Оттенки страсти - Барбара Картленд

Чтобы привести в порядок расходившиеся нервы, Мона потянулась к корзинке с рукоделием, но в этот момент дверь отворилась, и в комнату вошел Питер. Он был в костюме для верховой езды. Видно, только что вернулся с очередной прогулки, как всегда, энергичный, пышущий здоровьем и бодростью. Его загорелое лицо моментально осветилось улыбкой при виде жены. Но тут он заметил осколки, все еще валявшиеся на паркете. Он склонился и поднял один.

– Какая жалость! Случайно упала?

– Нет! – резко ответила Мона, давая понять, что дополнительных пояснений не будет.

Улыбка мигом сползла с его лица, в глазах промелькнуло удивление, но он тут же переменил тему.

– Миссис Холден приглашает нас сегодня на ужин. Поедем?

– Тащиться за десять миль ради скверного ужина и партии никчемного бриджа! Тебе этого хочется?

Питер слегка поколебался с ответом.

– Не то чтобы я умирал от желания, дорогая. Но мне совсем не хочется обижать этих славных людей. Ты же знаешь, это мой долг.

– Долг! Долг! Долг! Я уже устала от твоих вечных долгов! Мне ненавистно даже само это слово. Неужели мы не можем хотя бы раз в жизни сделать что-то приятное для себя? – Мона бросила взгляд на мужа и увидела, как сбежала краска с его лица. – Прости меня, Питер! Я веду себя просто по-свински! Не обращай внимания на мои выходки. Конечно же, мы поедем! Какой разговор! – она улыбнулась и шутливым жестом приказала мужу молчать и не возражать ей. – Мне и самой хочется куда-нибудь съездить и немного развеяться. Пожалуйста, ответь им вместо меня. Придумай что-нибудь милое, как ты это умеешь.

Она торопливо поцеловала Питера в щеку и почти бегом вышла из комнаты.

Такой Моны, как в тот вечер, Питер еще не видел. Само воплощение любезности! Кокетливая, грациозная, искрящаяся весельем, она так разительно отличалась от тихой скромной девушки, которая когда-то льнула к нему, прося о защите. Да и за те пять месяцев, что они провели вместе, Мона тоже ни разу не показывалась ему во всем блеске своего нового облика. Платье из серебристой парчи взрослило ее и одновременно делало еще очаровательнее. Она буквально лучилась настоящей женской прелестью, которая придавала волнующую загадочность каждому ее движению и взгляду.

На ужин к Холденам собралось человек восемь соседей. Как и предсказывала Мона, застолье оказалось скучным. И тут его жене удалось совершить невозможное. Уже минут через десять после их приезда она расшевелила гостей, и они моментально растаяли под лучами ее необыкновенного обаяния. Простой деревенский люд, несколько неуклюжий в своих наутюженных выходных костюмах и платьях, которые извлекаются из гардероба исключительно по особым случаям, то есть не чаще шести-семи раз в год, они поначалу взирали на молодую маркизу с благоговейным ужасом. Эта прелестная юная женщина в сверкающем платье на фоне безвкусных и старомодных туалетов их собственных жен, с нежным бледным личиком, так заметно контрастировавшим с их обветренными и загрубевшими от постоянного пребывания на свежем воздухе лицами, воистину казалась им явившейся с другой планеты. Ведь Сомерсет так далеко от Лондона. Сюда редко заглядывают столичные аристократы, привыкшие по полгода жить в Лондоне, а полгода коротать время в загородных имениях, но тоже преимущественно неподалеку от Лондона. Даже обычные туристы и любители путешествий, колесящие по всей стране с юга на север и с запада на восток, даже они почему-то обходят их край стороной. А потому все эти люди, собравшиеся за столом у Холденов, были самыми обычными сельскими провинциалами. Они ничего не слышали о скандалах, будоражащих высший свет Лондона, ничего не знали о новейших театральных премьерах, наделавших столько шума в столице. Ни последние веяния моды, ни музыкальные поветрия, ни современные танцевальные ритмы их не волновали и не занимали их воображение. Все, что их интересовало, – это их фермы, пахотные земли, лесные угодья, виды на урожай и всхожесть семян. Они готовы были часами сопоставлять и сравнивать свои успехи, хвастаться удачными сделками, с гордостью рассказывать, как их свиноматка или молодой жеребец получили почетный приз на сельскохозяйственной выставке, которая проводилась в соседнем графстве. И делали это с таким видом, будто женщина, демонстрирующая приятельницам только что приобретенную драгоценность.

Жены были под стать мужьям, ибо, как их верные подруги и спутницы, делили с ними тяготы непростой деревенской жизни. У них были общие интересы, одни и те же желания, одинаковые взгляды на жизнь и воспитание детей, таких же крепких, неприхотливых, работящих, из которых со временем вырастут настоящие граждане великой империи, раскинувшейся на весь мир.

Но Мона – о чудо! – нашла подход к этим суровым и всецело погруженным в повседневные проблемы людям. Вдруг, неожиданно для самих себя, они обнаружили, что им не чуждо чувство юмора, что они могут посмеяться чужой шутке и даже удачно пошутить сами. Что из того, что их остроты рождались исключительно под влиянием обворожительной маркизы и даже с ее некоторой помощью. Ведь чтобы заставить человека поверить, что он не отражает чей-то свет, а излучает собственный, надо обладать настоящим талантом.

После ужина, как всегда, накрыли столы для бриджа. Но новенькие колоды карт так и остались лежать нераспечатанными на зеленом сукне. Ибо хозяйка попросила Мону доставить гостям удовольствие своим пением. Мона села за рояль. Для Питера это оказалось еще одним сюрпризом. Он и не подозревал, что его жена училась пению в Париже, под руководством одного из ведущих педагогов по вокалу. Ее бабушка, графиня Темплдон, даже порекомендовала внучке как можно чаще выступать перед публикой, чтобы преодолеть природную застенчивость и научиться владеть голосом в любой аудитории. Но Мона терпеть не могла выставлять свои таланты напоказ, а потому и повода похвастаться ими Питеру у нее за пять месяцев совместной жизни так и не нашлось. Как человек по натуре скромный и начисто лишенный всяких амбиций, она считала свой голос недостаточно сильным, определяя собственные вокальные данные всего лишь как «умение петь». Она и не подозревала, что ее низкий грудной голос как нельзя лучше подходит именно для такого камерного пения в гостиной, для небольшого круга слушателей, где он способен заворожить гораздо сильнее любых колоратур прославленных оперных примадонн. К тому же сегодня она была в ударе. Да и мысль, что придется коротать вечер за скучным бриджем с немыслимо мизерными ставками, приводила в ужас. Нет уж, лучше петь!

Вначале Мона исполнила затейливую ирландскую балладу. Потом, ободренная аплодисментами гостей, спела французский сонет, положенный на музыку старинного менуэта. И вдруг, лукаво блеснув глазами на чинных зрителей, запела блюз. Слушатели поначалу растерялись. Они и понятия не имели, что сейчас поют или танцуют «в городе». Правда, само слово «блюз» им уже доводилось пару раз встречать в воскресных выпусках местных газет, причем не с самыми лестными комментариями. Судя по всему, у местного епископа этот блюз как кость в горле, и соответственно весь подвластный ему клир гневно обрушился на завезенную из-за океана заразу. Но то, что пела Мона, даже отдаленно не напоминало заразу. В песенке рассказывалось о веселом парне, который может влюбить в себя любую девушку, потому что у него легкие ноги, и он прекрасно танцует. По мере того как разворачивался сюжет, лица слушателей разглаживались и веселели, а последняя строчка, где говорилось о том, что у парня больше девчонок, чем галош на полке обувной лавки, и вовсе вызвала дружный смех и бурные аплодисменты.