Чудо хождения по водам - Анатолий Курчаткин

Невнятная обжигающая мысль пробрезжила в В. смутной догадкой. Он торопливо скинул с себя рубашку, сбросил туфли, освободился от брюк, покидал все внутрь машины, закрыл окна, заблокировал двери и, в одних трусах, оступаясь на корнях и ежами щетинившихся сосновых шишках, обжигая ступни о хвою, опрометью бросился на берег.

Нога ушла в воду точно так же, как тогда, когда приезжал с женой сюда в темноте, как в ванне, когда участковый с бородачом оставили квартиру, – беспрепятственно скользнула в ее прозрачное жидкое нутро и взбаламутила его, подняв со дна заклубившийся облачками ил. Вода принимала его в себя, когда не было наблюдателей, и не пускала, когда наблюдатели были. Жена, должно быть, наблюдателем не являлась. Во всяком случае, до вчерашнего дня.

В. плыл, и у него было чувство, что он может плыть так бесконечно, вода – его родная стихия, он рыба, он дельфин, он кит, он рожден для жизни в ней, плыть, плыть, плыть – вожделело все его естество.

И он плыл, плыл, плыл, и мир, как в точку, как в свое ядро, сбежался к этому равномерному движению рук и ног, к этим равномерным вдохам-выдохам, к этому мягкому плеску воды вокруг. Все, что было вовне, исчезло, растворилось бесследно, и происшедшее с ним в эти последние дни обратилось в мираж, сон, морок. Что это было за наслаждение – находиться в воде, проникать сквозь нее, преодолевая ее мягкое кошачье сопротивление! Он достиг стоявшей над водой ленты тумана и вплыл вовнутрь, оказавшись в золотящейся белесой мгле. И плыть в этой мгле, не видя ничего вокруг, кроме нее, это было свое, особое удовольствие – казалось, мир исчез вообще, нет времени, нет пространства, и ты знаешь себя и помнишь только вот так ритмично загребающим руками, ритмично бьющим ногами…

Но туман кончился, открылась чистая вода, и вместе с нею, вместе с открывшимся видом другого берега за ее слюдяной полосой В. увидел себя не этим внемирным рыбодельфинокитом, а обычным, не слишком искусным пловцом, в мышцах уже накопилась усталость, движения замедлились, – пора возвращаться.

Нырять в туман вновь он не стал, проплыл вдоль его ленты, обогнул ее, отыскал взглядом место, где разделся, и устремился к нему. Оплывая туман, он довольно далеко уклонился в сторону пляжа, и путь до оставленных на берегу вещей основательно увеличился. Он плыл по отношению к береговой линии не под прямым углом, а как бы по гипотенузе. И теперь уже он не был свободен от мыслей. Об отправленных на южное море сыне и дочери думалось ему. Уезжали – отец вот он, всегда рядом, утром, когда встаешь с постели, и так этого не хочется, вечером, когда следует в нее отправляться, и снова так не хочется, а вернутся – папа неизвестно где. И о том, как устраивать свою новую, бобылью жизнь, думалось. Квартиру, видимо, придется снимать, это какой расход, представить только, и какая бессмысленность в бобыльем уделе – хоть удавись. Думалось, конечно, и о визите участкового с бородачом, об обещании бородача, которое висело дамокловым мечом и способа отвести этот меч в сторону, избавиться от его угрозы все так же не было видно. Но думалось обо всем этом со странной легкостью, мысль притекала – и так же утекала, не оставляя по себе следа; ни горечи, ни волнения, ни тяжести в душе – ничего. Чему должно быть, пусть происходит – такое вот было чувство. Словно он этим купанием смыл с себя всю свою прошлую жизнь – и начиналась иная, новая. Словно бы то было не озеро с унылым названием Запрудное, в котором купался десятки раз, окрестности которого исходил-обтоптал и вдоль, и поперек, а некий таинственный водоем с молодильной водой, он омылся ею – и теперь ему ничего не страшно, готов ко всему.

То, что вода выталкивает его из себя, поднимает на поверхность, и он уже не плывет, а как бы скользит по ней, он осознал лишь тогда, когда нормальный гребок стал невозможен, а ноги начали взлетать в воздух. И он замер на месте, – бьющийся на воде руками-ногами в тщетной попытке плыть, уподобясь рыбе, вытащенной зимним рыболовом из лунки на лед.

Какое-то время В. лежал, не двигаясь. Потом оперся руками и сел. Забавно он, надо полагать, выглядел, если бы кто-то мог его сейчас видеть, – сидящий посередине озерной глади, как на тверди.

Он подумал об этом – и его словно тряхнуло: раз его вытолкнуло из воды, значит, кто-то смотрит на него!

Искать того, кто наблюдал за ним с берега, долго не пришлось. Это была пара – мужчина и женщина. Они стояли на кромке пляжа, оба, похоже друг на друга, массивные, с обильными телесами, у мужчины живот нависал над плавками, почти закрывая их, купальник на женщине был цельный, но даже отсюда, чуть не с середины озера, было видно, как он, врезаясь ей в тело, собрался повсюду толстыми складками. За спиной у них, у самой границы между песчаной частью пляжа и луговой, царствовала подобием дома на колесах машина. Это, в пандан их габаритам, был джип, какой-то из очень крупных -зверь, который продрался бы и по песку, но для радости жизни им достало того, что они просто припахали на своем звере на пляж. Двери джипа были распахнуты – словно пара сдвоенных крыльев, – и он напоминал большую серебристую бабочку, пытающуюся взлететь и не находящую в себе сил оторвать свое крупное тело от земли. До слуха В. даже донеслась в этот миг музыка, вырывавшаяся из включенных на полную мощь динамиков, которую до того он не слышал, – вернее, не музыка, а ритм, что выколачивала ударная установка: бум-бум-бум, прогибая барабанные перепонки, тяжело вываливалось из машины в райскую утреннюю тишину.

В. поднялся на ноги и зашагал к берегу. Взгляды колоритной парочки, чувствовал он, сопровождают его прилипшим банным листом. Хотелось исчезнуть, раствориться в воздухе, чтобы эти двое не могли его видеть, но как это было возможно – раствориться? разве распасться на атомы.

Он шел к тому месту, где, скрытый деревьями, стоял его “Фольксваген”, с усердной старательностью косясь в сторону от глазеющих на него мужчины и женщины, и их появление рядом, когда, оттолкнувшись от воды, вспрыгнул на козырек подмытого берега, оказалось для него неожиданностью – он даже вздрогнул.

Того, что произошло, он не мог себе и представить. Женщина с разбегу, всколыхнувшись всем своим просторным перекормленным телом, рухнула перед ним на колени, и В. в тот же миг ощутил свои ноги в тесном кольце ее сдобных рук.

– Помоги! Помоги! Помоги! – стискивая его ноги, прижимаясь в ним тучной податливой грудью, заблажила она. – Судьба это, помоги! Я еще не хотела, а этот-то мой прямо насел: давай да давай, по утречку, пока никого там! Я его еще даже матом – так не хотела, он чуть не силком меня… и видишь, судьба: чтобы тебя встретить! К тебе вело! Помоги!

О, как она блажила, с какой страстью, с какой требовательной силой… В. вспомнилось, что точно так же стояла перед ним на коленях, обвивая руками его ноги, Угодница – тогда, в приемной директора по связям.

– Вы что, что вы… да встаньте же, отпустите! – В. было неловко, он отпихивал женщину, пытался разомкнуть ее руки, но тщетно: она держала его мертвой хваткой. – Чем помочь… о чем вы… Вы, должно быть, спутали с кем-то…

Выпавший из поля зрения В. спутник женщины дал о себе знать беспощадно-разоблачительным ревом:

– Какое спутали! Ты это! По телевизору тебя… кто не видел! И вчера девка… да так прямо и выдала, что ты! Что ты это ее! Мучилась, операцию делала – без толку, а ты на нее руки – и все! И все, сразу! Что было – нет, прошло! Что там у нее было? Не сказала. Но сразу, сразу! Излечил!

В., перестав выдираться из рук женщины, оглушенно слушал свирепое косноязычие мужчины, понимал, о чем оно, но сознание отказывалось воспринимать его слова. Получалось, Угодницу показывали по телевизору, и она объявила об исцелении, а исцелил ее он, В., подержав у нее на затылке десять секунд руки. Какой бред! Бред какой, бред! У этой девочки психоз, не иначе!

– Что вы от меня хотите? – спросил В. мужчину.

Рев, издаваемый тем, оборвался. Так резко, словно извергавшийся из него поток слов отсекли с маху невидимым ножом. Его свисающий на плавки обильный, складчатый живот передернулся, всколыхнулась сползающая на живот двумя студенистыми языками грудь – словно его пробило судорогой.

– Баба моя родить не может, – исторглось из него. Только если до этого он громогласно блеял, то теперь лепетал. – Представляешь, с бизнесом у меня… все ладом с бизнесом, держу в узде, растет, как на дрожжах! Квартира – хоть на коньках катайся, хоть в футбол… дача, машина, еще машина… все есть! Все есть, а потомка нет! Искусственное это делать… это же западло! Я что, не мужик – искусственное?! Я мужик, у меня бизнес… все по струнке! По струнке, блин, а передать некому. Так, чтобы законно: и мой, и ее – от обоих… Сделай, чтоб понесла! Сделай, не пожалеешь! Заплачу! От души заплачу, без жмотства!

С пронзительной ясностью В. было видно, что так просто раблезианская парочка его не отпустит. Отделаться от них можно было, лишь бросив им отступной кусок. А иначе они, при безыскусной незатейливости их душ, элементарно, без всяких церемоний его растерзают.