Эмоциональный шантаж - Сюзан Форуард

Многие из нас живут, как если бы существовала 11-я заповедь: «Не прогневайся» — и 12-я: «Не прогневай ближнего своего». При первых признаках разногласий многие решают дело мирным путем, стремясь потушить пламя, которое может выйти из-под контроля и разгореться.

Желание миротворцев обеспечить спокойствие и рациональность в сложных ситуациях может оказаться проблематичным, когда появляется твердое убеждение, что нет ничего хуже драки. Это мешает им вступать в спор — даже с другом — из страха, что таким образом они могут разорвать отношения. В конце концов, говорят себе миротворцы, уступка — это всего лишь временная мера, направленная на достижение добрых целей.

Голос рассудка

У Лиз, борющейся с «карательным» шантажом своего мужа Майкла, мягкий голос, как у ведущей полуночных радиопередач, и безмятежные, спокойные манеры, по которым трудно догадаться, что она огорчена. Когда я заговорила об этом, Лиз рассмеялась.

О, это всего лишь маскировка. Когда я была ребенком, то, наблюдая за своими братьями и сестрами, заметила, что того, кто кричит в ответ на рассерженные замечания матери, бьют или наказывают, а того, кто молчит, не замечают. Тогда, наверное, я и поняла, что людей можно успокаивать, как успокаиваешь животных, когда гладишь их и разговариваешь с ними мягким голосом, никогда не показывая раздражения. В моих характеристиках с работы говорится: «невозмутимая» и «прекрасно переносит стресс», и я чувствую себя так, словно у меня талант разряжать обстановку. Мне это нравится. Благодаря этому качеству я совсем не боюсь гнева, потому что знаю, что могу с ним справиться и держать его под контролем.

Когда Лиз так себя описала, она утвердилась в мысли: «спокойствие», «невозмутимость» и «прекрасное перенесение стресса» стали частью ее самооценки. Казалось, она излучает эти качества. Однако ее ситуацию с Майклом нельзя было назвать спокойной.

Думаю, мы с Майклом полюбили друг друга, потому что были совершенно разными людьми. Он открытый, энергичный и прямой, в нем много огня. А я мягкая, больше люблю находиться в тени. Наверное, я всегда догадывалась, что у него могут быть приступы гнева, но очень долго их не происходило, и, как я уже говорила, я умею успокаивать гнев. Звучит смешно, правда? Я замужем за рассвирепевшим маньяком, который мне угрожает, до смерти его боюсь и говорю, что умею успокаивать гнев. Ну, думала, что могла. А потом все вышло из-под контроля. Что бы я ни делала — ласки, уговоры, извинения, — все еще больше разжигало его гнев. Нахожусь в растерянности. Что происходит?

Большую часть жизни Лиз провела, оттачивая свой стиль отношения к людям, который, как ей казалось, приносит результаты. В нашем капризном обществе уважают людей, которые способны укрощать гнев. Ее мягкий голос и спокойное поведение действовали настолько успешно, что она ошибочно стала принимать себя за человека, который совсем не боится гнева и может его нейтрализовать. Она долго верила в то, что если сумеет поддерживать мир в семье, Майкл будет вести себя хорошо и ей удастся его образумить. Лиз говорила себе: нет причин для огорчения. Даже когда Майкл показал свой гнев, она решила прибегнуть к проверенному временем инструменту — убеждению.

Когда ее многократно опробованные методы не сработали, Лиз почувствовала себя беззащитной и разочарованной. Сопротивление все более возрастающему давлению и угрозам затронуло оставшуюся с детства болевую точку, полную гнева и конфликтов. Будучи ребенком, она рассуждала так: «Не нужно еще больше сердить рассерженного человека. Его нужно успокоить, иначе он тебя обидит или, что хуже, оставит одну. Не нужно его огорчать». Это решение значительно сузило ее возможность в выборе, она так и не научилась соответствующим образом выражать свой гнев. Когда ее методы воздействия оказались неэффективными, Лиз дала волю собственным запасам гнева и разочарования, и кризис стал быстро нарастать.

Пока Лиз не исследует свой страх гнева и не найдет новых способов реакции на него, она всегда будет уязвима для шантажистов типа Майкла и подвержена неожиданным взрывам собственных сдерживаемых эмоций.

Другое лицо гнева

Моя клиентка Хелен, преподаватель литературы, с которой мы познакомились в первой главе, считала, что в своем любовнике Джиме нашла идеального человека. Она знает, что чувствительна к гневу. Это отразилось на ее выборе людей, особенно любовников, чье общество ей приятно.

Я и не подумала бы встречаться с человеком, который повысил на меня голос. Когда я росла, то сполна получила такое отношение от мамы и папы. Папа по натуре мятежник, что делало его совершенно непригодным к карьере военного, которую он себе выбрал. Он не смог бы получить повышения и за тысячу лет и потому просидел двадцать лет писарем. Папа не мог вынести, когда глупцы, по его словам, получали повышение через его голову только из-за того, что со всем соглашались, и потому чувствовал неудовлетворенность. Он приходил домой и кричал на маму, она кричала в ответ, хлопали двери, летели на пол тарелки и кастрюли, а мы, дети, часто пугались. Я знала, что ничего плохого не случится, но мой брат бежал к себе в комнату и начинал плакать, и мы придвигали его кровать к двери, поэтому крикуны, наверное, не могли к нам вломиться. Когда дела становились совсем плохими, папа убегал и не появлялся пару дней. Нас это не очень пугало; но, знаете ли, в моей жизни не нужны такие скандалы. Я это уже проходила. Мне это ни к чему.

Метод взрослой Хелен для уклонения от гнева — «предпочитаю не быть рядом с рассерженными людьми» — отражал детский опыт: убежать и переждать бурю или спрятаться там, где тебя никогда не найдут. Однако Хелен понимала, что гнев — это нормальная человеческая реакция, и как бы старательно она ни искала место, где его не существует, или человека, который его не выражает, все ее попытки будут бесполезными.

Когда я встретила Джима, думала, что попала на небеса. Он спокойный, обходительный, всегда посвящает мне песни — словом, настоящий романтик. С того самого момента, когда мы повстречались, я не могла представить его кричащим или скандалящим. Продано! Я его беру! Но знаете поговорку: «Берегись своих желаний, потому что они могут исполниться»? Теперь я понимаю, что она означает.

Вы можете подумать, что меня можно достать криками. Это разумно. Но Джим — другой человек, и когда он сердится, становится еще спокойнее. Он не говорит, в чем дело, и вообще ничего не говорит. Мне почти хочется, чтобы он закричал, чтобы я знала, с кем имею дело. Это хуже всего. Когда он уходит в себя, я как будто умираю. Чувствую себя полностью отрезанной от мира, словно я на льдине посреди Северного Ледовитого океана. Не выношу, когда он сердится своим тихим, ледяным способом. Я должна выдернуть его из этой раковины, даже если мне для этого придется стоять на голове.

Или, как случается все чаще и чаще, прибегнуть к эмоциональному шантажу.

Я помогла Хелен пересмотреть способы реакции на гнев, большинство из которых она переняла еще в детском возрасте, а затем мы работали над переопределением ее отношения к гневу. Ей удалось внести значительные улучшения в свою жизнь с Джимом, и этот процесс мы рассмотрим в следующих главах.

Никому из нас не нравится гнев, но если мы намереваемся избежать его или потушить, чтобы сохранить мир любой ценой, то диапазон доступных нам действий становится таким же узким, как трос канатоходца: мы может уступить, сдаться, успокоить, то есть сделать все то, что поможет шантажисту добиться своего.

Я призываю людей брать на себя ответственность за свои поступки. Однако многие верят, что должны винить себя за каждую проблему, возникающую в нашей жизни или в жизни окружающих, хотя они не имели к ней никакого отношения. Разумеется, шантажисты не только поддерживают эту веру, но и требуют ее от нас. Если они чем-то недовольны, проблема лежит в нас, а ее решением служат наши уступки.

Странные обвинения

Мир Ив развалился, когда Элиот в результате одной из ссор принял большое количество сильнодействующих таблеток. После передозировки его несколько недель держали под наблюдением, а когда он вернулся домой, то обвинил Ив в своей боли, своих проблемах и страхах.

Он начал сразу и не останавливался до тех пор, пока не обвинил меня во всем, что случилось. Он сказал: «Видишь, теперь меня положат в психиатрическую клинику, и мне придется покончить с собой. А ты можешь поблагодарить за это только себя. Теперь меня занесут в списки душевнобольных и изолируют, и я из-за этого умру». Это было ужасно. Я чувствовала себя так, словно заставляю его страдать лишь из-за того, что я есть. Не знаю, что мне делать.