В гостях у турок - Николай Лейкин

Они подошли къ подъѣзду гостинницы. Швейцаръ распахнулъ имъ дверь и съ улыбкой привѣтствовалъ ихъ:

— Добръ вечеръ, экселенцъ! Добръ вечеръ, мадамъ экселенцъ!

Онъ далъ звонокъ наверхъ. Съ лѣстницы на встрѣчу супругамъ бѣжалъ корридорный и тоже привѣтствовалъ ихъ:

— Заповидайте (т. е. пожалуйте), экселенцъ! Заповидайте, мадамъ. Русски самоваръ? спросилъ онъ ихъ.

— Да пожалуй… давай самоваръ. Отъ скуки чайку напиться не мѣшаетъ, сказалъ Николай Ивановичъ, взглянувъ на часы.

Часы показывали всего одиннадцать. Корридорный отворилъ супругамъ ихъ помѣщеніе, зажегъ лампу и подалъ визитную карточку.

— Опять корреспондентъ! воскликнулъ Николай Ивановичъ. — А ну ихъ съ лѣшему! Надоѣли хуже горькой рѣдьки.

— А кто виноватъ? опять вскинулась на него жена. — Самъ виноватъ. Не величайся превосходительствомъ, не разыгрывай изъ себя генерала.

Николай Ивановичъ надѣлъ пенснэ на носъ, прочелъ надпись на карточкѣ и сказалъ:

— Нѣтъ, это не корреспондентъ, а прокуроръ.

— Какъ прокуроръ? испуганно спросила Глафира Семеновна.

— Да такъ… Прокуроръ Стефанъ Мефодьевичъ Авичаровъ. Прокуроръ…

Глафира Семеновна язвительно взглянула на мужа и кивнула ему:

— Поздравляю! Доплясался.

— То есть какъ это доплясался? спросилъ тотъ и вдругъ, сообразивъ что-то, даже измѣнился въ лицѣ.

По спинѣ его забѣгали холодные мурашки.

— Когда приходилъ этотъ прокуроръ? спросила Глафира Семеновна корридорнаго.

Тотъ объяснилъ, что прокуроръ не приходилъ а что прокуроръ этотъ пріѣхалъ изъ Пловдива, остановился въ здѣшней «гостильницѣ и молитъ да видя экселенцъ» (т. е проситъ видѣть его превосходительство).

— То есть здѣсь въ гостинницѣ этотъ прокуроръ живетъ? — переспросилъ Николай Ивановичъ, для ясности ткнувъ пальцемъ въ полъ, и получивъ подтверженіе, почувствовалъ, что у него нѣсколько отлегло отъ сердца. — Идите и принесите самоваръ и чаю, — приказалъ онъ корридорному.

Тотъ удалился.

Глафира Семеновна взглянула на мужа слезливыми глазами и сказала:

— Вотъ до чего ты довелъ себя присвоеніемъ непринадлежащаго себѣ званія. Генералъ, генералъ! Ваше превосходительство!

— Да когда-же я присваивалъ себѣ превосходительство? Мнѣ другіе присвоили его, оправдывался Николай Ивановичъ.

— Однако вотъ уже на тебя обратилъ вниманіе прокурорскій надзоръ.

— Это что прокуроръ-то карточку подалъ? Да что ты! Сначала я также подумалъ, но когда корридорный сказалъ, что прокуроръ живетъ здѣсь въ гостинницѣ, то очевидно, что онъ по какому нибудь другому дѣлу хочетъ меня видѣть.

— Да. Прокуроръ нарочно приказалъ сообщить тебѣ, что онъ живетъ въ гостинницѣ, чтобы не спугнуть тебя…Какой ты простякъ, посмотрю я на тебя.

— Да что ты! Ты ошибаешься… У страха всегда глаза велики…

Такъ говорилъ Николай Ивановичъ, но чувствовалъ, что его ударяетъ въ жаръ.

Онъ всталъ со стула и въ волненіи прошелся по комнатѣ.

— Намъ нужно завтра-же утромъ уѣзжать отсюда — вотъ что я тебѣ скажу, объявила ему жена.

— Да я съ удовольствіемъ… На самомъ дѣлѣ намъ здѣсь больше уже и дѣлать нечего… мы все осмотрѣли, отвѣчалъ онъ. — А только еслибы этотъ прокуроръ что нибудь на счетъ преслѣдованія меня по закону, то съ какой стати ему было карточку свою у меня оставлять? Ну, явился-бы онъ прямо и спросилъ: съ какой стати? по какому праву?

— Да неужели ты не знаешь судейскихъ? Они пускаются на всѣ тонкости, чтобъ затуманить дѣло и не спугнуть.

— Душечка, да вѣдь я ни бѣжать, ни скрываться никуда не сбирался, старался Николай Ивановичъ представить женѣ свое положеніе въ хорошемъ свѣтѣ, но ужъ и самъ не вѣрилъ своимъ словамъ. — Съ какой стати я побѣгу?

Голосъ его дрожалъ, глаза блуждали.

— А между тѣмъ теперь-то именно и надо бѣжать, сказала Глафира Семеновна.

— Да поѣдемъ, поѣдемъ завтра утромъ въ Константинополь. Поѣздъ, который вчера привезъ насъ сюда, ежедневно, спустя часъ, и отходитъ отсюда въ Константинополь, стало быть, завтра въ первомъ часу дня мы и отправимся на желѣзную дорогу. Можно даже уѣхать раньше на станцію…

— И непремѣнно раньше. Да не изволь сегодня съ вечера и намекать кому-либо въ гостинницѣ, что мы завтра уѣзжаемъ.

— Зачѣмъ буду намекать? Съ какой стати? Завтра утромъ, передъ самымъ отъѣздомъ только скажемъ, что уѣзжаемъ.

— Ну, то-то. А я сейчасъ, съ вечера, послѣ чаю, потихоньку уложу всѣ наши вещи, продолжала Глафира Семеновна. — А завтра утромъ, чтобы избѣжать визита прокурора, мы можемъ пораньше уѣхать куда-нибудь.

— Дѣлай какъ знаешь, тебѣ съ горы виднѣе, отвѣчалъ Николай Ивановичъ. — Но зачѣмъ ты меня пугаешь! Право, мнѣ думается, что прокуроръ такъ оставилъ свою карточку…

— Станетъ прокуроръ безъ причины карточку оставлять! Дожидайся!

Корридорный внесъ самоваръ и чайный приборъ. Супруги начали пить чай, но ни Николаю Ивановичу, ни Глафирѣ Семеновнѣ не пилось. Николая Ивановича била даже лихорадка.

— Глаша! Меня что-то знобитъ. Не принять-ли мнѣ хинину? сказалъ онъ женѣ.

— Блудливъ какъ кошка, а трусливъ какъ заяцъ, произнесла та и полѣзла въ баулъ за хининомъ.

XXXII

Хоть и бодрилъ себя Николай Ивановичъ, но прокурорская карточка произвела на него удручающее дѣйствіе. Онъ въ волненіи ходилъ по комнатѣ и думалъ: «Чертъ возьми, еще задержатъ да начнутъ слѣдствіе о присвоеніи не принадлежащаго званія. А задержатъ, такъ что тогда? Вѣдь это недѣли на двѣ, а то такъ и на три. Знаю я, какъ слѣдствіе-то производятъ! Черезъ часъ по столовой ложкѣ. А потомъ судъ… Приговорятъ къ штрафу… Да хорошо если еще только къ штрафу. А какъ къ аресту дня на два, на три? Вотъ и сиди въ клоповникѣ. Навѣрное у нихъ клоповникъ. Ужъ если у насъ въ провинціи… А вѣдь это ничего, что столица Болгаріи Софія, а такая же глушь, какъ и провинція. А на три недѣли задержатъ, такъ что мы будемъ дѣлать здѣсь? Вѣдь тутъ съ тоски подвѣсишься. А бѣдная Глаша? Впрочемъ, она не бѣдная. Ее жалѣть нечего. Она меня тогда поѣдомъ съѣстъ, загрызетъ и съѣстъ, такъ что отъ меня одни сапоги останутся. Развѣ откупиться? Развѣ поднести взятку завтра этому прокурору, если онъ насъ остановитъ завтра? мелькнуло у него въ головѣ. — Поднесу, непремѣнно поднесу. Навѣрное здѣсь берутъ, рѣшилъ онъ. — Ужъ если у насъ берутъ, то здѣсь и подавно. И подносить надо сразу. Какъ только прокуроръ войдетъ къ намъ, сейчасъ: „пожалуйста, сдѣлайте такъ, что какъ будто вы не застали насъ, какъ будто ужъ мы выѣхали изъ Софіи. Что вамъ?.. Во имя славянскаго братства это сдѣлайте. Вѣдь мы русскіе и васъ освобождали. Неужели вы захотите погубить руку, можетъ быть, хотя и преступную, но все-таки освободившую васъ, болгаръ, руку русскую, чувствующую къ вамъ братскую любовь? разсуждалъ Николай Ивановичъ, мысленно произнося эти слова. — А сколько же поднести? Пятьдесятъ, восемьдесятъ, сто рублей? за далъ онъ себѣ вопросъ и тутъ же отвѣтилъ:- Нѣтъ, сто рублей, я думаю, много. Поднесу восемьдесятъ. Русскими деньгами поднесу. Пусть мѣняетъ. Стой, стой! остановился онъ въ раздумьѣ и пощипывая бороду. — Поднесу-ка я ему сербскія бумажки, которыя привезъ сюда изъ Бѣлграда. У меня ихъ больше чѣмъ на девяносто рублей и ихъ все равно никто не беретъ здѣсь въ промѣнъ, а прокурору-то размѣняютъ. Поднесу! Ихъ и поднесу!“ рѣшилъ онъ мысленно и машинально кинулъ окурокъ папиросы, которую курилъ.

— Николай! Да ты никакъ ошалѣлъ! закричала на него Глафира Семеновна. — Къ чему ты это озорничаешь и кинулъ окурокъ съ огнемъ въ нашъ сундукъ съ вещами! Вѣдь пожаръ сдѣлать можешь.

Она въ это время укладывала свои вещи и стояла передъ открытымъ сундукомъ,

— Виноватъ, душечка, прости! Дѣйствительно, я ошалѣвши, опомнился Николай Ивановичъ. — Эта исторія съ прокуроромъ не даетъ мнѣ покою.

И онъ кинулся съ сундуку искать окурокъ.

— Да ужъ вынула, вынула, сказала ему жена, взглянула на него, увидала его жалкую, удрученную физіономію и ей сдѣлалось жалко его. — Не знаю только, къ чему ты такъ особенно убиваешься, прибавила она. — Вѣдь въ сущности ты всегда можешь отпереться, что ты назвался генераломъ. Вѣдь слугѣ ты сказалъ только на словахъ, что ты превосходительство, а письменныхъ доказательствъ никакихъ нѣтъ.

— На словахъ, на словахъ, подхватилъ Николай Ивановичъ, нѣсколько повеселѣвъ. — Только на словахъ.

— Ну, такъ вотъ такъ и отвѣчай: „знать, молъ, ничего не знаю, вѣдать не вѣдаю, паспортъ у меня въ порядкѣ, а если меня люди вздумали звать превосходительствомъ, то я въ этомъ не виноватъ“.

— Такъ и скажу, такъ и скажу, милая. Дѣйствительно, я ни въ чемъ не виноватъ. Люди это все, а не я, гостинничная и ресторанная челядь вздумала меня называть превосходительствомъ. Они и этимъ проклятымъ репортерамъ и корреспондентамъ сообщили, что генералъ Ивановъ пріѣхалъ, говорилъ Николай Ивановичъ. И знаешь, что я рѣшилъ сдѣлать? Я рѣшилъ завтра-же, какъ только прокуроръ войдетъ къ намъ, по первому-же абцугу дать ему взятку, поднести сербскія бумажки. Вѣдь все равно ихъ у насъ здѣсь не беретъ ни банкъ, ни мѣняла. Къ тремъ жидамъ мѣняламъ давеча послѣ обѣда заѣзжали — ни одинъ жидюга не размѣнялъ.