Бирон - Роман Антропов

Да, все, все это вспоминалось Анне Иоанновне в декабрьский вечер 1730 года.

Бирон уехал в Москву. С момента его отъезда герцогиня до сих пор не получила от него письма, и это особенно злило и волновало ее.

Как и прежде, уныло-зловеще завывал ветер в старых печах кетлеровского замка. На дворе выла и крутила метель, навевая огромные сугробы снега. Темно, тоскливо было на душе многолетней митавской затворницы.

— Ваша светлость! — послышался сзади нее голос фрейлины фон Менгден.

Анна Иоанновна, оторвавшись от дум, испуганно повернулась в зеленом кресле и воскликнула:

— Ах, вы испугали меня, милая Менгден! Что вам?

— Какая-то женщина домогается свидания с вами, ваша светлость!

— Кто она?

— Она не называет своего имени, но умоляет, чтобы вы приняли ее. Она говорит, что вы хорошо знаете ее, что она имеет право на ваше милосердие.

Анна Иоанновна колебалась с минуту, но потом решительно произнесла:

— Хорошо!.. Впустите ее!

Вскоре вошла женщина высокого роста. Была ли она стройна, или полна — разобрать было нельзя, так как одета она была в какой-то безобразный бурнус мешком, местами порванный. Голова и лицо были закутаны простым черным шерстяным платком. Женщина, по-видимому от холода, сильно дрожала.

— Кто вы, милая, и что вам надо от меня? — ласково спросила Анна Иоанновна.

— Умоляю вас, ваше высочество и ваша светлость, разрешить мне ответить на этот вопрос без свидетелей, наедине, — хриплым, больным голосом ответила незнакомка.

Анна Иоанновна вздрогнула. Что-то знакомое послышалось ей в этом голосе. Она, по натуре трусливая, почувствовала вдруг страх перед этой женщиной и, дрожа, спросила:

— К чему эта таинственность? Почему вы не можете говорить при моей фрейлине?

— Вы сами поймете, ваше высочество, почему мне неудобно говорить при других, — тихо и все так же умоляюще прошептала незнакомка.

— Уйдите, Менгден!.. — приказала герцогиня, подумав: «Что она мне может сделать? Кругом меня слуги…»

Лишь только они остались одни, женщина скинула платок с головы и лица и, опустившись перед Анной Иоанновной на колени, воскликнула:

— Ваша светлость, сжальтесь! Теперь вы видите, кто перед вами?

Герцогиня отшатнулась.

— Вы?! — испуганно вырвалось у нее.

— Да, это я, ваше высочество.

Перед Анной Иоанновной в нищенском костюме стояла на коленях ее бывшая обер-гофмейстерина, красавица вдова, баронесса Эльза фон Клюгенау, сосланная за попытку отравить герцогиню.

Анна Иоанновна была так поражена, что в течение нескольких минут не могла выговорить ни слова.

— Как, как же вы попали сюда? — обрела наконец она дар слова. — Ведь вы же сосланы?

— Я бежала из моего заточения. Счастливый случай помог мне освободиться. О, Боже мой, Боже мой, если бы вы только могли знать, ваше высочество, сколько и каких мучительных страданий выпало мне на долю! — воплем вырвалось из груди несчастной баронессы.

Анна Иоанновна впилась в нее пристальным взором. О да, это было почти незнакомое ей лицо. Перед ней была какая-то маска страдания, окруженная почти совсем седыми волосами, и согбенная фигура, жалкая, приниженная.

Анна Иоанновна пробовала вызвать в себе чувство злорадного торжества, но не могла. Помимо ее воли, острое чувство жалости проснулось и задрожало в ее груди.

— И за что, Господи, за что? — продолжала рыдать и ломать в отчаянии руки Клюгенау.

— Встаньте, баронесса! Мне противно видеть женщину у моих ног! — приказала герцогиня.

Баронесса, шатаясь, встала с коленей.

— Садитесь сюда, в это кресло! — сказала Анна Иоанновна. Она позвонила и явившейся на зов фрейлине кратко бросила: — Велите поскорей согреть и подать красного вина.

На лице фрейлины появилось выражение удивления и любопытства, но она все же беспрекословно поспешила исполнить приказание.

По ее уходе герцогиня сказала:

— Вы вот, баронесса, воскликнули сейчас «за что? за что?». А разве вы не знаете сами?

— Видит Бог, я не виновата, ваше высочество.

— Но ведь вы же пытались отравить меня, околдовать каким-то дьявольским снадобьем?

Тогда Клюгенау поведала герцогине все-все:

— Меня на этот безумный шаг понудила любовь… вы знаете, ваше высочество, к кому. Простите меня за это! Если бы я знала, что этот человек способен так жестоко мстить женщине за ее любовь, я давно прокляла бы его так же, как проклинаю теперь.

Анна Иоанновна вздрогнула. Первый раз в жизни она задала себе вопрос, любит ли ее Бирон как женщину или же только как герцогиню, которой по предсказанию его кудесника предстоит блестящая будущность?

«А что, если он в то время, когда я отдаюсь ему, мечтает о какой-нибудь другой красавице?» — обожгла ее мысль.

Принесли горячее красное вино. Анна Иоанновна собственноручно наполнила стакан и подала его Клюгенау, озноб которой проходил.

— Выпейте это, баронесса, — сказала она, — вам надо согреться. А сейчас я вас уложу.

— Ваше высочество! — У несчастной баронессы вырвался вопль, полный благодарности.

— А об этом больше ни слова. Нас рассудит Бог.

IV

«Цезарь» при смерти. Подложное завещание

Бедный полуребенок, император Петр, в беспамятстве метался на своей пышной кровати.

— Душно мне!.. Это ты, прекрасная гречанка?.. Ах, берите медведя! Он меня съест! Ой, боюсь, боюсь!.. — кричал он диким голосом, вскакивая и сбрасывая с головы «ледяной колпак».

Спальня тонула в полумраке. Тут кроме ученого немца-доктора находились: князь Алексей, племянник «птенца Петрова» — Якова Долгорукого, его беспутный сын Иван, явившийся поистине злым гением для мальчика-императора и косвенно сгубивший его, и «веселая» Екатерина Долгорукая, объявленная невестой умиравшего императора.

Пока они — всемогущие лица при особе императора — были еще в полной силе. Император еще не умер, а только тяжко занемог, и кто знал, как повернется болезнь? Поэтому Долгорукие царили полноправно и властно, никого не допуская в спальню императора.

Диагноз болезни августейшего отрока еще не был поставлен доктором.

— Ну, что с ним? — грубо окрикнул доктора Долгорукий-отец.

— Это вы сейчас узнаете, ваше сиятельство, — сухо ответил верный жрец Эскулапа.

Он вновь приступил к исследованию больного, а в то же самое время между Долгорукими — отцом, сыном и дочерью — в глубине спальни полушепотом шло бурное объяснение.

— Щенок!! — грозно подставляя огромный кулак к полупьяному лицу своего сына Ивана, хрипло прошептал Алексей Долгорукий. — Это все благодаря твоим проклятым кутежам мальчишка заболел.

Князь Иван отшатнулся, но, нахально глядя прямо в лицо отцу, ответил:

— Да не вы ли сами, батюшка, приказывали мне: «Развлекай молодого царя»? Ну, я его и развлекал.

При этом Иван ухмыльнулся гадкой нахальной улыбкой.

— Развлекай, да не простуживая, дубина ты стоеросовая!.. — крикнул князь Алексей и обратился к дочери: — А ты тоже хороша: в руках не умела держать его. О, дурак, о, дура!! Да знаете ли вы, что если Петр умрет, то всему вашему благополучию конец настанет?

Он затопал ногами в бессильной ярости, а затем, насилу овладев собой, отошел к постели венценосца-отрока.

Иван Долгорукий тихо прошептал сестре:

— Не горюй, сестрица, скоро будешь императрицей!.. Эх, все это лечение — глупость одна; дать бы ему опохмелиться.

— Скажите, доктор, что у его императорского величества? — спросил князь Алексей.

Старик-немец сурово посмотрел на него через стекла очков:

— Вам желательно это знать, ваше сиятельство?

— Я думаю! — воскликнул тот в раздражении. — Чего ты тянешь?

Доктор, горделиво выпрямившись, возразил:

— У нас, в Германии, докторам не говорят «ты». Теперь я понимаю, почему вашу Россию называют варварской страной!

— Молчать! — загремел Долгорукий. — Я покажу тебе, как спорить со мной!..

Старик доктор презрительно усмехнулся.

— А знаешь ли ты, что сейчас, сию минуту, ты первый вылетишь вон из спальни? — задал он вопрос всесильному фавориту.

— Что?! — прохрипел Долгорукий, бросаясь на доктора.

— У молодого императора черная оспа, и он должен умереть через несколько дней. Черную оспу вы, варвары, называете «черной смертью». Так вот у бедного царственного отрока — эта самая черная смерть. И яд этой болезни так прилипчив, что, может быть, вы все, здесь присутствующие, уже поражены им, и скоро вместо вас получатся безобразные трупы, которые засмолят и в медных гробах опустят в землю.

Крик ужаса вырвался из груди Екатерины Долгорукой:

— Черная оспа! Черная оспа!

На нее как бы столбняк нашел, «белый» ужас.

Но вдруг она опомнилась и с перекошенным от страха лицом бросилась бежать вон из спальни.