Убийство Кирова Политические и уголовные преступления в 30-х годах - Михаил Росляков

В Ленинграде был такой ветеран партии А. Я. Чечковский (а он не одинок), который также исповедовал эту веру и на одном из собеседований в музее-квартире С. М. Кирова (1965 год) упорно защищал тезис, что в убийстве Кирова виноват сам Киров. Почему? Да потому, что Киров, по мнению А. Я. Чечковского, в 1926 году не провел полного выкорчевывания оппозиционеров, как это сделал бы, очевидно, сам А. Я. Чечковский. Киров оставил в руководстве тех, кто в той или иной мере принадлежал к оппозиции, к примеру, П. А. Ирклиса, И. И. Моисеева, П. А. Алексеева (подписавшего заявление «40» на XIV съезде партии), М. Н.Зимина и других. Мало того, при Кирове и с его помощью вернулись в Ленинград И. М. Русанов, А. А. Муштаков… И вот они, «мстя» (?!) Кирову за прежний разгром, якобы избрали его своей мишенью. Такие политики, как Чечковский, в силу своей ошибочной концепции создают антиленинскую позицию в борьбе с инакомыслящими, видят смысл борьбы в административных действиях против людей, допустивших ошибки. Уместно вспомнить, как В. И. Ленин относился к подобным концепциям. 11 декабря 1920 года в статье «О борьбе внутри итальянской социалистической партии» он пишет:

«Перед самой Октябрьской революцией в России и вскоре после нее ряд превосходных коммунистов в России сделали ошибку, о которой у нас неохотно теперь вспоминают. Почему неохотно? Потому, что без особой надобности неправильно вспоминать такие ошибки, которые вполне исправлены»[50].

Нельзя обойти молчанием версии о том, кто стоял за спиной Николаева, принятой кинорежиссером Ф. Эрмлером в его фильме «Великий гражданин». Главными заговорщиками в нем показана группа руководящих ленинградских работников во главе со вторым секретарем Ленинградского обкома Михаилом Семеновичем Чудовым.

Конечно, Чудов представлял прямую противоположность Кирову, его открытому характеру. Он порой бывал грубым, необъективным, обидчивым — словом, человек с трудным характером. Великий молчальник, но наблюдательный человек, Николай Федорович Свешников, хорошо узнавший за годы совместной работы характеры и Кирова и Чудова, как-то, уже по возвращении моем в Ленинград, очень метко сказал: «Да, Чудов был гирей на ногах у Мироныча».

У Чудова была старинная дружба с В. М. Молотовым. Дружили вследствие этого между собой «парфюмерные» начальники, служившие по одному ведомству: жена Молотова — Полина Семеновна Жемчужина и супруга Чудова — Людмила Кузьминична Шапошникова. В этой дружбе я убеждался много раз, да об этом охотно говорили Чудов и Шапошникова. Шапошникову, при ее приездах в Москву, часто на вокзале встречала Полина Семеновна или присылала за ней машину. При мне Чудов не один раз звонил по телефону в Москву Молотову и называл его на «ты»; говоря о каком-либо разговоре с Молотовым, Чудов называл его по-свойски «Молоток».

Чудов, по поручению ЦК, получал от А. С. Енукидзе деньги на расходы Кирова (как член Политбюро — Киров находился на государственном обеспечении, в пределах разумных потребностей).

Бывали случаи по работе, особенно с кадрами, когда Киров, не разделяя мнения Чудова, тактично подправлял его. Иногда это делалось совершенно открыто. Для Чудова авторитет Кирова был непререкаем. Свое неудовольствие отдельными решениями Чудова Киров не скрывал и от нас, и мы четко знали и понимали разницу в подходе к вопросам. Чудов выступал с докладами редко (кроме, конечно, обязательных отчетов); в отличие от Кирова пользовался материалами, вплоть до написанных докладов, приготовленных доверенными товарищами. Заводы, районы посещал значительно реже Кирова и, по меткому определению Сергея Мироновича, считался в обкоме на ролях начальника штаба, то есть работника внутренней, штабной, аппаратной службы.

Для Чудова была характерна также черта — он бывал мстителен, не забывал ошибку другого, какое-нибудь деловое противодействие, несогласие.

Конечно, Чудов вполне мог информировать Молотова (а это значит и Сталина) о настроениях, некоторых высказываниях, о недовольстве С. М. Кирова, которые особенно стали заметны и нам после XVII съезда партии, когда Кирова «дергали» звонками, тормошили часто и не всегда обоснованно. Чудова могли использовать незаметно для него самого, но клеветнический выпад Ф. Эрмлера против Ленинградской организации, в частности против М. С. Чудова в этом тоне, — это неумное выполнение чьего-то заказа, уводившее расследование дела Кирова далеко в сторону от истины.

С версией причастности Ленинградской организации к убийству С. М. Кирова я столкнулся непосредственно при следующих обстоятельствах.

Меня арестовали в Горьком в ночь на 28 ноября 1937 года. Во внутренней тюрьме Горького я просидел почти три года, и только 25 октября 1940 года меня направили в лагеря. За эти три года были разные зигзаги следствия. Центрами моей «контрреволюционной организации» были: СНК РСФСР — в лице Д. Е. Сулимова, Н. П. Комарова и С. С. Лобова, обвинение: «выход из состава СССР и перенесение столицы РСФСР в Горький; вторым центром — Наркомфин СССР в лице Г. Ф. Гринько, Р. Я. Левина, К. К. Аболина, обвинение: вредительство по линии финансов; местная горьковская организация: А. И. Буров, Л. Е. Островский — вредительство по заданиям Горьковского центра во главе с Э. К. Прамнэком— до дикого чудовищные, вздорные и безграмотные обвинения. Был и трибунал МВО, были неоднократные доследования — все было, и угрозы, и карцеры, и полное лишение элементарных условий (голод, отсутствие прогулок и т. д.). И никогда, ни в какой степени не фигурировало даже намека обвинения в покушении на Кирова.

И что же… Когда народ вздохнул облегченно, похоронив Сталина, я немедленно написал новое, очередное заявление, уже в адрес Ворошилова, как Председателя Президиума Верховного Совета СССР, с требованием о пересмотре моего дела и реабилитации (все прежние заявления, числом более 20, мне продемонстрировала начальник второй части Саранского отделения Карлага О. Я. Шамова — моя пациентка по медпункту, — как они подшиты в моем лагерном деле). Увы, и это обращение потерпело фиаско… В памятный день 10 июля 1953 года мне утром был вручен из Главной военной прокуратуры, за подписью полковника юстиции Ланова-Краско, документ, что в пересмотре дела отказано «из-за отсутствия к тому оснований». Не успел я как следует опечалиться, как в 12 часов дня того же 10 июля, когда я находился на работе, диктор по радио объявил об аресте… Берии. Это радостное известие затмило печаль от утренней бумажки, и я с новой энергией начал «бомбежку» ЦК требованиями о своей реабилитации и восстановлении в партии как незаконно арестованного и исключенного из партии с полным нарушением Устава (меня исключили без моего присутствия, когда я был уже арестован, а партийный билет был отобран в НКВД при допросе).