Духов день - Андреас Майер

Визнер даже задохнулся от волнения и с мокрым лбом взглянул наверх на окна. Он вдруг почувствовал, как внутри его нарастает жуткая волна ненависти, вызванная речами этого южака. Неожиданно с необъяснимым отвращением он подумал: почему этот гессенец вообще появился тут именно в данный момент и полностью расстроил его план? Ни с того ни с сего появляется здесь, в Нижнем Церковном переулке, как раз на этом месте, словно сам черт его подослал, чтобы разрушить его замыслы, хотя он толком и сказать-то не мог, о каком, собственно, плане идет речь. Если быть точным, никакого плана у него не было. Наоборот, он отправился в Нижний Церковный переулок с неясным умыслом, приложив, однако, немало усилий, чтобы выяснить, где будет находиться сегодня вечером девушка из свиты родственников покойного Адомайта, а вот почему он стоит здесь без толку уже больше часа и что вообще собирается предпринять, сказать с уверенностью он бы не смог. Да, конечно, его замысел заключался в том, чтобы войти в дом и заговорить с ней. Но он туда не вошел! И даже тогда, когда появился этот южак, он все равно не сделал никаких телодвижений, чтобы войти в дом. Тем не менее его ненависть не угасала. Он ему сильно помешал, и Визнер испытывал к нему почти физическое отвращение. А что, если, подумал он, эта девушка, эта самая Мор, чье имя он так и не узнал, вдруг неожиданно появится в дверях, а он стоит тут с этим идиотом и не сможет с ней ни заговорить, ни даже тихонько ретироваться, отступив в тень, sa угол дома. И все кончится тем, что южак сам заговорит с ней и опутает ее сетями своих бессмысленных и непонятных речей, как он это проделал с Гюнес и как попытался сейчас снова проделать с ним, Визнером. Что-нибудь про дорогу туда, которая кажется ему совсем другой, когда он идет по ней обратно, и тому подобная ерунда. Одна сплошная муть, только чтобы придать себе побольше важности. Бешеный от злости, он убеждал себя в том, что все это противоестественно и он никогда не поймет, как это столько девушек клюет на то, что любому нормальному человеку кажется полной чушью. И тем не менее он сам был не в силах отказаться от разговора с южногессенцем. Неожиданно для себя он вдруг запал на одну мысль, еще более странную, чем все остальные: он спросил южногессенца, что тот думает, зачем он, Визнер, торчит здесь, в этом переулке. Сейчас он мне ответит, рассуждал про себя Визнер, ты стоишь здесь, чтобы покурить и посмотреть на окна умершего Адомайта, или, может, так: предположительно ты стоишь здесь без. всякой на то причины. Но южногессенец тотчас же сказал совершенно в открытую: он думает, что Визнер стоит здесь так упорно, потому что ждет девушку. Услышав такой ответ, Визнер пришел в неописуемый гнев, сначала его охватил приступ настоящего бешенства, но уже в следующий момент он испытал стойкое чувство отвращения, смешанное с преклонением перед южаком, и тогда в нем окончательно созрело решение, что с этим человеком ему лучше оставаться в дружеских отношениях, потому что, как он себе сказал, этот южак-гессенец во всем тебя превосходит. А с тем, кто тебя превосходит, отношений лучше не портить. Это всегда можно успеть сделать и потом, подумал он. Но сейчас и в течение еще какого-то времени настроение его было напрочь испорчено, потому что он понял, что сама мысль вовсе не нова и не им эта хитрость придумана, скорее всего, он перенял ее от отца, тот ее частенько повторяет. И ему, Визнеру, это всегда представлялось как самая отвратительная форма подчинения кому-то более сильному. Какую еще девушку, спросил Визнер, что за девушку он должен здесь ждать и как вообще такое могло прийти южаку в голову, он, Визнер, вроде повода для таких подозрений не давал. Южногессенец: он его спросил, и он дал ему ответ на его вопрос, и это все. А что, разве он не ждет здесь девушку? Визнер: что еще за девушку и почему вообще обязательно девушку? Южногессенец: ту девушку, что мелькает в окнах квартиры умершего. Это же ясно как божий день. Визнер: он, южак, действительно какой-то странный тип. Южак-гессенец неожиданно как-то сник от этих слов и вообще впал в задумчивость, слова Визнера даже вызвали на его лице болезненную гримасу. Он отвернулся, явно собираясь уйти. Послушай, сказал Визнер, ну что теперь опять не так? Я же не хотел тебя обидеть. Он, Визнер, ведь совсем не знает его и потому не может знать, чем его можно обидеть. Южногессенец печально сказал, он его и не обидел, однако он хочет уйти. Он… он, собственно, прав, он действительно какой-то странный человек. Впрочем, ему совершенно безразлично, думает так про него Визнер или нет. Многие считают, что он странный… У него есть девушка… То есть он хочет сказать, что он много раз пытался представить себе, что это такое, когда у тебя есть девушка, но так и не пришел ни к какому определенному выводу. Нет, он правда не знает, что это такое. С ним так часто бывает. Ее имя — Катя… Но ему не обязательно запоминать его, это вообще само по себе безразлично. С тем же успехом ее могли бы звать Марион. Или Эльке. Совершенно безразлично. Это все очень относительно. Он просто называет ее своей девушкой, чтобы она существовала для него как понятие. Понимаешь, без такого понятия, без некоего конкретного понятия… вообще нечего будет сказать! Да-да, сказал Визнер, только он должен поставить в этом деле точку. Точку, ах да, конечно, поставить точку, произнес, впадая в панику, южак. Он только хотел сказать, что родители его девушки, если уж пользоваться этим понятием, как раз и считают его странным, даже очень странным… Визнер, притворяясь: то есть как это? Южногессенец: каждый раз… когда он начинает говорить, он… испытывает такое доверие к тому, кто его слушает, хотя даже не может точно сказать, чем это объясняется… И к нему, Визнеру, он тоже сразу почувствовал доверие, как только начал с ним разговаривать, хотя по вполне понятным причинам не так-то просто ответить ему тем же. Визнер: да-да, вчера ты тоже самое говорил и про турчанку, или кто там это был, мне совершенно безразлично. Южногессенец: он никому не доверяет, но тем не менее сразу испытывает ко всем такое доверие, это его проблема, действительно настоящая проблема. Он, собственно, хотел сказать следующее (Визнер во время всей этой бесконечной бессвязной несуразицы исполнял в переулке от нетерпения что-то вроде пляски святого Витта, а Бенно, южак, казалось, вообще ничего не замечал). Но самым неожиданным образом он вдруг больше не произнес ни слова и в полной отрешенности уставился перед собой в землю, в какую-то одну точку, чем-то привлекшую его внимание.

Сначала его лицо помрачнело, потом неожиданно просветлело, он даже повеселел, но уже в следующий момент вновь погрузился в отчаяние. Какое-то время южак-гессенец оставался в неком двойственном состоянии, переходя из одного настроения в другое. Действительно странный тип, опять подумал Визнер. Стоит тут, будто пребывает в других мирах. Да, он в самом деле выглядит так, словно он не от мира сего и пребывает в каких-то своих далеких мирах. Что за странное поэтическое выражение — пребывать в других мирах, откуда оно у него? Он где-то слышал его совсем недавно. Ах да, это так турчанка выразилась, она процитировала его из какой-то своей книжки. Она ведь без конца книжки читает. А при чем здесь турчанка? Она, кстати, занимается культурой Востока и даже Гёте читала. Занимается, еще одно ее словечко. А я торчу в этом переулке, и этот ненормальный южак тоже все еще стоит рядом со мной и даже не двигается, словно застыл на одном месте, и смотрит как безумный в одну и ту же точку у себя под ногами. Да что он там такого особенного увидел в этом месте? Он больше ничего не говорит и не убегает от меня. Боже праведный, сколько же это может продолжаться? Еще никогда в жизни он ничего подобного не наблюдал. И я абсолютно не знаю, что следует делать в таких случаях. Внезапно южак-гессенец издал победный крик и вышел из оцепенения. Впав в настоящую эйфорию, он принялся бегать взад и вперед и опять что-то говорить, но очень быстро прервал себя и договорился с ним, Визнером, о встрече в известном ему заведении «Под липой», он немедленно идет туда, да, в «Липу», это хорошая идея, даже очень хорошая идея. И как я раньше об этом не догадался, несколько раз повторил южногессенец, я просто забыл об этом, просто забыл… хотя это входило до того в мои планы, понимаешь! Визнер сказал, что ничего не понимает, но если таковы его, южака, намерения, так вроде ему ничто не мешает осуществить их, он может хоть сейчас отправиться туда. Да нет, сказал с внутренним волнением южак-гессенец, это все мне безразлично, совершенно безразлично, я совсем не это имел в виду, дело-то вовсе не в самой «Липе», я говорю о том, как… уйти отсюда! Извини, нет-нет, это я просто так говорю, тебе этого не понять. Нет, ты никак не можешь этого понять, потому что я говорю загадками. Но мы обычно все так говорим, непонятно и загадками. Поэтому все так нескладно и получается, потому что мы не умеем ясно выражать свои мысли! Один никогда не знает, чего хочет другой, даже если он всю свою жизнь свято верит в то, что точно знает, чего другой хочет! Все считают, что это так просто, а на самом деле все как раз очень сложно, и если бы все это поняли, если бы могли прозреть и провидеть те сложности, которые оттого и возникают, что все думают, это так просто, вот тогда, да, именно тогда все действительно было бы очень просто, ибо истинное право на существование имеет только простота, в этом он, южногессенец, давно убежден. В действительности все очень просто, по только этого никто не знает, потому что каждый считает так еще до того, как доподлинно узнал это. Нет, понять ничего нельзя, подумал Визнер. Южак говорит так, словно бредит в лихорадке, можно подумать что перед ним пьяный. Мне это совершенно безразлично, тихо сказал южногессенец. Неожиданно он посмотрел на Визнера отрезвляющим взглядом. Ты считаешь меня сумасшедшим, сказал он. Визнер: нет-нет, боже упаси. Южногессенец, настойчиво: нет, именно так, ты считаешь, что я не в себе. Но у меня нет лихорадки, я не бредил, и я не пьян. Я вижу сейчас все значительно глубже, так мне кажется, ясно и отчетливо. И я делаю упор на все: мне все безразлично. Все совершенно безразлично. И не имеет ничего общего с тем, о чем я только что говорил. Это вообще даже никак не связано со словами. Нет больше ни «да», ни «нет». И никогда не было. Визнер: как это? Всегда есть и «да», и «нет». Южногессенец: нет. Это то же самое, если ты полетишь на Луну, а по дороге вдруг умрешь, и тогда тебе твой летательный аппарат больше уже не нужен. Понимаешь? Визнер сказал, он вообще ничего больше не понимает. Южногессенец отвернулся и впал снова в задумчивость, а потом покинул Нижний Церковный переулок. Визнер долго смотрел ему вслед и качал головой. Что за чудак, думал он. Чуть позже вечером у Визнера все-таки появилась возможность поговорить с Катей Мор, но не в Нижнем Церковном переулке, а по дороге на площадь перед Старой пожарной каланчой, в Зерновом переулке…