Мургаш - Добри Джуров

проведем в Маказе. Нас сводили на богослужение. На обед дали жареную баранину. Порции мизерные, и никто, конечно, не наелся.

7 мая. В пять часов утра тронулись к Гюмюрджине. Через час пересекли старую границу. Встретили две свежие немецкие могилы.

Дорога вьется как змея. Красиво.

8 девятнадцати километрах от Гюмюрджины увидели еще одну немецкую могилу, а потом еще и еще.

Участок пути от семнадцатого до четырнадцатого километра был особенно трудным. В этом районе шли тяжелые бои, и в воздухе стоял густой трупный запах. Он исходил из бесчисленных безыменных могил. Жители окрестных сел, после того как фронт прошел, хоронили погибших в наскоро выкопанных ямах, кое-как присыпая землей. Кругом выстроены блиндажи. Местность опустошена и выжжена. Война!

Людей почти не видно. Новое шоссе спокойно переходят черепахи. Один солдат насобирал их целый мешок. Из них варят вкусный суп.

На повороте устроили привал. Отсюда как на ладони виден город Гюмюрджина.

Остановились на поляне севернее города. Разбили палатки. От усталости все буквально валились с ног. В этот день мы прошли по горам тридцать два километра.

8 мая. После завтрака пошел на реку искупаться. Ночью не спал от холода. Мы на юге, у самого Эгейского моря, а по ночам холодно, как в горах. В три часа дня нас отпустили в город. Вернуться нужно было к шести.

В городе запустение и нищета. Повсюду следы войны. Около нашего лагеря все время вертятся босые, оборванные ребятишки, выпрашивающие кусочек хлеба. В магазинах, кроме маслин и сушеного винограда, ничего нет. Хлеб считается роскошью. Жители получают в день по сто граммов какой-то запеченной на противне не очень густой каши. Этот «хлеб» приготовляют из кукурузы, перемолотой вместе с початками, отрубей и половы. Но и за ним выстраиваются длинные очереди у нескольких действующих пекарен.

На западной окраине города всегда стоят толпы людей, которые ждут своих родных и близких, бредущих из плена.

Однажды я видел, как на шоссе появилось несколько изможденных, едва волочивших ноги людей, которые возвращались из плена. Поджидавшие бросились им навстречу. Раздался пронзительный женский крик:

— Янис!

Женщина бросилась обнимать хромого мужчину. Тот ткнулся головой ей в плечо и зарыдал. Из его покрасневших, гноившихся глаз текли слезы.

Болгар в Гюмюрджине почти нет. Население относится к нам довольно настороженно. Только дети и старухи подходят, чтобы попросить чашку супу или кусочек хлеба.

10 мая. Нахожу у себя вшей. На улицах города началась оживленная торговля. Метр шерстяной материи идет за два куска хлеба, метр самого лучшего шелка — за буханку хлеба. Кто из военных чинов имеет доступ к хлебу, за две недели может сколотить состояние.

11 мая. Газеты приходят к нам с опозданием на два-три дня. В «Утре» прочел корреспонденцию о праздновании юрьева дня в Гюмюрджине: все дома были украшены флагами, а веселые, празднично одетые люди забрасывали солдат цветами. Раз так пишет «Утро», значит, так оно и было!

Нас подняли раньше обычного, и мы направились в Ксанти. В пути встретили несколько групп греков, возвращавшихся из плена домой. Они сражались на албанском фронте, сдерживая в течение нескольких месяцев натиск итальянской армии. Какой-то древнегреческий мудрец сказал, что когда улей защищается от медведя, то и одна-единственная последняя пчела может очень больно ужалить…

По обеим сторонам дороги — большие деревья инжира и миндаля, увитые старыми виноградными лозами. Все они буквально ломятся от плодов.

Неужели погибнет столько добра?

Совершив сорокакилометровый марш, мы остановились в двенадцати километрах от Ксанти. Позади осталось Боругольское болото. Здесь древние римляне воздвигли огромный оборонительный вал, чтобы защищаться от нападения «диких» родопских племен, не соглашавшихся отдавать свои стада завоевателям.

12 мая. Целый день отдыхаем в лагере у деревни Сахарка.

14 мая. Все утро через Ксанти и Гюмюрджину двигались немецкие части, отходившие из Западной Фракии.

На завтрак их солдаты получают бульон, шоколад, чай или кофе. На обед — мясо, кофе и шоколад. Еще фрукты. Вечером — то же.

Мы имеем все, что и они, кроме бульона, кофе, шоколада и мяса.

Получил письмо от Невены и Ящерицы. Когда человек находится вдали от родных и друзей, письма для него вроде окна, через которое он смотрит на происходящие в мире события.

18 мая. В Ксанти был Гошо и разыскивал меня. Жаль, что не смогли увидеться.

По железной дороге, проходящей мимо нашего лагеря, непрерывно мчатся в Германию товарные поезда. Вероятно, наши великие союзники начнут скоро вывозить отсюда даже камни.

22 мая. Ползут слухи, что все мобилизованные будут до конца мая отпущены по домам. А мне думается, что мы пробудем здесь еще не менее трех-четырех месяцев. Дай бог, чтобы я оказался не прав.

23 мая. Прибыли в Ксанти для участия в параде. Разместились в помещении склада американской табачной компании. И здесь так же холодно, как в Гюмюрджине. Стоит только где-нибудь расположиться военным, как возле них собираются оборванные дети, старухи и старики с мисками в руках. У нас появилась маленькая подружка, которую мы прозвали Эсмеральдой. Она почти ежедневно приходит к нашему лагерю и уже знает несколько болгарских слов. Когда мы ей что-нибудь даем, она делает нечто вроде реверанса и произносит:

— Благодарю вас, дяденьки.

Безусые ребята, большинству из которых нет еще и двадцати лет, бывают очень довольны.

Как-то после обеда возле склада собралась детвора. В тот день повар был щедрым, охотно наливал по второму черпаку, и многие солдаты отдавали эту добавку детям.

Я поднялся на второй этаж склада, в котором мы размещались, и открыл окно. Взгляд мой привлекла девушка, одетая во все черное. Она стояла в углу двора и смотрела на детей, которые бережно несли миски, наполненные супом.

Вдруг девушка приблизилась к ограде, там было несколько парней из нашей роты. Она подошла к ним, и до меня донеслись робкие слова:

— Господа, хлеба…

Она почти рыдала. Один солдат отдал ей свою пайку хлеба.

В это время во дворе появился незнакомый поручик. Девушка хотела было удалиться, но ее настиг властный окрик:

— Ахтунг! Стой!

Она остановилась, а потом неуверенными шагами опять приблизилась к ограде.

— Что вы здесь делаете? Торговлю устроили? — закричал поручик на солдат.

— Нет, господин поручик. Просто она хлеба попросила, — отозвался один из них.

— Ага, хлеба! Его величество не затем вам его дает, чтобы вы раздаривали этим греческим потаскухам! Я вас проучу!

Солдаты отошли подальше, а поручик крикнул девушке:

— Хлеб!

Девушка молча протянула кусок хлеба и повернулась, чтобы уйти. Но поручик опять остановил ее:

— Постой!

Хлеб он тут же бросил в глубину