ОНО - Стивен Кинг

— Получили ли вы мою записку?

— Да, получил, миссис Каспбрак, но…

— Ну что ж, инструктор Блэк, если вы не умеете читать, я расскажу вам ее содержание. Вы готовы слушать?

— Миссис Каспбрак…

— Хорошо. Вы слушаете? Мой Эдди не может заниматься физкультурой. Я повторяю: НЕ может заниматься физкультурой. Он такой хрупкий, и когда он будет бегать… или прыгать…

— Миссис Каспбрак, у меня в кабинете есть последние результаты Эдди по физподготовке: это официальный документ. Он показывает, что парнишка маловат ростом для своих лет, но в остальном у него все в порядке. Я вызвал врача — специально чтобы убедиться в этом, и он подтверждает…

— Значит, я лгу, инструктор Блэк? Это вы хотите сказать? Ну что ж, вот мой сын! Эдди, стань рядом! Вы слышите, как он дышит? СЛЫШИТЕ?

— Мам… Ну, пожалуйста… Я в порядке…

— Эдди, мне лучше знать. Уж я-то тебя знаю. Не спорь со старшими.

— Я слышал, миссис Каспбрак, но…

— Ах, вы слышали? Прекрасно! Я было подумала, что вы глухой! Он тарахтит как грузовик, который ползет в горку на первой передаче, разве нет? И если это не астма…

— Мам, я…

— Спокойно, Эдди, не встревай. Если это не астма, то я — королева Елизавета!

— Миссис Каспбрак, Эдди всегда казался бодрым и веселым во время занятий физкультурой. Ему нравятся игровые виды, да и бегает он неплохо. В беседе с доктором Бейнсом фигурировало слово «психосоматический». Но меня удивляет, что вы рассматриваете возможность того…

— …что мой сын безумен? Это вы хотели сказать? ВЫ ХОТИТЕ СКАЗАТЬ, что мой сын псих?

— Нет, но…

— Он хрупкий…

— Миссис Каспбрак…

— Он очень хрупкий.

— Миссис Каспбрак, доктор Бейнс подтвердил, что не находит никаких…

«…физических дефектов», — закончил Эдди. Память об этой унизительной стычке между инструктором Блэком и его агрессивной матерью, происходившей в школе, когда он ловил ртом воздух и съеживался от смущения и пристального внимания ребят, топтавшихся рядом с баскетбольной корзиной, преследовала его по ночам в течение многих лет. Но он понимал, что не только эти воспоминания заставили его собраться в дорогу после звонка Майка Хэнлона. Было многое другое, хуже, ужаснее, эти воспоминания теснили, отталкивали друг друга, толпились подобно чумной толпе покупателей перед «бутылочным горлом» — проходом в универмаг.

— …никаких физических дефектов, — повторил он вслух, передернув плечами и спрятав аспиратор в карман.

— Эдди, — позвала Мира, — Пожа-а-луйста, скажи мне, что все это значит! — Слезы проложили по ее полным щекам блестящие дорожки. Руки никак не могли найти себе места и походили на пару играющих розовых и безволосых зверушек. Однажды, незадолго до их свадьбы, он взял фото Миры и поставил его рядом с фотографией матери, умершей в шестидесятичетырехлетнем возрасте от сердечно-сосудистой недостаточности. К концу жизни она весила более четырех сотен фунтов — 406, если быть точным. Она была похожа на монстра. Туловища практически не было. Были груди-бочата, брюхо-бочка. Все это увенчивалось бесформенным, тестообразным и вечно испуганным лицом. Правда, фото, соседствовавшее с Мириным, было сделано в 1944 — за два года до его рождения («Ты был болезненным мальчиком, — шептал ему на ухо голос призрака матери. — Сколько раз мы опасались за твою жизнь…»). В 1944 его мать была относительно стройной: 108 фунтов.

Эдди специально поставил фотографии рядом — в последней решительной попытке предотвратить психическое кровосмешение. Он переводил взгляд с матери на Миру и обратно.

Они могли быть сестрами. У них было много общего.

Эдди глядел попеременно на два фото и уверял самого себя, что не совершит этого безумного поступка. Он прекрасно слышал эти подколки приятелей по работе насчет «Джека Спрэта и его жены». Чудаки, они и не подозревали о том, что его гложет… Эти мелкие уколы — чепуха, а вот быть клоуном в этом фрейдистском цирке… Нет, не хочется. Он порвет с Мирой. Но он должен пощадить ее самолюбие, поскольку она была для него всегда желанной и имела даже меньший опыт с мужчинами, нежели он — с женщинами. Ну а затем, когда она скроется за горизонтом его жизни, он, наверно, будет брать уроки тенниса, о которых столько мечтал…

(Эдди всегда казался бодрым и веселым во время занятий физкультурой)

…а может, запишется играть в пул в отеле «Плаза», к чему призывал рекламный ролик.

(Эдди любит игровые виды)

…не говоря уже о клубе здоровья, открывшемся на 3-й Авеню по дороге в гараж…

(Эдди быстро бегает он быстро бегает когда вас нет быстро бегает когда нет никого рядом кто может напомнить ему что он хрупкий и я вижу по его лицу миссис Каспбрак что он знает даже в его девятилетнем возрасте он знает что самое большое счастье в мире когда можешь бежать куда хочешь не пытайтесь ему запрещать миссис Каспбрак не запрещайте ему БЕГАТЬ).

В конце концов он женился на Мире: возобладали трезвый расчет и привязанность. Твой дом там, куда ты должен идти и где тебя ожидает цепь. О, он должен одолеть призрак матери! Это сложно, но он уверен, что способен на многое, когда это необходимо. В конце концов именно Мира толкнула чашку весов к его независимости. Мира окутала его заботой, пригвоздила участием, связала приязнью. Мира, как и его мать, приблизила финал, неизбежность которого была заложена в характере Эдди: он был более хрупок, поскольку однажды заподозрил, что не хрупок вовсе; Эдди нуждался в защите от смутного сознания собственной храбрости.

В дождливые дни Мира обычно вынимала из пластикового пакета в стенном шкафу галоши и ставила их у вешалки перед дверью. Рядом с его тарелкой с гренками без масла стояло блюдо, на первый взгляд казавшееся многокрасочной подслащенной детской кашей; при ближайшем рассмотрении оно обнаруживало целый спектр витаминов (большая часть которых находилась теперь в аптечке Эдди). Мира понимала его как мать и не оставляла ему никаких шансов. В юношеском возрасте, еще не женатый, Эдди уходил из дому трижды и трижды возвращался. Затем, через четыре года после смерти матери в передней ее квартиры в Куинсе, когда ее тело подперло дверь так плотно, что парни из «скорой» (вызванные жильцами нижних этажей, услышавшими чудовищный грохот при падении тела покойной миссис Каспбрак) вынуждены были выбить филенку в двери между кухней и подсобкой, он вернулся домой в четвертый и последний раз. По крайней мере, ему казалось, что это последний. Мира завлекла его фатальным, гипнотизирующим змеиным взглядом понимания. «Снова домой, теперь навсегда, — думалось ему. — Но может быть, я не прав, — думалось. — Может быть, это не дом и никогда им не был; может быть, дом там, куда приходишь ночевать, дом — место, где узнаешь любую вещь в темноте».