Террор, терроризм и преступления террористического характера - Салман Дикаев

3.2. От самодержавного террора к политическому терроризму в России (конец XIX – начало XX века)

Идеи декабристов о свержении самодержавия нашли отражение во многих произведениях классиков русской литературы XIX в. В произведениях К. Ф. Рылеева, А. А. Бестужева, В. К. Кюхельбекера, А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, А. С. Грибоедова, Л. Н. Толстого, И. С. Тургенева, А. И. Герцена, Н. А. Некрасова, Ф. М. Достоевского, М. Е. Салтыкова-Щедрина, Н. Г. Чернышевского отражено отношение русской интеллигенции к самодержавию, рассматриваются различные варианты освобождения народа от его гнета. В своих книгах писатели объясняли царям их обязанности по отношению к подданным. Напоминали, что монарх – такой же человек, как и его подданные, но только исполняющий величайший долг перед государством, предрекали смуты, а иногда и призывали к ним народ. Так, первый революционер России А. Н. Радищев еще в конце XVIII в. пророчествовал: «Колокол ударяет. И се пагуба зверства разливается быстротечно. Мы узрим округ нас меч и отраву. Смерть и пожигание нам будет посул за нашу суровость и бесчеловечие»[219]. Описывая несправедливость и жестокость помещиков, Радищев сам призывает к насилию и разрушению: «Сокрушите орудия его (помещика. – С. Д.) земледелия; сожгите его риги, овины, житницы и развейте пепел по нивам, на них же совершалося его мучительство…»[220]

В «Путешествии из Петербурга в Москву» А. Н. Радищев размышляет над тем, как избавить страну от «чудища» – самодержавия и крепостничества. Он приходит к выводу, что ни отдельные «гуманные» помещики, ни «бесплодное сочувствие» к порабощенным крестьянам не могут изменить ситуацию. Положение российского народа так тяжело, что «свободы ожидать должно от самой тяжести порабощения».

Война 1812 г., тяжелое положение народа, политика угнетения народа, знакомство с передовой политической и философской мыслью Западной Европы, численное увеличение образованных людей привели к появлению тайных обществ, ставивших своей целью свержение самодержавия. Так, «Союз спасения» был основан в 1816 г. участниками Отечественной войны и заграничных походов А. Муравьевым, С. Трубецким, Н. Муравьевым, Матвеем и Сергеем Муравьевыми-Апостолами, И. Якушкиным, П. Пестелем, И. Пущиным (всего около 30 чел.). С принятием Устава организация стала называться «Обществом истинных и верных сынов Отечества». В Уставе говорилось, что если император не даст никаких прав народу, то члены Общества не будут присягать его наследнику[221].

В 1818 г. создается «Союз благоденствия», в Уставе («Зеленой книге») которого были обозначены его задачи: распространение правил нравственности и просвещения для возведения России на степень величия и благоденствия, развитие благотворительности, гуманистическое воспитание юношей и т. д. А во второй части «Зеленой книги», известной лишь ядру общества, были сформулированы его заветные цели – введение конституции и отмена крепостного права.

В 1821–1822 гг. на базе этой организации возникают Северное и Южное общества, которые в день присяги 14 декабря 1825 г. бросили императору вызов, требуя вольностей и прав. Выведя на площадь людей, предъявив свои требования, декабристы не знали, что делать дальше. Восстание декабристов, в котором принимало участие более 3 тыс. человек, было подавлено, пятеро декабристов (П. Пестель, К. Рылеев, С. Муравьев-Апостол, А. Бестужев-Рюмин, Г. Каховский) были казнены, более 200 человек сосланы на каторгу.

Людям, особенно власть имущим, свойственно искать причины своих проблем вне самих себя. Так и император считал, что он раскрыл заговор европейской организации революционеров и был горд своей победой над декабристами. Усиление в 1826 г. полицейского аппарата и учреждение III отделения Собственной Его Величества Канцелярии ознаменовало начало преследований за малейшее проявление «крамолы». Заведенные дела раздувались до размеров «страшных заговоров», участники их жестоко наказывались. Так, в 1827 г. обсуждение студентами Московского университета вопроса об обращении к народу превратилось в «дело братьев Критских»[222]. В отношении виновных действовала отработанная схема: тюрьма, арестантские роты, ссылка на Кавказ.

В 1826 г. был опубликован Устав о цензуре, призванный оградить самодержавие от вредного влияния Запада. Спустя два года устав заменили другим, более «мягким», но и он запрещал обсуждать в печати монархический строй, сочувствовать революционерам, высказывать «самочинные» предложения о государственных преобразованиях. Цензоры работали под постоянным наблюдением Главного комитета.

Однако превентивные меры правительства не могли в полной мере исключить ни крамолы, ни стремления русской интеллигенции к организации тайных обществ. Напротив, беспощадное подавление инакомыслия провоцировала образованную часть народа на сопротивление власти[223]. Видимо, сказывалась и природная тяга человека ко всему запретному. Запрещение официального распространения литературы повышало спрос на издания революционных партий. Устанавливаемые самодержавием ограничения не устраняли недовольства населения политикой угнетения, а лишь препятствовали этому недовольству выражаться, что являлось, как отмечает Н. И. Лазаревский, источником новых поводов к недовольству[224]. Поэтому вновь возникающие тайные общества организовывались с учетом опыта своих предшественников – декабристов. Центр общественного движения переместился из армии в университеты, студенческие кружки, литературные салоны, редакции газет и журналов. Так, в середине 20-х годов возникает кружок Д. Веневитинова, в начале 30-х – кружок К. Станкевича, А. Герцена и Н. Огарева, в 1840-х гг. – кружок М. Буташевича-Петрашевского. Только в Петербурге было несколько кружков, которые не противопоставляли себя власти и контролировались ею. Новое поколение увлеклось философией, а власти ошибочно считали, что увлечение философией не угрожает самодержавию. Однако прозревшая молодежь, изучив опыт своих предшественников, очень скоро начнет организовываться для насильственного ограничения власти монарха либо его насильственного же свержения. Идея, подхваченная массами, не только стала жить сама по себе, но и превратилась в своего рода приманку для радикально настроенных личностей. Эту закономерность обнаружил Г. Лебон, который отмечал: «Не во власти людей остановить ход идей, когда они уже проникли в душу; тогда нужно, чтобы их эволюция завершилась. Защитниками их чаще всего являются те, которые намечены их первыми жертвами… Человечеству остается только считать химеры, которые оно себе вымышляет и жертвой которых оно последовательно становилось»[225]. Не имея права собираться и открыто отстаивать свои права, молодежь весьма легко вовлекалась в тайные ассоциации. Сам политический климат в России толкал молодые, активные натуры на революционный путь[226]. И никакие политические процессы, никакие репрессии не могли остановить того хода мысли, который стал неотъемлемым достоянием жизни общества в рассматриваемый период его исторического развития.

Точкой отсчета в истории организованного революционного терроризма в России следует считать 1863 г., когда вольнослушатель Московского университета Николай Ишутин создал кружок «Организация», декларируемой целью которого было «взаимное вспомоществование». Имея переплетную и швейную мастерские, члены Общества якобы стремились создать общество переводчиков и переводчиц «на социальных началах». Но образование в середине 1866 г. ишутинского «Ада» – строго законспирированного кружка «бессмертных» – показало истинные цели организации, которые можно определить как первый пробный камень в реализации идей немецкого философа Карла Гейнцгена. В функции «бессмертных» входило осуществление контроля над деятельностью революционеров и цареубийство в случае, если правительство не согласится с требованиями «Общества». Во время совершения акта терроризма члены «Ада» должны были иметь при себе «шарик гремучей ртути» для обезображения лица. Это должно было в случае ареста обезопасить других членов кружка. Наличие контролирующего органа придало «механизму цареубийства» законченный вид. При необходимости этот механизм мог работать автономно и рано или поздно должен был проявить себя в реальности, в конкретном террористическом акте.

Хотя историки и считают, что Д. В. Каракозов самостоятельно принял решение стрелять в царя, несомненно, покушение было совершено им под впечатлением от разговоров, которые велись в кружке «ишутинцев». По воспоминаниям современников, «в кружке этих людей, как и во многих кружках студенчества, часто говорилось, что следовало бы уничтожить этого государя за пресловутое освобождение крестьян, которое затормозило революцию в России. Это последнее было общим мнением всей интеллигенции. Каракозов был одним из приверженцев этого мнения…»[227]. Пусть выстрел возымел обратный эффект, поскольку привел лишь к усилению реакции и взрыву верноподданнических чувств, но пример Каракозова оказался привлекательным для молодежи.