Дитя Ковчега - Лиз Дженсен

– Она – из этих, явлений après – fin – de– siècle,[66] – объявил Норман, прочтя статью в «Санди Экспресс». – «Осязаемый след Zeitgeist»,[67] если по-ученому. Как полагают, их становится все больше и больше с начала Кризиса Вымирания. Люди смотрят назад, а не вперед. Все слегка поехали на истории.

Эбби поморщилась.

– Лично я ее сюда не приглашала, – твердо заявила она. – По-моему, пусть она хоть сейчас убирается обратно в старый шкаф и сидит там. Она всех только критикует.

– Я все слышала, – крикнула Императрица из гостиной. – Кстати, вашего обойщика следует пристрелить.

Ядры сообщили о новом жителе Старого Пастората викарию на ежегодном собрании Ассоциации Птицелюбов, но их ждало разочарование: викарий сказал, что призрак интересует его лишь как продукт их совместного духа. А затем в баре Норман узнал, что викарий заявил то же самое vis-a-vis[68] полтергейста Пух-Торфов и амбара с привидениями Вотакенов. «Ох уж эти семейные психологи, мать их, – проворчал он. – У них одно на уме».

Так как способа изгнать призрака не нашлось, Опиумная Императрица за последний месяц стала неотъемлемой частью Пастората. Не считая «Пептобисмола», который обходился Норманам в небольшое состояние, больше она ничего не требовала, и Норман в конце концов сдался и пришел к выводу – им повезло, что так легко отделались. Все-таки нет худа без добра.

– И добра без огромного смердящего худа, – пробормотала Императрица; ее тоже не устраивала такая сделка, но природный оптимизм Нормана она не разделяла. Она бы с радостью вернулась в шкаф – если бы оттуда наконец убрали чучела, а ее снабдили портативным хрустальным ящиком.

Сегодня Норман и Эбби занимаются своими субботними делами: он строгает и красит непреклонный кусок плинтуса в сортире наверху, а она готовится к еженедельной телерепетиции. Императрица все также в гостиной, поглощена сериалом. Если она его пропустит, то будет носиться с квадратными глазами. А в это время огромный рыжий сеттер Рона Вотакена пробрался в сад Старого Пастората. И, почуяв присутствие сверхъестественного, бешено залаял.

– Сукин пес, – бормочет Норман, мучаясь с дрелью. – Если эта псина сделает mea culpa[69] на моей лужайке, я позвоню Рону и заставлю примчаться с лопаткой для говна. Даже у доброты имеется предел, и он уже позади.

Но рыжий сеттер не только вызвал у Нормана гнев, но и дал толчок цепочке определенных ассоциаций, потому что через пару минут мистер Ядр кое-что вспоминает и пыхтя тащится вниз на кухню.

– Я тут познакомился с новым ветеринаром, – сообщает он Эбби. – Он теперь частенько захаживает в «Ворона». Вообще-то, припоминая мое похмелье наутро после взрыва в Банке Яйцеклеток, могу с уверенностью сказать, что перст вины указывает на него.

– Надеюсь, он симпатичный, – замечает Эбби. – Для девочек будет настоящий праздник.

– А как насчет праздника для меня? – Норман с вожделением смотрит на нее, позабыв о хитах Элвиса Пресли в исполнении Сама де Бавиля, пьяном монологе о макаке по имени Жизель и чокнутой бабе миссис Манн, процедуре подачи иска на ветеринаров, и вместо этого вспоминая, как прошлой ночью после бара Белые скалы Дувра[70] под ночнушкой Эбби – хлопчатобумажной с начесом зимой и легкой летом – уступили натиску его страстного оборудования, кое пускает землю в плавание. Jeu de mots[71]Нормана про плавание земли было данью знаменитому oeuvre[72]Эрнеста Хемингуэя «По ком звонит колокол»,[73] где главная героиня говорит после этого самого: «И земля поплыла». Иногда, в качестве вариации на ту же лингвистическую тему Норман спрашивал после: «Я нормально позвонил в твой колокол, дорогая?» На что Эбби улыбалась и отвечала: «Да, спасибо, Норман», – и одергивала ночнушку, прикрывая костлявые коленки. Ее не беспокоило, если в ее колокол звонили неправильно: она тем временем обычно изобретала новые рецепты десертов. И ночью оба они пережили приятные ощущения: землеплавательное оборудование Нормана снова проскочило техосмотр, а Эбби придумала новый рецепт профитролей.

– Что? – переспрашивает Эбби, не замечая сексуальных грез Нормана.

– То есть – что?

– Ты что-то говорил.

– Разве?

– Да. Про ветеринара.

– А, – вспоминает Норман. – Славный парень. Сказал, что посмотрит весь этот наш хлам на чердаке. – Он тянется к банке с печеньем. – Сказал, может, у него есть книжка про антикварные чучела. Он считает, если они старинные и работы таксидермиста-профессионала, то могут что-то стоить. Думаю, это зависит от того, как их смонтировали. – Норман посмеивается, поднимая и опуская бровь. – Будь что будет! – добавляет он, засовывая в рот ячменный оладушек.

– Пожалуй, взгляну на них еще раз, – вздыхает Эбби. – И хорошенько почищу. Сколько их там, не помнишь?

– Ну, для начала этот знаменитый страус, – бормочет Норман с набитым ртом. – Плюс, нечто смахивающее на вомбата, большая обезьяна и что-то вроде барсука. О, и собака. С именной хренью на ошейнике, на которой выгравировано «ЖИР».

– Знакомое имя, – замечает Эбби, вытаскивая блокнот и добавляя в список четким почерком ПОЧИСТИТЬ ЗВЕРЕЙ. – Кажется, Императрица говорила, что это собака ее дочери… Девочки записались на очередной класс в Университете, – докладывает Эбби, когда Норман возвращается – он выгонял рыжего сеттера с лужайки. Эбби заглядывает в кофеварку. – Спецкурс, как они его назвали.

– Какой курс, если они сидят дома?

– Судя по всему, что-то современное.

– Значит, они снова нас интеллектуально опережают, – улыбается Норман, крутя трехсантиметровый винт между большим и указательным пальцами. – Храни Господи их хлопковые носки.

Норман возвращается к своему «сделай сам», а вы представьте его жену Эбби. Она в миллионе миль – на кухне, как и каждый день, читает Рецепт Счастья. Рецепт написан на огромном плакате – херувимчики с кухонными горшками – и дорог ее сердцу. Этот домашний кухонный принцип никогда ее не подводил:

Возьмите одну унцию доброй воли и смешайте с мерой искренности. Добавьте щепотку любви и доброты и хорошо перемешайте с юмором, приправой жизни. Щедро посыпьте непредубежденностью и учтивостью. Добавьте в котел сострадания и оптимизма и согрейте теплотой до радостного сияния. Подавать с щепоткой веселья и гарниром надежды. Внимание: этим блюдом нужно делиться, и его очень много!

Эти слова всегда вызывают у Эбби улыбку и создают нужный настрой для предстоящего дела. Так что понаблюдаем сейчас, как она проверяет утварь перед утренней генеральной репетицией приготовления бульона с овощами suivi par[74] артишоки Ривьера, ensuite[75] тушеные в горшочке груши avec[76] коричной горчицей. Бывает, у человека что-то в крови: у Эбби в крови еда. Позже она попробует очередной викторианский рецепт вегетарианской пищи из «Бесплотной кухни» Фиалки Скрэби. Опиумная Императрица утверждает, что это отвратительно, ибо там рецепты ее дочери, но какой вкус может быть у откровенной наркоманки?

Кастрюли, сковородки, ножи, горшки, венчик, ножницы, сито, чесночница, дуршлаги, формы – все в порядке и на местах, стоит у Стойки Один, для Камеры Один. Ингредиенты для супа тоже готовы: заранее сваренный бульон, вермишель, приправы, горох, фасоль, морковь, пармезан, белое вино. Артишоки Ривьера и ингредиенты для груш лежат в холодильнике до рекламной паузы. Камеру Два, как всегда, Эбби пристраивает в паре сантиметров над микроволновкой – для крупного плана. Весьма лестный угол; она проверяла со стремянки – сощурила глаза и представила эффект на экране. Глупо, но, несмотря на многолетний опыт в кулинарном искусстве, Эбби немного нервничает.

Да, нервничает. Великий день не за горами. Она это чует нутром.

Сценарий великого дня следующий: машина независимого телепродюсера ломается на шоссе А210, и, поскольку сотовый тоже вышел из строя, телепродюсер идет пешком в Тандер-Спит, где улавливает чудеснейший запах, доносящийся из Старого Пастората. Звонит в дверь, которую открывает Эбби, все еще в переднике. Телепродюсер, которого зовут Оскар, или, может, Джек, спрашивает, нельзя ли воспользоваться телефоном – связаться с Ассоциацией Автомобилистов,[77] так как его трубка не работает. Дожидаясь ребят из АА, Эбби предлагает Оскару, или Джеку, чашку свежесваренного кофе и парочку домашних Apfelkuchen.[78] Продюсер настолько сражен Apfelkuchen, а также элегантностью, и манерами, и jene-sais-quoi[79] самой миссис Ядр, что спрашивает: не подумывала ли Эбби о работе теледиктора и не окажет ли она ему великую честь – проехаться до студии на пробы?

Все остальное – отдельная история.