Неделя в Патриархии - Елевферий Богоявленский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мало того, в письме своем к митрополиту Петру, как о том уже сказано выше, рекомендуя ему в ограждение канонического принципа единоличного церковного возглавления учредить при себе Синод, митрополит Сергий, очевидно, мыслил возможным существование такого Синода, который бы действовал на свободе хотя бы под председательством заместителя председателя Местоблюстителя, без передачи однако ему последним своих по управлению Церковью прав. Мыслится возможность докладов о постановлениях и деятельности вообще Синода узнику Местолюстителю, иначе, в каком же бы смысле он мог быть председателем? Значит здесь этот раскол – дело если не одного греховного честолюбия, то вместе с ним отсутствия канонического сознания только отдельных иерархов, которые в окончательной оценке хотя и вышли от нас, но не были наши (1 Ин. 2, 19).
Смягчение отношений Советской власти к Патриаршей Церкви, конечно, не означало того, что безбожная власть изменила свой взгляд на нее, перестала видеть в ней нежелательный институт для создания безбожного государства – это не мыслимо по коренному различию существа их, – но она видела ее надлежащую покорность ей в гражданском отношении, и в то же время чувствовала в ней какую-то не малую силу, хотя, разумеется, не сознавала, да и не могла сознать, в чем эта сила. Безбожной власти естественно видеть ее в простой физической сплоченности народной массы, а церковно-религиозному сознанию приличнее отнести ее первее и главнее всего к Церковной «Соборности», к духовному объединению народа Православным вероучением и канонически церковным началам, указанным Вселенской Церковью и примененным к жизни нашим Всероссийским Собором, действовавшим в свою меру по вероучительному принципу: «изволися Духу Святому и нам». Когда это всемирное начало воспринимается верующими, а искание его ими обострилось разными бесчинными по существу маложизненными отложениями от Церкви, – тогда, в меру восприемлемости ими этого начала и через мирное настроение верующих, действует Божия сила, разрушительная для безбожной власти, только раздражающая ее и возбуждающая в ней внутренний разлад.
В общем все, признание Церковью Советской власти, лояльность к ней и перемена отношений власти к Церкви, приблизили к осуществлению то, чего желали, но не могли достигнуть Патриарх и Местоблюститель, но что Бог судил получить Заместителю, митрополиту Сергию: законное существование Патриаршей Церкви.
О легализации Советской властью Патриаршей Церкви митрополитом Сергием было опубликовано посланием от 16–29 июня 1927 г. вслед за выходом его из четвертого темничного заключения.
Ничто так сильно и долго, кажется, не волновало зарубежную Русскую Церковь, как этот акт. Не самое признание гражданской властью законного существования Церкви огорчило ее, этого, конечно, не могли не желать эмигранты, но привело их в раздражение в различной степени против митрополита Сергия и его Священного Синода признание ими в гражданском смысле законной над собой и Церковью Советской безбожной власти. Если бы эмигрантская Церковь принимала во всей ее безусловной непреложности волю Божию – «несть власти, аще не от Бога», то, конечно, послание митрополита Сергия было бы принято спокойно. Если кто, то заграничные иерархи, руководящие церковной жизнью эмиграции, бывшие все время на Всероссийском Московском Соборе, должны были бы вспомнить содержание принятой Собором к употреблению за Богослужением в церквах молитвы «о спасении державы Российской и утолении в ней раздоров и нестроений», принятой как раз в дни утверждения большевицкого ига над Россией[8]. А в ней Собор, говоривший в свою меру от Духа Божия, признает все, происходившее тогда в России, делом Божиим и обращаясь к Богу, молит: «Вразуми и укрепи всех, иже во власти суть, и возглаголи в них благая о Церкви Твоей и о всех людех Твоих». Со всей прямотой и мужеством духа сочли бы они действительными фактами признание Советской власти Патриархом Тихоном с бывшим при нем Синодом и Местоблюстителем митрополитом Петром, и ничего не нашли бы не соответствующего Православной Церкви в стремлении их получить для нее законное существование, хотя в известной степени ограждавшее ее от прямого преследования, как общества, организации незаконной. Тогда достижение митрополитом Сергием легализации Церкви, при уже ранее выраженном Первосвятителями условии представилось бы только желательным достижением того, чего домогались последние. Тогда детали послания, как бы они ни были ярки по своему выражению, теряли бы свою силу, ибо суть-то не в них, а в получении гражданского права на открытое устроение церковной жизни на канонических началах. Разве могла бы тогда показаться с какой-либо стороны обидной для православного сознания просьба митрополита Сергия ко всей Патриаршей в России Церкви вознести «благодарственные молитвы ко Господу, тако благоволившему о святой нашей Церкви». Ведь в получении легализации дано Богом Церкви, хотя частично, в известной доле, в меру нужды ее, то, о чем молился Всероссийский Собор. Неужели лучше, получив некоторый дар от Бога, пройти его молчанием, чем выразить Ему благодарность? Не нашлось бы тогда ничего недостойного ни для митрополита Сергия, ни его Синода, ни всей иерархии Патриаршей Церкви, в единомыслии с которой действовал митрополит Сергий, в том, что он пригласил всю Патриаршую Церковь «выразить всенародно благодарность Советскому правительству за такое внимание к нуждам православного населения». Разве для Церкви лучше гонение, чем свобода от него, хотя отчасти и формальная? С открытой совестью, sine ira, нужно стать пред этими вопросами. Но оценка, отсюда и отношение к содержанию послания митрополита Сергия, к факту признания Советской власти, шла не сверху, не из принципа Божественной воли, но из личного чувства тяжелой политической обиды, потери, подчинивших себе разум и поставивших его критерием не в раскрытии ясно выраженной воли Божией, но в обсуждении ее в том смысле – истинно ли общепринятое понимание Церковью этой воли, нельзя ли ограничить безусловность ее и подыскать чрез то какое-либо основание для подсказываемого болезнью сердца первенствующего положения политической жизни над церковно-религиозной. Безусловная воля Божия рационализирована. Для рационализма нет безусловности, все в конце-концов условно. Истина скрывается, затеняется; в предмете веры воспринимается не сущность его, а те детали, которые так или иначе отвечают личному чувству. Отсюда естественная возможность аберрации зрительного восприятия читаемого, как это и было у
