Бирон - Роман Антропов

— Ну? — торжествующе глядя на Остермана, спросил Бирон. — Разве я был не прав? Он умирает, Остерман, умирает наш юный император!

Остерман печально улыбнулся и произнес:

— Честное слово, дорогой мой, мне жаль бедного мальчика! Я все, все делал для того, чтобы вырвать его из рук этих пьяных злодеев Долгоруких; я хотел образовать его, сделать его человеком в европейском смысле слова, но… один в поле — не воин. Они захватили его и погубили. О, Россия, Россия! Когда невежественные люди становятся тебе на пути, угрожая мысли кнутом и арестантским халатом, приходится уступать, утешаясь латинской поговоркой: «Feci quod potui; faciant meliora potentes».[24]

Искренняя, неподдельная скорбь зазвучала в голосе воспитателя юного императора. «Честному немцу» претили дикие оргии, устраиваемые вельможами-рабами для потехи своего повелителя.

— Да, да, это ужасно! — продолжал он. — Вы знаете, Бирон, как воспитывали отрока Иоанна Четвертого?

— Знаю, — ответил Бирон, в голосе которого слышалось нетерпение.

— Эти изуверы-бояре, ставившие превыше всего усиление собственной власти, придумывали разные потехи бедному мальчику. Они окружили его стаей кровожадных, голодных волков и заставляли его бросать с башен и колоколен собак, кошек и других животных. Они приучили его к виду и запаху крови — понимаете ли вы, Бирон? — и… приучили. С такой же легкостью, с какой он бросал с колокольни щенка, он позже стал сбрасывать бояр. Цель его «воспитателей» была ясна: пусть царь «забавляемся», а они… они будут править царством. О, не то ли самое сделали эти родовитые хамы и с моим бедным учеником Петром?.. Они — о, варвары! — познакомили мальчика со всеми грязными утехами жизни. Он стал пить, он ознакомился с любовными наслаждениями… Да падет стыд и позор на их головы!

Бирон, спокойно выслушав эту длинную тираду Остермана, пожал плечами и насмешливо спросил:

— А нам-то до всего этого какое дело? Пусть они грызутся — нам будет легче жить в чужой стране.

— «Чужой», сказали вы, Бирон? Почему вы так назвали Россию? Я считаю Россию теперь своей второй родиной.

— Вам, ваше превосходительство, сразу повезло… Вы еще никогда не получали в лицо оскорблений от этих дикарей. Легко вам говорить! Но мне…

— Бирон! Вы с ума сошли! Ведь вы — интимный друг русской царевны! Неужели вы станете утверждать, что вам не повезло тоже сразу? Не забывайте одного: ведь и я — человек образованный — и то не сразу завоевал себе то положение, которое занимаю. А вы?.. Мы говорим с вами с глазу на глаз… Кто вы? Имеете ли вы право… претендовать на положение еще более блестящее, чем то, которое вы занимаете?

Бирона передернуло.

— Не будем об этом говорить, ваше превосходительство! — произнес он. — Недалеко то время, когда вы будете величать меня не Бироном, а «ваша светлость». Итак, император умирает. Теперь вы верите в это?

Остерман встал и в волнении прошелся по кабинету.

А Бирон, не встречая его возражений, продолжал:

— И я вам говорю: действуйте, действуйте, Остерман!

Глубокая складка прорезала лоб дипломата.

— Вы верите в Анну Иоанновну, Бирон? — спросил он.

— Это насчет чего?

— Насчет того, что она будет верна нашей партии? Я хочу сказать, что, если мы изберем ее императрицей, не забудет ли она наших услуг?

Бирон расхохотался:

— Будет ли она верна — спрашиваете вы? Ха-ха-ха!

Хохот Бирона был неожиданно прерван стуком распахнувшейся двери. На пороге стоял доктор-немец. Он был сильно взволнован.

— Я… я к вам… Надо переговорить! — произнес он запыхавшимся голосом и вынул стеклянную банку с трубкой.

Остерман вскочил и пошел ему навстречу.

— Мой дорогой Оскар, — начал было он, но сразу отшатнулся: распыленная струя какой-то едкой, отвратительно пахнущей жидкости ударила прямо в лицо ему. — Что вы делаете? — закричал великий дипломат.

— Так нужно… Это — легкое противодействие против той заразной болезни, от которой послезавтра должен скончаться русский император!

Запах дезинфекционного средства распространился по кабинету Остермана.

— А он? Он умирает? — быстро спросил Бирон.

Доктор выразительно посмотрел на Остермана и вместо ответа спросил:

— Могу я говорить?

— Да, да, говорите все, любезный Оскар Карлович! Это — свой, наш человек. Это — господин Бирон, который, быть может, очень скоро будет полновластным хозяином России.

Немец-доктор отвесил Бирону поклон и сказал:

— Виноват, я не знал… В таком случае я могу сказать то, что видел и слышал, а так как вы — немец, то я буду говорить на нашем языке.

И он начал рассказывать все, что видел и слышал в спальне умирающего императора. Оказалось, что только одно ухо почтенного доктора было приковано к телу Петра Алексеевича, другое — воспринимало слова всех сцен семейки Долгоруких.

— Я слышал все, все! Да! Я забыл упомянуть, что я видел, как вошел старый человек, похожий на обезьяну, которому этот князь сказал: «Все ли ты принес, чтобы сделать фальшивое завещание?»

Остерман и Бирон переглянулись.

— Куда вошел этот человек? — спросил Остерман.

— В комнату рядом со спальней государя.

— Долго они там пробыли?

— О, нет! Минут пять… — Доктор громко расхохотался. — Вы думаете, откуда я это знаю? Слушайте! Я сказал Долгорукому, что мне надо ехать приготовлять лекарство для императора, а сам, выйдя из одной двери опочивальни государя, вошел в нее обратно через другую, секретную, и спрятался за кровать бедного мальчика. И я видел, как этот варвар снимал перстень с руки императора, как он громко говорил: «Прощай, Петр Алексеевич!» Тогда я торопливо побежал к вам, чтобы предупредить вас. О, они замышляют что-то недоброе!..

С тоской и тревогой глядел Бирон на Остермана, думая в то же время:

«Ну, если ты, великий искусник в интригах, не найдешься, как надо теперь поступать, то что же я могу поделать?»

Остерман, казалось, прочел это в глазах Бирона.

— Так, так! — произнес он. — Игра задумана мастерски, но…

— Но вы надеетесь помешать им? — перебил Бирон.

— Да, думаю… А вам, Оскар Карлович, большое спасибо за сообщение. Оно вовремя и кстати. Эту услугу не должен забыть господин Бирон, если случится то, что мы предполагаем.

— О, да! — воскликнул Бирон. — Вы будете щедро награждены императрицей.

— Императрицей? Какой? Разве у нас будет императрица?

— Ну, об этом еще нечего говорить. Поезжайте лучше поскорее к императору. Кстати, он непременно должен умереть послезавтра? — спросил доктора Остерман.

— Я уверен в этом.

— А дольше он может протянуть?

— Это будет зависеть от работы его сердца.

— А поддержать нельзя какими-нибудь возбудительными средствами?

Немец-доктор, пожав плечами, ответил:

— Можно, но надежды на отсрочку мало.

— А вы все-таки попытайтесь, милый Оскар Карлович! Для меня важен каждый лишний час жизни императора, — выразительно поглядел на доктора Остерман.

Когда доктор удалился, Бирон спросил Остермана:

— Я не могу понять, какое же подложное завещание собирается сфабриковать Долгорукий? В чью пользу?

Остерман усмехнулся:

— Это доказывает, мой милый друг, что из вас никогда не выработается дальнозоркий государственный человек. Неужели вы не догадываетесь, о ком будет идти речь в подложном тестаменте императора?

Бирона осенило.

— Как? — воскликнул он. — Неужели у Долгорукого явилась безумная мысль, что российский престол может перейти к его дочери Екатерине, нареченной — по пьяному делу — невесте умирающего Петра?

— А почему бы у него и не могла зародиться подобная безумная мысль? — невозмутимо продолжал Остерман. — Скажите, Бирон, положив руку на сердце: по какому праву Анна Иоанновна может надеяться на корону?

— Позвольте, Остерман, но ведь она — русская царевна, племянница Петра Великого.

— Ну, и что же? А разве у Петра нет двух дочерей, Анны и Елизаветы? Заметьте, они — дочери царя, а не племянницы, как Анна Иоанновна. С сегодняшнего вечера, когда стало известно о смертельной болезни императора, уже началась подпольная работа всех партий. В ту минуту, когда мы с вами говорим, я могу поклясться, что и у Голицыных, и у Долгоруких, и у… нас идут тайные совещания! — Остерман рассмеялся я продолжал: — Только я, право, не знаю, стоит ли мне принимать участие в хлопотах за Анну Иоанновну?..

— Как? Вы, Остерман, хотите изменить нашей партии? — в страшном испуге воскликнул Бирон.

— Подождите, подождите, мой милый Эрнст! — насмешливо произнес Остерман. — Я хочу только сказать, что в случае нашей победы вы весь успех припишете Джиолотти.

Бирон только руками замахал.

VI