Закодированный - Алексей Слаповский

И как только он уехал, появилась Татьяна. Она сразу же после разговора с Харченко закрыла магазин и побежала к Георгию. Увидела там машину лейтенанта, пережидала, прячась в кустах у забора.

Сразу же спросила:

– Что говорил?

– Что есть какие-то данные, будто я преступник. Будто человека убил.

– Врет! Если данные – пусть предъявит. Что еще говорил?

– Что мне надо скрыться. Я и сам начинаю думать… Чтобы тебя не подвести…

– Очень приятно! – иронически одобрила Татьяна. – Заказ взял, а не доделал, кто отвечать будет? Я! Потому что тут останусь. И хоть ты мне никто, а все-таки у меня живешь. Поэтому, кстати, меня Харченко и достает.

– То есть?

– Клинья он бьет под меня, а ты ему мешаешь!

– Вот оно в чем дело, – задумчиво сказал Георгий. – В таком случае – грубо ведет себя. Прямолинейно.

Татьяна пожала плечами:

– А как он еще будет себя вести? Во-первых, мент, во-вторых – молодой еще. Он по-другому и не умеет. Короче, нет у него на тебя фактов, шантаж это!

– Может быть… – Георгий посмотрел Татьяне прямо в глаза, как он это иногда умел (и ее эти взгляды просто переворачивали), и спросил:

– А если я вдруг и вправду человека убил?

Татьяна горячо возразила:

– Ничего подобного!

– А если? Представь, что рядом с тобой – убийца.

Татьяна представлять не захотела.

– Какой убийца? Это ты-то? Ну, ладно, допустим, – пошла она на уступку, – что-то когда-то было. Но было в прошлой жизни! Это все равно… ну… – Татьяна искала сравнение и нашла. – Это все равно что во сне что-нибудь… Сам знаешь, какие бывают сны. И убить можешь и что угодно. Но это же во сне!

– Сны отражают наши тайные желания, – печально сказал Георгий.

Но Татьяна в этой мысли ничего печального не увидела:

– Ой, прямо удавиться из-за этого! Мало ли я чего желаю! Если бы было, чего я желаю, у меня бы каждый второй покупатель трупом бы стал – так иногда надоедают, особенно пьяные! Не в том дело, чего я там желаю, а как себя веду, правильно? Другой, может, желает всех вообще поубивать, но терпит, а другой едет себе спокойно на машине, никого не хочет убить, а ему старушка под колеса выскочила – задавил, убил, его в тюрьму. Понимаешь? То, что есть, это важно, а что мы там думаем – дело десятое!

– Так оно же есть! Только я не помню.

Татьяна не стала больше спорить. Сказала только:

– Не задерживайся сегодня.

– Ладно…

Чтобы не задержаться, Георгий ушел с работы пораньше – наметил зайти в поликлинику и побеседовать с психиатром Кобеницыным, если застанет.

Застал – и рассказал о своей душевной смуте.

– Допустим, я кого-то сильно обидел в прежней жизни. Или даже убил. И не помню. Это понятно. Но я и не чувствую. То есть – не могу представить, что я кого-то убил. Даже мысль об этом противна.

– И в чем вопрос?

– Вопрос: почему не чувствую? Ведь есть люди преступного склада, такой человек может убить, забыть, но он остается жить преступником. И при случае опять может убить. А я не могу. То есть я изменился, так? То есть, если сравнить, упал бандитом, встал честным?

– Необязательно, – ответил Кобеницын. – Один и тот же человек в разных условиях может быть и одним, и другим, и третьим. Зависит от множества факторов. От личности тоже, конечно. Но еще и от социальной санкции на убийство.

– Понимаю.

– Действительно понимаете?

– Конечно. В состоянии войны государство разрешает убивать. И это считается даже геройством.

Кобеницын порадовался, что в кои-то веки говорит с умным собеседником:

– Именно! Может выдать санкцию государство, религия, верней, ее фанатики, крестовые походы вспомним или теперешний исламский терроризм, класс или партия, если это гражданская война, лично командир, главарь банды. В банде – бандит, дома – чудесный муж и отец, сколько фильмов на эту тему! А вы что-то вспомнили? – перешел он от теории к практическому вопросу.

– Нет.

– Разве? Говорят, занялись строительством. Значит, какие-то навыки вернулись?

– Не уверен. Я больше наугад.

– Но руки-то помнят, да?

Георгий посмотрел на свои руки:

– А черт их знает, что они помнят…

В этот вечер Рената Ледозарова, приехав к дому, увидела, что Георгия нет.

Кумилкин и Абдрыков еще ковырялись на участке, что удивительно, ибо кто ж работает без бригадира, без начальства? Но было объяснение: Одутловатов сразу же после ухода Георгия сбегал за парой бутылок, они немного выпили. Да и разговор завязался интересный, потому что Одутловатова опять понесло в философию. Началось с пустяка: Кумилкин довольно криво уложил ряд керамических плиток на постаменте будущего фонтана, и Одутловатов сделал ему замечание:

– Халтуришь, пельменник! – так он в шутку иногда называл племянника. За любовь к пельменям в том числе, но и по созвучию.

– Так все равно же они под водой будут! – отмахнулся Юрий.

– Вот именно, – согласился с напарником Абдрыков. – И потом: не себе же делаем!

– А вот тут вы обои в корне не правы! – сказал дважды инвалид. – Смотрите сами. Насчет под водой – а когда воду будут спускать? И даже если не будут, человеку приятно знать и представлять, что у него не только снаружи все красиво, а и внутри все прилично! Ну, вроде того, не только лицо побритое, но и печень в порядке, если сравнить. А если взять в срезе возможного исторического последствия и археологии? Вон, я читал, людей уже три тысячи лет как нет, а нашли всякую мозаику, откопали, в музей отвезли. И у нас так же: откопают через пару тысяч лет и ахнут – молодец, Кумилкин, как он плитку положил, надо же! Понял?

– Не свисти, – усмехнулся Юрий. – Откуда они узнают, что это я?

– А ты подпись поставь. Плиткой выложи.

– Еще чего!

– Боишься? Ясное дело – на такой косой поверхности не подпишешься! А ты делай так, чтобы подписаться можно было. Теперь насчет не себе, – перекинулся Олег Трофимович на Абдрыкова. – Как это не себе? А кому?

– Заказчице, – ответил Абдрыков.

– Ну, ей тоже. Но ведь ты пойми, ты положил плитку, кирпич, это ведь ты свою работу положил, ты самого себя положил, свою часть, она тут останется, так, нет?

Абдрыков удивился неожиданному повороту и не стал спорить, ждал развития идеи. Одутловатов развил:

– Ты ушел, а работа осталась, то есть ты остался. Если работа хорошая, человек потом посмотрит и скажет: молодец, Валера! А если плохая, обругает: сволочь, Валера, гад, халтурщик. Понял? Тебя нет, а тебя помнят!

– А мне плевать! – не испугался Абдрыков.

– Не скажи, – неожиданно присоединился Кумилкин к дяде. – Человек на человека даже на расстоянии действует. Он тебя ругает, а ты, хоть и не слышишь, споткнулся – и в яму. И не понимаешь почему.

– Точно! – подтвердил Одутловатов. – Я вот думаю: почему люди не боятся плохо работать? Ведь результат остается, все на тебя злятся, каждый проклинает – из-за этого запросто может здоровье разрушиться!

– Поэтому мы все и больные, – сделал вывод Кумилкин.

– А почему тогда в правительстве все здоровы? И вообще почему живы еще? Уж их-то целые миллионы поливают! – спросил Абдрыков.

Все задумались.

И Одутловатов нашел разгадку:

– Наверно, вокруг них какую-нибудь электромагнитную защиту ставят. Или при каждом по десять психологических экстрасенсов. Отводят негативное излучение, которое на них идет от ругани людей.

Абдрыков хотел что-то возразить, но не успел – как раз в это время появилась Рената.

Отчитав рабочих за безделье, она решила съездить домой к Георгию. То есть к Татьяне.

Ей давно уже хотелось рассмотреть поближе эту продавщицу и понять, почему Георгий живет у нее. То есть сперва наугад прибился, понятно (его историю она теперь знала), но почему не уходит? Что у них общего?

Георгий ей нравился все больше. А особенно нравилось в нем отсутствие прошлого. Она запоздало поняла: в мужчинах ее отвращает не их нерешительность, а то, что у каждого, даже из молодых, есть целая история жизни. Каждый приходит к ней с вереницей женщин-призраков, которые тянутся за ними, как баржи за буксиром, – и пусть даже давно отцепились, но были же, были! Рената в детстве и ранней юности часто пользовалась подержанными вещами: рядом жила двоюродная сестра, старше ее на год и всегда больше ровно на размер, и Ренате приходилось вечно донашивать ее платья, джинсы и туфли. И на всю жизнь у нее выработалось отвращение ко всему старому, бэушному, как некоторые говорят, то есть бывшему в употреблении. Вещи – только новые. Квартира, а потом дом – с иголочки, чистое новье. Машина – то же самое. Она даже брезговала торговать стоком, конфискатом, открывать секонд-хенды – не желала иметь дело с поношенным. Во всем ее доме, во всей ее жизни не нашлось бы теперь и двух предметов, которыми до нее кто-то владел бы. Она даже модой на антиквариат пренебрегала из-за этого.

Но вещи – это вещи, а среди людей невозможно встретить не подержанного, не бывшего в употреблении мужчину. Георгий был в этом смысле исключением. Ясно, что у него что-то было и кто-то был, но он-то ведь не помнит! Он не сравнивает, глядя на тебя, твое лицо, твою фигуру, твою душу, наконец, с чьими-то предыдущими, не перебирает мысленно: а это у нее лучше, а это хуже, а это похоже…