я старался унять эту дрожь. – Это не тот отец Грег, которого я знал. Я никогда больше не желаю о нем слышать.

– Пожалуйста, пожалуйста, помоги мне, – всхлипывал Марк. – Мне нужна помощь! Это было! Я чувствую себя чудовищно одиноким. Я не могу больше держать это в себе. Это сжигает меня изнутри, чувак! Это меня убивает. Пожалуйста, мне так нужна помощь! Пожалуйста!

– Слушай, я не такой, как ты, понял? Не такой! Может, ты такого ищешь? В этом дело? Ты это имел в виду? Но я не такой, как ты, понятно? – Я едва смог это выговорить, но повторил: – Перестань об этом говорить. Похорони это в себе. Похорони так глубоко, чтобы даже не думать об этом. Так все делают. – Я заставил Марка подняться на ноги. – Никогда не упоминай при мне об отце Греге. Ты рискуешь испортить жизнь и себе, и другим. Никогда больше не поднимай эту тему. Обещай, что больше никому не скажешь.

Марк покачал головой.

– Ты сам-то себя слышишь? Кто ты?

– Не мели чушь! Начни жить своей жизнью.

Марк долго смотрел на меня, потом отвел взгляд. Он подошел к металлической решетке, ведущей к пожарной лестнице, и перебросил ноги через бортик. Задержавшись на секунду, посмотрел на меня.

– Это и есть моя жизнь, – сказал он. Затем нырнул в темноту и исчез из виду, оставив меня смотреть во мрак без него.

Глава 11

На следующий день я встал очень поздно и нашел мать в кухне за чашкой чая: она просматривала газеты, разбросанные по кухонному столу.

– Я вчера полдня провела в банке, – начала она, будто продолжая разговор.

– При-вет.

– Да-да, привет, но ты дослушай: твой отец согласен помогать. Детали контракта мы еще обсуждаем, но дело решенное, так что у меня наметился прогресс. – Она сидела, положив ногу на ногу и покачивая ступней. – Я уже говорила с Синди. Я-то думала, у нее туго с деньгами, а она вдруг дает мне место в здании галереи! Я уж и не знаю… Ее семья переживает трудные времена…

Мне с трудом удалось не вздрогнуть.

– Почему?

– Из-за Джеймса. Знаешь Джеймса, да? Он учился в Кантри-Дей… до этой недели. Она забрала его из Кантри-Дей и перевела в Буллингтон. Этим же все сказано! Это все равно что повесить на доме объявление: «Соседи, если кто не слышал, у моего ребенка проблемы». Ей кажется, это все ее вина. Мне ее ужасно жаль. Не знаю, почему она себя так казнит. Бедный Джеймс эмоционально раздавлен – когда он не в школе, он в галерее с Синди. Но я не стану совать нос в чужие дела… Нет, ну ты представляешь?!

Мать увлеченно рассказывала, как она оформит будущую витрину и какая мебель ей понадобится, не замечая, что я молчу. Я слушал вполуха, думая только о Джеймсе, и, когда мать сказала, что ей нужно ехать, я среагировал так быстро, что удивился сам себе. Я попросил ее взять и меня и, сверкнув одной из ее собственных улыбок, предназначавшихся для театральной публики, спросил, нельзя ли и мне увидеть ее новый офис. Мать меня обняла. Я продолжал говорить, причем как совершенно незнакомый мне человек.

– Ты молодец, – сказал я. – Я тоже хочу посмотреть.

Мать пришла в восторг. Лгать ей оказалось на редкость легко – даже на душе стало как-то легче.

Приехав, мы постояли на улице, заглядывая в необорудованный офис через большие окна – ключей у матери еще не было. В больших темных очках и модном шарфе цвета лаванды она казалась кинозвездой пятидесятых годов, режиссирующей собственный фильм, когда показывала, где будет сидеть с клиентками и планировать вечеринки, где – хранить свои дизайнерские портфолио, а какую часть превратит в фотогалерею.

– Значит, идея такая, – говорила мать. – Клиентки сами будут выбирать темы и детали праздника. Вечеринка будет в специально подготовленном помещении или у вас дома? Элегантность должна бросаться в глаза или быть неявной, будто вы сами устроили праздник? Это тоже своего рода шоу, причем целиком зависящее от вкуса клиентки, поэтому у нее должна быть возможность сравнить разные варианты.

– Или предложить что-то свое, – подхватил я.

– Вот именно.

Галерея Синди находилась рядом – ей принадлежало все здание. Мы пошли туда. Я ради этого и поехал, но вдруг отчего-то разучился нормально дышать и не мог стоять на месте. Витрина тянулась через весь фасад; яркий отсвет от двух огромных, выполненных кричащими красками картин ложился на тротуар. Матери особенно понравилась одна из работ, но я ни на чем не мог сосредоточиться.

– Фантастическое оформление, – похвалила она. – Мимо не пройдешь.

Стол в приемной был завален брошюрами и каталогами. Мать представила меня помощнице Синди, такой же длинной и современной, как некрашеные двутавровые балки под перекрытиями выставочного зала. Галерею строили в стиле обновленного склада, хотя в этой части города никогда не было промышленных складов, однако это не смущало десяток посетителей, бродивших между перегородок по залу. Глядя на мою мать через толстые линзы очков в черной оправе, секретарша повторила мое имя как непривычное иностранное слово.

Пока мы ждали Синди, я боялся пошевелиться, не обдумав заранее каждый жест. От страха я так скалился в улыбке, что непонятно, как челюсти не выпали на пол. В конце концов я застыл столбом у какого-то рисунка, в сотый раз гадая, признался Джеймс Синди или нет. Кое-как овладев собой, чтобы иметь возможность связно мыслить и не шататься от собственного дыхания, я понял, что по-прежнему не хочу ничего говорить матери. Признаться ей – все равно что открыть дверь и впустить в наш дом отца Грега, а если он вернется, то весть о случившемся облетит весь город, и от этой мысли мне делалось еще хуже, чем если бы нас в свое время застали в подвале. Пока никто не знает, это как если бы ничего и не было. Этой версии я и придерживался: ничего никогда не было.

Не знаю, сколько времени я простоял перед рисунком, когда подошла мать.

– Что ты делаешь? Почему ты ведешь себя как сумасшедший? Здесь, на людях?

– Что? – У меня, должно быть, действительно был вид ненормального.

– Что с тобой происходит? – прошипела мать. Я не видел ее такой взбешенной с тех пор, как вернулся домой от Елены. – Синди разговаривает по телефону, скоро подойдет. – Мать огляделась и сверкнула одной из своих обворожительных, «для публики», улыбок.