Убийство в Вене - Дэниел Силва
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шамрона прервала Гила, которая, просунув голову в дверь, спросила, не нужно ли им еще кофе. Шамрон поднял руку. Гила поняла, что они говорят о работе, и ускользнула назад, на кухню. А Шамрон сложил на столе руки и пригнулся к ним.
– Буду с тобой откровенен, Габриель: когда я прочел свидетельство твоей матери, я понял, что ты безупречен. Ты работаешь на меня ради нее. Она была не в состоянии беззаветно любить тебя. Разве она могла? Она боялась потерять тебя. У нее отняли всех, кого она когда-либо любила. Она лишилась родителей при отборе, и девушки, с которыми подружилась в Биркенау, были отобраны у нее, потому что она не произнесла тех слов, которые хотел от нее услышать штурмбаннфюрер СС.
– Я бы понял, если бы она попыталась рассказать мне.
Шамрон медленно покачал головой.
– Нет, Габриель, никто не в состоянии по-настоящему такое понять. Чувство вины, стыда. Твоя мать сумела найти свой путь в этом мире после войны, но во многих отношениях ее жизнь кончилась той ночью у польской дороги. – Он ударил ладонью по столу так, что зазвенела посуда. – Значит, что будем делать? Будем жалеть себя или будем продолжать работать и выясним, является ли этот человек действительно Эрихом Радеком?
– Я думаю, ответ на этот вопрос вам известен.
– А Мордехай Ривлин считает возможным, что Радек участвовал в эвакуации Аушвица?
Габриель кивнул.
– К январю сорок пятого года работа по «Акции 1005» была в значительной степени закончена, поскольку вся территория, завоеванная на востоке, была вновь захвачена советскими войсками. Возможно, Радек отправился в Аушвиц, чтобы демонтировать газовые камеры и крематорий и подготовить эвакуацию оставшихся узников. Они же были свидетелями преступлений.
– А нам известно, как это дерьмо сумело после войны выбраться из Европы?
Габриель рассказал ему о предположении Ривлина, что Радек, будучи австрийским католиком, воспользовался услугами епископа Алоиза Гудала в Риме.
– Так почему бы нам не проследить эту линию, – сказал Шамрон, – и не посмотреть, не ведет ли она назад, в Австрию?
– Как раз об этом я и думал. Я считал, надо начать в Риме. Я хочу посмотреть бумаги Гудала.
– Немало народу тоже хотело бы их посмотреть.
– Но у них нет номера личного телефона человека, который живет на верхнем этаже Апостольского дворца.
Шамрон передернул плечами.
– Это правда.
– Мне нужен чистый паспорт.
– Не проблема. У меня есть очень хороший канадский паспорт, которым ты можешь воспользоваться. В каком состоянии твой французский?
– Trus bon, mais je doit pratiquer I'accent d'un Quebecois.[14]
– Иногда ты пугаешь даже меня.
– Это кое о чем говорит.
– Ты проведешь здесь ночь и отправишься завтра в Рим. Я довезу тебя до «Лодя». По дороге мы завернем в американское посольство и поболтаем с главой местной резидентуры.
– О чем?
– Судя по досье из Государственного архива, Фогель работал на американцев в Австрии в период оккупации. Я просил наших друзей в Лэнгли посмотреть свои досье, не увидят ли они там имени Фогеля. Это смелое предположение, но, может, нам повезет.
Габриель взглянул на свидетельство матери: «Я не стану рассказывать все, что я видела. Не могу. Я обязана так поступить ради погибших».
– Твоя мать была очень мужественная женщина, Габриель. Потому я и выбрал тебя. Я знал, что ты сделан из отличного теста.
– Она была гораздо мужественнее меня.
– Да, – сказал Шамрон. – Она была мужественнее всех нас.
То, чем по-настоящему занимался Брюс Кроуфорд, было тайной из тех, что хуже всего хранят в Израиле. Высокий, благородного вида американец был главой резидентуры ЦРУ в Тель-Авиве. Об этом знали как правительство Израиля, так и палестинские власти, и он часто служил каналом связи между двумя враждующими сторонами. Редко случалось, чтобы телефон Кроуфорда не зазвонил ночью в самый непотребный час.
Он встретил Шамрона у ворот посольства на Харайкон-стрит и провел в здание. Кабинет у Кроуфорда был большой и на вкус Шамрона слишком шикарный. Он был похож скорее на кабинет вице-президента корпорации, чем на нору шпиона, но так уж принято у американцев. Шамрон опустился в кожаное кресло и принял из рук секретарши стакан охлажденной воды с лимоном. Он собирался закурить турецкую сигарету, потом заметил на столе Кроуфорда надпись «Не курить».
Кроуфорд, казалось, не спешил приступить к делу. Шамрон этого ожидал. У шпионов существовало неписаное правило: когда просишь друга об услуге, будь готов отработать ему ужин. Шамрон, поскольку он практически был вне игры, не мог предложить ничего существенного, – лишь дать совет и высказать соображения человека, совершившего немало ошибок.
Наконец через час Кроуфорд произнес:
– Насчет этого Фогеля.
Голос американца замер. Шамрон, уловив нотку провала в голосе Кроуфорда, выжидающе пригнулся в кресле. А Кроуфорд тянул время – отодрал бумажку от своего магнита и стал ее выравнивать.
– Мы просмотрели наши досье, – сказал он, не отрывая взгляда оттого, что делали руки. – Мы даже послали команду в Мэриленд покопаться в нашем флигеле. Боюсь, мы промахнулись.
– Промахнулись? – Шамрон считал, что в таком жизненно важном деле, как шпионаж, негоже использовать американские термины, какими пользуются в спорте. Агенты в мире Шамрона не промахивались, не пропускали мяч и не падали со стуком. В этом мире существовал лишь успех или провал, и провал в таком месте, как Ближний Восток, обычно оплачивался кровью. – Что в точности вы хотите этим сказать?
– Это означает, – педантично заявил Кроуфорд, – что наши поиски ничего не дали. Мне очень жаль, Ари, но иногда такое случается.
Он держал в пальцах разглаженную бумажку и внимательно рассматривал, словно гордясь тем, что сумел привести ее в такой вид.
А Габриель сидел и ждал Шамрона на заднем сиденье «пежо».
– Как все прошло?
Шамрон закурил и ответил.
– Вы ему верите?
– Знаешь, если бы он сказал мне, что они нашли обычное личное дело или разрешение на засекречивание, я, возможно, поверил бы ему. Но – ничего? С кем, по его мнению, он разговаривал? Я оскорблен, Габриель. Правда оскорблен.
– Вы считаете, что американцам что-то известно про Фогеля?
– Брюс Кроуфорд только что подтвердил нам это. – Шамрон бросил злобный взгляд на свои стальные часы. – Черт возьми! Ему потребовался целый час, чтобы набраться смелости соврать мне, а теперь ты еще опоздаешь на свой самолет.
Габриель посмотрел на телефон на консоли.
– Совершите поступок, – шепотом произнес он. – Бросаю вам вызов.
Шамрон схватил трубку и набрал номер.
– Говорит Шамрон, – отрезал он. – Из «Лодя» через тридцать минут вылетает рейс компании «Эль-Аль». У самолета только что возникла проблема с механикой, которая потребует час для исправления. Вылет откладывается. Понятно?
Два часа спустя у Брюса Кроуфорда зазвонил телефон. Он поднес трубку к уху. И узнал голос. Это был человек, которого он отправил следить за Шамроном. Опасная игра – следить за бывшим начальником Конторы на его территории, но так было приказано Кроуфорду.
– Выйдя из посольства, он отправился в «Лодь».
– Что он делал в аэропорту?
– Высадил пассажира.
– Ты его узнал?
Сыщик дал понять, что да. Не упоминая фамилии пассажира, он сумел сообщить то, что этот мужчина – известный агент Конторы, недавно активно действовавший в одном городе Центральной Европы.
– Ты уверен, что это он?
– Никаких сомнений.
– Куда он полетел?
Услышав ответ, Кроуфорд повесил трубку. А через минуту уже сидел перед своим компьютером и набирал текст по безопасному каналу связи со штаб-квартирой. Текст был краткий, без обиняков, как любил адресат.
«Авраам направляется в Рим. Прилетает сегодня вечером рейсом „Эль-Аль“ из Тель-Авива».
18
Рим
Габриель хотел встретиться с человеком из Ватикана в таком месте, где его не узнали бы. Они остановили свой выбор на «Пиперно», старом ресторане на тихой площади возле Тибра, на расстоянии двух-трех улиц от старинного гетто. День был не по сезону теплый, и Габриель, прибывший первым, занял столик на улице под ярким солнцем.
Через несколько минут на площади появился священник и решительным шагом направился к ресторану. Он был высокий, стройный и красивый, как итальянская кинозвезда. Покрой его черного, традиционного для священника, костюма и узкий белый воротничок указывали на то, что хоть это человек и скромный, но не без личного или профессионального тщеславия. Монсеньор Луиджи Донати, личный секретарь его святейшества папы Павла VII, считался вторым самым могущественным человеком в Римской католической церкви.