Упрямец. Сын двух отцов. Соперники. Окуз Годек - Хаджи Исмаилов

— А сейчас мы явились к вам вместе с товарищем, который приехал с Украины. Он колхозник, участвовал в войне. Вы сами видите, Атаназар-ага, это отец Миколы, его родной отец — Антон Семенович Колпакли. Он приехал за сыном. По праву он должен взять его, отблагодарив вас за то, что вы сохранили ребенка и так любовно содержали его.

Мираб вздрогнул, качнул головой, но остался безмолвным. И мальчик, слушавший внимательно, взглянул из-за бороды и уставился на Антона Колпакли. Может быть, теперь он вспомнил отца и все, что было с ним самим три года назад: вспомнил ружье, какое ему сделал отец, и как он охотился за гусями, и взрывы, и горящую хату, и мать, лежащую на улице с залитым кровью лицом. Широко раскрыв глаза, он смотрел в лицо Антона Колпакли.

В комнату порывисто вошла Сабир-эдже. Она стояла за дверью и все слышала, и все поняла.

— Нет, не бывать тому! — вскричала она. — У моего Миколы есть родители. Мираб — отец его, — она показала рукой на мужа, — а я — его мать! Я никому не отдам сына! Взглянув на ребенка, она прибавила: — А он, мой мальчик, ни к кому не пойдет!

Слезы полились из ее глаз градом. Сабир-эдже приложила платок к лицу и, не в силах дальше говорить, побрела в дальний угол. Атаназар хотел что-то сказать, но тут ребенок вдруг заплакал, зарыдал во весь голос и упал головой на колени Атаназара. Антон Колпакли, хотя он ни слова не знал по-туркменски, понял, как обстоит дело. Ему перевели, что говорила Сабир-эдже. Сейчас она сидела на корточках в своем углу, плакала и бесцельно гремела посудой.

— Сабир, эй жена, слышишь: плакать ни к чему! — громко и не своим голосом сказал, наконец, Атаназар. — Тебе с сыном лучше пока удалиться, а мы обсудим, как следует. Возьми Миколу!

Сабир-эдже с трудом подняла мальчика с ковра, и они оба, все еще плача, вышли на двор.

— Вы вспоминаете, что этот ребенок взят мною из детского сада, — медленно повел речь мираб. Он обращался к товарищу из города. — Я про это забыл давно. И жена моя тоже. Мы никому не позволяли говорить, будто Микола мне приемный сын, а не родной. Этого никто в ауле не скажет. И взять его у нас нельзя. Такого права нет — детей брать у родителей!

Его речь перевели плотнику. И тот резко замотал головой, потом сказал, обращаясь ко всем присутствующим:

— Добрые люди, подумайте: как вернуться домой без своего ребенка, которого нашел после долгой, после горькой разлуки. На фронте каждую ночь я во сне его видел. Война кончилась, пришел в родные места, и каждый кустик, каждая мелочь напоминает мне моего мальчика. Покоя не знал я, о нем сокрушался. Была жена, проклятый враг убил. Ребенка я потерял и вот — нашел. Понимаете, что сейчас в душе у меня! А вы хотите, чтобы я, увидев сына, опять с ним расстался… Сын мой жив, он здесь! Вы его берегли, добрые люди, и вы для меня теперь ближе самых близких. Но я без ребенка не поеду, и вы должны меня понять…

Атаназар понимал плотника, и от этого у самого у него на сердце становилось еще тяжелей. Он не знал теперь, какие он еще может сказать слова и как ему удержать мальчика, к которому он и Сабир-эдже так сильно привязались, что не хотел допустить и мысли о том, чтобы с ним расстаться.

Представитель из города подал такой совет: спросить у мальчика, кого он сам изберет — Антона Семеновича Колпакли или Атаназара. Хотя мираб и чувствовал, по всем признакам, что мальчик к нему больше привык, он счел нужным возразить.

Он сказал, что плотник моложе его, и у него еще могут быть семья и дети, кроме Миколы. Притом, если плотнику пришлось бы жениться, то неизвестно, как новая жена смотрела бы за этим ребенком. Сабир-эдже заменила ему родную мать… И она считает его родным сыном. Этого упускать из вида нельзя. И тот, кто любит Миколу, тот не должен его отрывать от людей, которые так расположены к нему.

Плотник сидел, бессильно поникнув головою. Городской представитель курил одну папиросу за другой и ничего не мог придумать. Атаназар оглядывался на всех и ждал, кто еще будет говорить. Разговор, казалось, окончательно зашел в тупик. В наступившей тишине по-прежнему стучалась в стекло и жужжала муха. Молчание нарушил четвертый из сидящих на ковре мужчин, председатель аулсовета, не проронивший до сих пор ни слова.

— Вы — колхозник, товарищ Колпакли? — деловито спросил он.

— Да, — последовал ответ.

— Специальность есть?

— Плотник.

— Хорошее дело, очень хорошее, — сказал председатель. — А у нас тут ведь колхоз богатый. Две больших конюшни надо ставить, амбар, медпункт, две бани и клуб. О, Антон-ага, как нам мастер нужен! Поверь мне, сильно нужен мастер!

Председатель причмокнул губами, снял с головы высокую папаху и, бережно положив ее перед собою, продолжал:

— Мальчика не бери, Антон-ага. Он тебе родной сын, законный сын, а наш мираб ему, как отец. — Он еще помедлил и заговорил тише. — Нам нужен такой мастер, как ты, очень нужен! Мое слово такое: напишем вместе с тобой письмо к вам в колхоз, тебя там отчислят, а у нас будешь жить. Аул поможет. У тебя будет дом, где жить, а потом и хозяйство пойдет. И сын с тобой рядом. Пусть учится в ауле, а потом смотрите сами — в Ашхабад, в Москву или в Киев — у нас дорога молодому человеку везде открыта. Оставайся, Антон-ага, вот мое слово!

— Правильно! Точно! Справедливо! Самый лучший совет! — радостно воскликнул представитель из города, — это самое верное решение, честное слово.

Мираб и плотник с большим волнением выслушали председателя, а когда он кончил свою короткую речь, товарищ из города горячо одобрил ее, они посмотрели друг другу в глаза и разом протянули друг другу руки.

— Якши? — спросил мираб.

— Ладно! — ответил плотник.

Перевод А. Аборского.

СОПЕРНИКИ

Повесть

Ошибка

Впервые Карягды попал на фронт в октябре 1942 года, под Воронежем. К тому времени наступило затишье, и бойцы были заняты рытьем траншей и окопов.

Увидев траншею, Карягды не задумался над тем, как трудно соорудить эту длинную, извилистую, с частыми разветвлениями систему укрытий. Он узнал это на собственном