Поэзия кошмаров и ужаса - Владимир Максимович Фриче
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Господа! Я очень жалею, что в моем распоряжении нет военной силы, чтобы заставить вас замолчать. Так как я не желаю, чтобы здесь победа осталась за крикунами, то объявляю заседание закрытым».
Как видно – Барбе д’Оревильи так же, как и Бодлер, считал прирожденными руководителями общества, единственными людьми, достойными «уважения»: священника, воина и поэта.
Воображение Барбе д’Оревильи жило преимущественно в «героической» эпохе «шуанов», воевавших с революционной демократией во имя сохранения «старого порядка», и из этой эпохи он написал ряд романов («Lensorcelee», «Le Chevalier des Touches»). Он и на современную жизнь смотрел, в сущности, глазами воинствующего «шуана», для которого существовал только мир древней родовитой аристократии.
В своих «Дьявольских ликах» («Les Diaboliques») Барбе д’Оревильи описывает преимущественно городки, лежащие в стороне от большой дороги истории, где еще безраздельно царит аристократия, где господствуют старые, дворянские традиции.
Таков, например городок, изображенный в рассказе «Изнанка одной партии в вист». Сюда собралась со всех концов страны, «теснимая дерзкой буржуазией», старая знать. Потомки знатных фамилий держатся особняком, принимают только «равных», а девицы предпочитают лучше захиреть в безбрачии, чем выйти за человека, предки которого «подавали их предкам тарелки».
Между тем как на арене жизни дворянство давно побеждено буржуазией, здесь «демаркационная линия между благородными и знатью была так глубока, что никакая борьба разночинцев против знати не была возможна».
Особенной славой пользовался в этом «последнем дворянском городке» салон баронессы Маскранни. Здесь еще царят добрые, старые нравы и обычаи; здесь нашло себе приют «старинное красноречие, вынужденное эмигрировать перед деловым и утилитарным духом времени», а беседа не носила здесь характера «монологов»: «Ничто не напоминало журнальных статей или политических речей, этих вульгарных форм мысли, излюбленных XIX веком».
Обитатели этих дворянских гнезд, обреченных на вымирание, живут обыкновенно традициями абсолютной монархии (как в рассказе «Счастье в преступлении») и являются обыкновенно plus royalistes, que le roi meme.
Герои Барбе д’Оревильи принадлежат в большинстве случаев к старым, вымирающим аристократическим фамилиям, гордо и высокомерно доживающим свой век среди пошлых мещан.
Герцогиня Сьерра-Леоне – «последняя» из рода Турре-Кремата, а муж ее придерживается ультра-феодальных обычаев, «более феодальных даже, чем феодален его древний замок» («Месть женщины»). Графиня Савинии, вышедшая из старого, знатного рода, отличается крайней бледностью и худобой, точно говорящими: «Я побеждена, как и мой род. Я гибну, но – вас я презираю» («Счастье в преступлении»).
Психика этих «последних» дворян носит ярко выраженный классовый отпечаток.
Выше счастья, выше жизни для них – честь.
Когда графиня Савинии узнает, что отравлена мужем, она проникается к нему страшной ненавистью, готова «вырвать у него сердце», но просит врача скрыть его преступление, дабы не пало позорное пятно на репутацию благородного дворянства. Когда герцог Сьерра-Леоне убил любовника жены, последняя не отнимает у него жизни, а становится трехфранковой уличной проституткой и прибивает к дверям квартиры, всегда освещенным светом канделябров, свою визитную карточку с – полным герцогским титулом.
Рядом с честью – любовь как страсть – этот, по словам Ницше, продукт аристократической культуры, изобретенный трубадурами[155].
Герои Барбе д’Оревильи отдаются любви всецело, не останавливаясь и перед преступлением («Счастье в преступлении»), порою предпочитают платоническое томление, как менее «вульгарное» (Герцогиня Сьерра де Леоне и дон Эстебан «набожный, как португальский рыцарь времен Альбукерки»), и чтобы иметь возможность всецело отдаться своей страсти, не желают иметь детей (граф и вторая графиня Савинии), а если дети сверх ожидания родятся, то они их просто насильственно устраняют.
(Каркоэль и графиня Стассевиль в «Изнанке одной партии в вист»).
Этот своеобразный мир, все более оттесняемый развитием жизни, находится под несомненным владычеством – дьявола. Герои Барбе д’Оревильи – одержимы «князем тьмы». Все они – «дьявольские лики».
Граф Савинии принимают свою возлюбленную в дом в качестве служанки, позволяет ей отравить жену – чернилами и, женившись на преступнице, испытывает высочайшее блаженство. Герцог Сьерра-Леоне застает жену в нежном tete-a-tete с ее любовником, подзывает двух негров, которые набрасывают ему на шею лассо, так что задушенная голова его падает к ней на колени, затем вырезает его сердце и в присутствии жены бросает его на съедение псам. Шотландский дворянин Каркоэль вступает в связь одновременно с графиней Стассевиль и ее дочерью и отравляет обеих при помощи ядовитого перстня, а графиня де Стассевиль заживо зарывает ребенка от этой связи в жардиньерке с сиренью, постоянно носит у пояса букет из этих цветов, со сладострастным упоением вдыхая их аромат, и даже – жует их лепестки.
Все эти «последние» аристократы, вытесняемые из жизни, – «дети сатаны»[156].
И даже добрый Бог превращается в глазах Барбе д’Оревильи в беспощадно строгое и неумолимое – скорее злое – начало.
В романе «Le pretre marie» у священника, снявшего рясу, занявшегося химией, ставшего атеистом, родится дочь, святая сердцем и жизнью… Казалось бы, такая чистая и невинная душа должна искупить без остатка грех, совершенный отцом (в глазах автора он, несомненно, совершил грех). И что же! Девочка родится с красным крестом на лбу, в знак того, что она заклеймена навеки, она испытывает нестерпимые физические боли, страдает каталепсией и сомнамбулизмом и умирает в ужасных мучениях, точно тысячи демонов разрывают ее на части[157].
«Весь таинственный ужас Средних веков носится над этой книгой, – говорит Гюисманс в романе «А rebours». – Магия перемешивается с религией, колдовство с молитвой. Эти сцены точно написаны постящимся аскетом-монахом в бреду».
Не менее Барбе д’Оревильи ненавидел современное буржуазное общество Вилье де Лилль-Адан, род которого теряется в сумерках X в. Он не переставал преследовать его насмешкой и иронией, чуждыми более мрачному и «демоническому» автору «Дьявольских ликов».
Потомку старого аристократического рода современное торгашеское общество, все оценивающее с точки зрения спроса и предложения, казалось отвратительным.
Все торгуют и всем торгуют.
Вот две барышни-мещанки, проституирующие себя, чтобы содержать семью. Все находят такой торг любовью вполне нормальным и даже благородным. А когда одна из сестер, влюбившись серьезно в молодого, да еще бедного, человека, отказывается впредь от своего позорного ремесла, все – и прежде всего родители, – восстают против ее решения, да и она сама начинает сомневаться, права ли она («Les demoiselles Bienfilatres»). Подобно тому, как женщина торгует своим телом, так торгуют писатели своим талантом («Les deux augures»). Даже последними знаками любви, возложенными на могилу усопших, торгуют по вечерам в кофейнях цветочницы, после того как венки украли их сутенеры.
Даже небо, воспетое поэтами как звездный сад, превращено в арену торга, в место афиширования
