Чудо хождения по водам - Анатолий Курчаткин

Он приехал сюда, на это озеро, с которого все началось, сразу, как оставил особняк гуру. Если бы ему пришлось объяснять, зачем, В. бы не смог объяснить. Он сел в машину, взялся за руль, дал газ, и машина, казалось, независимо от его воли покатила сюда. Так, должно быть, помимо их воли, влечет на место совершенного злодеяния преступников. Разве что он удержался, не поехал туда, где были с женой в тот день – хотя так и хотелось, именно на то самое место! – а проюлил между деревьями вдоль озера к его глухой части, лес здесь подступал к самому берегу, народу совсем не было, и его просто некому было опознать. И вот уже близился вечер, да уже и наступил, это только летняя пора с ее щедростью на светлое время рождала ощущение продолжающегося дня, солнце стремило себя к горизонту, а он как сел, растворив дверцу, так и сидел, глядел тупо на искрящуюся под солнцем озерную воду, и в голове была пустота. Возникала время от времени, словно звонил будильник и напоминал, мысль о фотографии – завтра срок! – и, не задерживаясь, бесследно исчезала, чтобы, вновь возникнув, так же бесследно исчезнуть.

Звонок жены раздался, когда тени от деревьев стали так длинны, что уже заполняли весь лес, и в нем задышало сумерками. Телефон звенел – В. смотрел на ее имя на дисплее, и к нему пришло осознание, что все это время он сидел здесь, ожидая именно ее звонка.

Но долго он не мог ответить ей. Телефон звонил, звонил, а палец все отказывался нажимать на кнопку. Отказывался, отказывался… Однако же нажал.

– Привет, – проговорил В. Хотел полным голосом, но спокойно и даже как бы с равнодушием, а получилось сипло, придавленно, убито.

Давно бы уже ей следовало позвонить ему. Не час, не два и даже не три назад. А позвонила вот только сейчас – вернувшись с работы. Вернувшись – и не застав его дома. Да, судя по всему, и не сразу, как вернулась. Набиралась решимости? Наверное. Молчаливо подразумевалось, когда покидала их с гуру в студии, что позвонит ей В., – как попрощается с гуру тоже. Отсутствие его звонка целый день – это был дурной знак, знак чего – ей оставалось только догадываться, но то, что дурной – сомневаться в этом не приходилось. Чутьем она не была обделена.

– Ты где? – ответом на его сиплое “привет” прозвучал в трубке торопливый голос жены. – Что случилось? Почему ты не дома? Разрешили проблему?

– Едва ли, – высипел В.

– Как едва ли? Не может быть! До чего вы договорились?

– Новую церковь будем создавать, – выскочило из В.: вспомнились слова гуру.

– Какую церковь, что ты несешь? – Жена почувствовала право на раздражение. – Я спрашиваю, из-за чего встречались – нейтрализовать ту парочку, – удалось это?

Она еще раздражалась! Пушинкой снесло крышку закупоренного котла, что кипел в В. все это время.

– Что за прохвост твой гуру! Что за негодяй!

– Почему это он негодяй? – немедленно среагировала жена. – Что за обвинения?

– Негодяй, негодяй! – повторил В. И заорал, он мог позволить себе это – едва ли кто здесь слышал его, а слышал – пусть слушает: – Он что, твой гуру, со всеми групповой секс практикует? Это у него вид лечения? Или это только с тобой как с лучшей ученицей и другими избранными?

– Что за бред? Какое лечение? При чем здесь лучшая ученица? Какие избранные? – Будь его обвинение беспочвенно, оно должно было вызвать негодование жены, и втайне от самого себя В. надеялся на это негодование, ждал его, в готовности повалиться ей в ноги, просить прощения. Но жена не вознегодовала, не задохнулась от возводимой на нее напраслины, предательский жалкий лепет изошел из нее – она пряталась в него как в кокон, хотела улизнуть улиткой в ракушку, исчезнуть там, стать невидимой, а вместо того выставила себя этим лепетом на обозрение во всей наготе; не признаваясь прямо, подтвердила истинность слов В.

– Откуда я взял?! – разрывая связки, проорал В. – А вот представь, оказывается, твой муж еще в прошлое может заглядывать! Видеть его! Как живое!..

– Мой муж, похоже, трогается умом. Или уже тронулся. – Жена начинала приходить в себя. – У моего мужа, определим так, головокружение от успехов! Как в одной песне поется, то, что было не со мной, помню!

Вот если бы она сразу так, приблизительно этими словами встретила его обвинение, В., зная свою жену, еще бы усомнился в достоверности видения, посетившего его у гуру – хоть на сколько-то бы усомнился, счел его болезненной игрой перевозбужденного мозга, – но в ушах его продолжал стоять ее потеряный лепет, и эта первая реакция жены была для него убедительнее ее запоздалого гнева.

– Я тебе больше не муж, – вырвалось из В. И еще почему-то, неожиданно для себя самого, слетел с крика едва не на шепот. – Не муж, понятно? Не жди меня! Я не приеду, не жди!

– Испугалась! Ужасно испугалась! – отозвалась жена. Но уже в ней прорастало понимание нешуточности его слов, пахнуло от них жаром катастрофы, и без всякого перехода в голосе ее зазвенела тревога – звенящей на разрыв струной зазвучал ее голос: – Перестань дурить! Такими вещами не бросаются! Ты где, я спрашиваю, сейчас находишься? Тебе не плохо?

– Хорошо, – все так же почти шепотом сказал В. – Но это тебя больше не должно интересовать.

И что было мочи хряпнул трубку о сосну, перед которой стоял. Только сейчас осознав, что, ведя с женой этот разговор, ходил, крутясь между деревьями, то удаляясь от машины, то приближаясь, и вот оказался перед этой возносящей себя к блекнувшему небу кудрявой зеленой шапкой хвои двадцатипятиметровой исполиншей. Трубка с хрустом разломилась у него в руке на несколько остро впившихся в ладонь краями изломов пластмассовых кусков. Но этого ему было недостаточно. Трубка еще не ответила перед ним за все. Он еще не утолил раздирающую его жажду мщения. Он ударил трубку о сосну еще, еще, пока в руке у него не осталось одно пластмассово-металлическое крошево.

Ладонь саднило. В. хотел было бросить останки трубки на землю, но остановился. Покопался в лежащем на ладони крошеве и извлек из него благополучно пережившую вендетту, подобно таракану, пережившему геологические катаклизмы, плоскую картонно-металлическую пластинку сим-карты. Телефон перед ним был виноват несомненно, но возложить на сим-карту, которая являлась всего лишь его отдельной частью, равную с ним меру ответственности было бы несправедливо. Тем более что она была цела и могла еще послужить.

14

Какой оглушающий, какой яркий – словно цветной, если бы для звуков существовало это понятие, – птичий гомон стоял вокруг! Казалось, слух расшит им, как натянутое на пяльцы полотно шелковистыми нитями мулине, играет сотнями красок, складывающихся в недоступный пониманию, но несомненно ясный для посвященного рисунок. В. лежал, слушая этот гомон, с закрытыми глазами и не мог понять, снится тот ему или звучит наяву. Нет, видимо, наяву, от этого и проснулся. Разлепить веки стоило труда – на каждом лежало по гире. Несколько мгновений он лежал в недоумении, не в состоянии взять в толк, где он, почему в одежде, почему столь многоголос и громозвучен птичий гомон. Потом до него дошло, что находится у себя в машине, сиденья разложены, оконные же стекла опущены вниз до упора. А следом из памяти, медленно сначала, но все убыстряясь и убыстряясь, хлынул вчерашний день, гуру, старик с козами, звонок жены…

В. перевернулся на спину, пошарил в одном брючном кармане, в другом, чтобы посмотреть время на мобильном, – телефона не было ни там, ни там. Твердая маленькая пластина переметнулась между пальцами. В. выловил ее в глубине кармана и извлек наружу. Это была телефонная сим-карта, и он тотчас вспомнил судьбу трубки.

Часы на приборной доске показывали шесть утра. Чтобы увидеть их стрелки, пришлось подняться. И какая же тяжесть была во всем теле, какая усталость – словно не спал, а всю ночь промахал кувалдой. В. переместил себя к передней дверце, открыл ее – и вывалился наружу.

Воздух, овеявший его измученное автомобильным сном тело, был ласково-тепл – неудивительно, что он ничуть не замерз, проведя ночь в машине с открытыми окнами, – жар предстоящего дня еще лишь слегка обдавал своим дыханием, и это слабое дневное дыхание, тонко смешанное с ночным, разливало в воздухе аромат некоей праздничности жизни, ее насыщенности неуловимым, но бесспорно существующим смыслом. Солнце уже оторвалось от леса на противоположном берегу озера, однако еще невысоко встало над горизонтом, и тени вокруг были так же длинны, как вчера вечером. Только деревья отбрасывали их в противоположную сторону, и, словно это было тому причиной, в лежавших на земле бесплотных колоссах была не вчерашняя угрюмая сумрачность, а величественная торжественность. Середину озера перевивала лента нерассеявшегося тумана, и, просквоженный солнцем, он золотился сошедшим на землю заревым небесным облачком. Ни один пловец не рассекал зеркальную утреннюю гладь озера. Ни одного рыбака не маячило поблизости. Ни одного человека не виднелось вдали на пляже. Похоже, ни единого человека не было вокруг.