Cамарская вольница. Степан Разин - Владимир Буртовой

— Да-а, — протянул Еремка Потапов. — Что-то раздумал… Лучше с тараканами на печке препираться, а не с воеводой.

— Не-ет, братцы, грех великий — стрельцу в стрельца из пищали стрелять! — то ли спрашивал еще раз, то ли продолжал настаивать на своем Гришка Суханов. Помолчав малость, сам себе, должно, сказал негромко: — Хотя и то верно про иных наших командиров сказать, что за собакой не пропадет палка, в нужный час сыщется под руку…

— Разумно сказано, — с улыбкой поддакнул Митька Самара, хотя по долгу службы обязан был пресекать такие разговоры среди стрельцов. — Слыхали же от астраханцев, что сталось с черноярским воеводой Семеном Беклемишевым? Встал воевода со своими стрельцами супротив атамана Степана Разина, норовя ему дорогу к морю затворить. Так черноярские стрельцы едва не все перебежали к казацкому атаману, а Беклемишева Стенька прибил да еще и плетью высек, как тот сам сек у себя на конюшне строптивых альбо в чем провинившихся стрельцов.

Митька, покосившись опасливо на командиров, по секрету сказал друзьям:

— Наш квартирный хозяин Оброська Кондак, прослышав о побитии стрелецкого головы Сакмашова, так молвил: «Командир был хорош: давал за него черт грош, а разглядев, в ад со страху упятился!» Вот так-то, братцы самаряне, ныне Суд Божий вершится в нашей земле со всех сторон! Бояре казнят вольный да черный люд, а черный люд казнит бояр да воевод на скорую руку и без попа и соборования!

— Тсс, — негромко предупредил своего десятника пожилой стрелец Ивашка Беляй и палец прижал к толстым губам с пушистыми усами. — Полковой воевода объявился…

Митька Самара умолк, покосился на кичку струга — князь Львов и стрелецкий голова Плохово подались в свои каюты на корме, а на носу струга в морскую даль две пушки вытянули ненасытные гортани. Около них лежали и сидели пушкари, в плетеных корзинах ядра и зарядные картузы с порохом, укрытые плотным рядном от солнца и соленых брызг. И на иных стругах пушки изготовлены к стрельбе по возможным встречным казацким челнам.

— Боятся нечаянной встречи с разинцами, — пояснил пятидесятник Аникей Хомуцкий, присаживаясь рядом с Митькой. — Кто знает, где теперь носится тот бесшабашный атаман… Может, призван яицкими казаками на выручку да и вперед нас у Яика окажется… У Разина более двух тысяч казаков и стрельцов, не выдюжить нам того боя…

— Да-а, — нараспев проговорил Митька Самара. — Тогда не унести своих ног! Ежели казаки всем скопом навалятся на нас, будет и у князя Львова та же ратная судьба, что и у Беклемишева…

Кашевары, не имея возможности развести огонь на стругах, приготовили ужин-сухомятку, ударили черпаком в пустой чугун, созывая десятников получить харчи на своих стрельцов.

Митька Самара взял с собой двух братьев-близнецов Афоньку да Алешку Углицких, получил продукты — оказалась там и холодная пшенная каша, вздобренная постным маслом. Ели молча, вслушиваясь в мерный плеск воды о борт струга. Изредка, малость ослабнув, на порывистом ветру хлопал, вновь надуваясь, парус.

— Где же наш полковой воевода казаков да своровавших стрельцов думает промыслить? — повернулся к Аникею Хомуцкому Гришка Суханов. — Неужто в каменной крепости городка? Оттуда их пищалью не выбить, довелось мне видеть тамошний каменный кремль, будто с Астраханского кремля слеплен. Да и наши пушки маловаты стены порушить ядрами. Надо осадные тащить к Яицкому городку…

Пятидесятник, проглотив ложку каши, покосился на дотошного расспросчика, отбуркнулся:

— По мне, так и вовсе нечего их искать! Пущай идут хоть к Стеньке, хоть еще куда подалее… Своих заботушек не изжить счастливо, а тут еще всякое валится!

Из воеводской каюты вышел личный кашевар князя, ложкой выгреб за борт остатки недоеденной каши.

— Осетров прикармливает воевода, — пошутил острослов Митька Самара, сам выгребая кашу из миски до последнего зернышка, начал есть, откуда и аппетит появился! Сказалась-таки работа на тяжелых веслах.

— А вот как побьем своровавших стрельцов, так и воротимся сюда для рыбного промысла, — без улыбки откликнулся старый Беляй. И вздохнул стрелец — дома, в Самаре, остались женка Маняша, четыре дочурки да сноха Акулина. А сын Томилка, молодой стрелец, сложил уже головушку под Царицыном в нечаянной сшибке с ногайскими набеглыми шайками. И что с ними будет, если и он, последний кормилец в семье, сгинет где-нибудь в яицких камышах?

Аникей Хомуцкий, похоже, думал об этом же, потому как негромко проворчал, уставя глаза неподвижно поверх фальшборта на пологие длинные волны сине-зеленого цвета и с белыми чайками на них:

— Дай-то Бог воротиться… Не сгинуть в треклятом море, как сгинули четверо стрельцов с другом нашим Никиткой Кузнецовым! Будто сглотнула их Хвалынь, даже шапок к берегу не вынесло… А может, это они в образе белых птиц около нас летают, а? — и такая нечеловеческая тоска слышалась в голосе Аникея, что Митька Самара даже испугался за своего свояка — не к добру подобное настроение перед тяжким боем с казаками!

— Да-а, нету наших товарищей, канули… — вспомнив Никиту Кузнецова, со скорбью сказал, не удержавшись от печали, и сам Митька Самара, который раз помянув пропавших в море друзей. — И мы не на крестины собрались… И не избыть нам никак тяжкой царевой службы, разве только голову сложить…

— Вот было бы славно, кабы своровавшие стрельцы да годовальщики успели сойти в море к Стеньке Разину, а? — вслух подумал о заветном Гришка Суханов, заглядывая в пустой котел. — Все выскребли? Надо же, не наелся… Мы бы к Яицкому городку присунулись, а их уже и след простыл! Нам и делать нечего, как отдай поклон да и ступай вон! Господь, услышь молитву раба твоего…

— Тогда надобно послать тебя нарочным к разницам, упредить, чтоб быстренько портянки на ноги наматывали, — невесело пошутил Аникей Хомуцкий. И добавил от себя, не опасаясь, что кто-то из стрельцов может донести на него грозному воеводе, тогда не миновать пытки на дыбе: — Коль уйдут казаки да стрельцы в море, не нам тужить! Целее будут наши головы…

Старый Беляй громко вздохнул, полушепотом сказал:

— Мой Томилка тако же сгинул, когда его нарочным в Царицын сотник послал упредить о набеглых ногайцах… Стрелой в шею из ерика достали. — И опустил полуседую голову на грудь, запечалился о неизживном стариковском горе.

— Ну, братки, а теперь спать, будет нам гутарить о делах завтрашних! Спать, спать, солнце и то тучей укрылось…

Когда флотилия князя Львова достигла устья Яика, там ее уже ждали два струга от стрелецкого головы Бориса Болтина с известием, что по проведенному им розыску своровавшие стрельцы и казаки укрылись на острове Кулалы в северо-восточной части Хвалынского моря.

Струги с воинством князя Львова без задержки взяли курс на остров.

На небольшом узком островке, насквозь продуваемом ветрами, с чахлыми зарослями и с полусоленой водой в маленьком озерце, которую можно было пить лишь при крайней нужде, работа кипела день и ночь. Григорий Рудаков, человек бывалый и прозорливый, знал, что астраханский воевода Прозоровский и дня не будет мешкать, получив вести из Яицкого городка, тут же снарядит против них стрельцов, а потому, укрывшись на Кулалах, повелел спешно разбирать неустойчивый на морской волне паузок и строить из тех досок струги. Топоры стучали беспрестанно, жгли костры, если луна скрывалась за тучи. А чтобы огонь костров не просматривался издали, место работы было огорожено высоким и частым плетнем…

— Максим, подь в шалаш ко мне, — через неделю по прибытии на остров как-то к вечеру позвал Григорий Рудаков своего помощника. — Сказать чего хочу тебе…

Максим только что ходил осматривать земляной городок, построенный казаками на наиболее возвышенном месте острова. Пригнувшись, чтобы не ткнуться головой о слегу, он пролез в шалаш, присел на охапку сухого камыша, который служил походному атаману постелью, поправил саблю, чтобы не торчала сбоку.

— Что удумал, Григорий? — спросил он негромко.

Старый казак внимательно посмотрел на есаула — вона как осунулось еще недавно щекастое лицо Максима! И глаза смотрят тревожно, без былой бесшабашности.

«Оно и понятно — не сам по себе голова, а за сотни людей перед Богом и детьми ответ держать придется», — подумал Григорий Рудаков. Присел рядышком, глядя через выход на земляной городок со стеной из плетеного двойного забора — там казаки еще носили и засыпали землю, заговорил доверительно, о чем уже не одну ночь размышлял:

— Удумал я завтра в ночь на готовых стругах идти в море, к кизылбашским берегам. Надобно искать Степана Тимофеевича и звать его сызнова в Яицкий городок.

— Зачем ему идти в Яицкий городок? — не сразу понял Максим Бешеный. — Теперь там стрельцы засели накрепко. Один раз удалось Яцына обмануть и войти в город, нарядившись богомольцами да плотниками, второй раз так-то и глупую курицу не обманешь!