Духов день - Андреас Майер

Госпожа Адомайт, исполняя роль хозяйки дома, обходила тем временем всех приглашенных, присоединяясь на несколько минут к отдельным группкам и включаясь для вида в разговор, она умело выдавала свое присутствие одной или двумя фразами или подбрасывала вопросик, свидетельствовавший о ее интересе к беседе. Хозяйка вечера, шепнула она Шоссау, проходя мимо него, должна быть везде и, к сожалению, нигде. Пойдемте к моей тете, этот господин Брайтингер кажется мне малосимпатичным соотечественником. Это такой тип людей, которые всегда уличают. Есть такие люди, им непременно надо кого-то в чем-то обвинять. И, ради всего святого, возьмите себе еще шампанского, его здесь сегодня предостаточно. С моей внучкой вы уже познакомились? Кате: как жалко, что здесь нет Бенно, я не хочу сказать, что ему было бы здесь очень весело, но определенно интересно познакомиться с другой частью твоих родственников. Вы должны знать, любезный господин Шоссау, друг моей внучки чем-то напоминает моего брата. Он большой любитель наблюдать. Себастьян тоже любил наблюдать за людьми. Еще будучи подростком, он мог в совершенстве изобразить кого-нибудь из жителей деревни, устраивал из этого настоящее представление. Он к тому же хорошо владел диалектами Веттерау, а уж говором Флорштадта вне всякого сомнения, тогда как она, Жанет, так и не научилась складно болтать по-местному. Им обоим, и Бенно, и Себастьяну, их натурам, и не стоит скрывать этого, свойственно что-то мрачное, и это их тоже роднит. Может, ты и права, Катя, что не взяла Бенно сюда, это могло оказаться для него слишком большим напряжением и утомило бы его, общество его всегда утомляет, порой он даже ненавидит компании. Я вот всегда была очень общительным, компанейским человеком, а Себастьян был моей полной противоположностью. Но, может, это всегда так между родными братом и сестрой. Если бы у нас был еще кто-то третий, брат или сестра, кто знает, может, тогда роли распределились бы по-другому. Такова, собственно, моя теория, брат и сестра всегда вынужденно оказываются единством противоположностей. Катя: какая-то очень странная теория. Госпожа Адомайт: ты не можешь об этом судить, потому что ты единственный ребенок в семье. А такие дети тоже имеют свои особенности. Они эгоцентричны. Брат и сестра пребывают в постоянной конкуренции друг с другом, а единственный ребенок в семье конкурентов не знает. Катя: какое-то очень странное понятие, каким ты оперируешь, что значит конкуренция. Разве она конкурировала в семье со своим братом? И из-за чего? Госпожа Адомайт: ах, Катя, ты никогда не испытывала на себе, что это такое, когда кто-то ведет себя так, как это делал ее брат. Она даже говорить об этом не хочет. Она всегда любила своего брата, но он вдруг так резко изменился, и никто тогда этого изменения не заметил, это и было самым тревожным, потом ничего уже поделать было нельзя. Словно все это время в нем зрел другой человек, однажды он и появился совершенно неожиданно, когда процесс уже стал необратимым. Вся история с домом действительно была отвратительной. Просто чудовищной! Ее брат повел себя тогда наихудшим образом, и для всех заинтересованных лиц было бы лучше, если бы он этого не делал, а оставался таким, каким был всегда, открытым, милым, любящим людей, а не одержимым идеей домовладения. Катя Мор: но как можно говорить про человека, жившего в этой квартире, что он был одержимым домовладельцем, да ты посмотри вокруг! Госпожа Адомайт: он хотел владеть этим домом согласно своим основополагающим жизненным принципам, и он так и сделал. Она должна хоть на минуточку себе представить — целый дом для одного человека, а я, его сестра, обыкновенная глупая гусыня в сравнении с одухотворенной личностью Себастьяна Адомайта, могу и поработать ради денег, чтобы было на что снять квартиру, разве для меня уж столь важно, окажусь я в итоге в водосточной канаве или еще где, ведь я все равно верчусь-кручусь в этом вареве жизни и ничем не отличаюсь от всех остальных прочих, не то что господин Себастьян Адомайт, к нему дозволено прикасаться только в лайковых перчатках, ведь даже его ослиное упрямство всегда выдавалось за особую тонкость души. Он прекрасно знал, что, имея этот дом, он в финансовом и социальном отношении практически неуязвим в своей независимости, и эта независимость, делавшая его свободным, была для него самым важным в жизни, он все приносил ради этого в жертву, даже семью. У древних греков свободным считался только тот, кто не должен был зарабатывать свой хлеб в поте лица. Ее брат раньше часто повторял это. Каким злым роком обернулся для нее позднее этот закон древних. Хорошо, пусть она не столь интеллигентна, как он, она с этим согласна и всегда это признавала. Но ведь в жизни есть еще и другие ценности. В конце концов, она вырастила детей, а это, как она считает, тоже не так уж мало, если, конечно, не считать в какой-то мере непристойным занятием придавать столько значения обыкновенным вещам и приписывать себе в силу этого определенные заслуги. Но, мои дорогие, почему мы все время говорим о чем-то неприятном? Я ему все простила и не держу в своем сердце зла на него, и произошло это не сегодня, а много лет назад. И если бы не было этого дома во Флорштадте, а в нем ее брата, она, может, никогда бы и не вернулась сюда из Англии, потому что жизнь в Англии очень хорошая, а с момента возмещения ей убытков со стороны бывшего мужа после бракоразводного процесса у нее вообще больше нет финансовых проблем. Шоссау: так вы в разводе? Госпожа Адомайт, потупив взор: да. Она уже двадцать лет как в разводе, крикнула из другой комнаты тетя Ленхен. Потому что ее муж и его секретарша… Что касается секретарши! Блажен тот, кто верит в это! Конечно, в Англии очень хорошо живется, если ты в разводе и получаешь при этом такую компенсацию, как она. Пусть так, Ленхен, сказала госпожа Адомайт. Вы же знаете, дорогой господин Шоссау, кто раз споткнулся… Тетя Ленхен: ах, вечно эта старая песня, она больше не может этого слышать, ей все давно осточертело, ведь все было рассчитано и даже точно просчитано на годы и десятилетия вперед, она до противности знает наизусть все эти ее байки и как она все это устроила.

Госпожа Адомайт вновь опустила взгляд долу и сочувственно покачала головой, слегка прикусив губу. Будь милостива к нам, сказала она. И затем Шоссау и Кате: я, между прочим, хорошо помню, что, когда впервые увидела Бенно, а это было в парке, я гуляла там с тетей, припоминаешь, тетя Ленхен, мы тогда впервые встретились с Бенно, это было в княжеской усадьбе, пожалуй, осенью? Тетя Ленхен: ей все запрещают вспоминать. Госпожа Адомайт: но об этом ты спокойно можешь вспомнить. Тетя Ленхен: очень приятный молодой человек. Искренний, открытый, честный, без задних мыслей, каким и должен быть настоящий джентльмен. Не верьте ни единому ее слову, Шоссау, сказала тетя Ленхен, все они без конца твердят, будто Бенно полная противоположность тому, якобы у него очень тяжелый характер и что он упрямый, твердолобый, отсталый и так далее, все это чушь. Вот тебя, Жанет, он сразу раскусил. За тобой всегда тянется особый след, и каждый нормальный здоровый человек типа Бенно непременно его учует. На тебя ведь и все собаки рычат. Ты — само олицетворение таинственности и скрытности, и такие люди, как Бенно, сразу чувствуют это. Госпожа Адомайт: ну, спасибо и на том, что хотя бы коварной меня не назвала. Ленхен: пожалуйста, могу и коварной тебя назвать. А как же? Ты ведь и своего юриста уже вызвала, чтобы завладеть с его помощью послезавтра домом. Тебе пришлось ждать этого момента сорок пять лет, и теперь ты попытаешься не упустить своего. Господин Хальберштадт: но я все же никак не могу понять, что наводит вас на подобные абсурдные предположения, фрау Новак. Вы же знаете наш закон о правах наследования, братья и сестры в таком случае, как этот, не могут юридически иметь никаких претензий, а господин Адомайт вряд ли вспомнил в завещании свою ненавистную сестру. Тетя Ленхен к Шоссау: вот видите! Они уже досконально все проработали. Господин Хальберштадт, собственно, и есть ее юрист, чтоб вы знали. Хальберштадт к Шоссау: позвольте представиться, Хальберштадт, знакомый госпожи Адомайт, очень приятно. Шоссау, протягивая ему руку: Шоссау. Господин Хальберштадт тут же подхватил Шоссау под руку и зашагал с ним по кругу по горнице. Вы, вероятно, очень удивлены происходящим, сказал он, а особенно манерой общения обеих дам друг с другом. При этом ни та, ни другая не испытывают ни малейшей взаимной антипатии, более того, они не могут обойтись друг без друга и часто проводят время вместе, как две самые лучшие подруги. Что касается фрау Новак, то здесь можно, пожалуй, даже говорить о дальней степени родства. Фрау Новак является, если он не ошибается, крестной одного из братьев господина Мора. Так что госпожа Адомайт и фрау Новак вот уже лет двадцать поддерживают тесную связь и ходят друг к другу в гости на чай. Тут нужно еще учесть следующее: у фрау Новак крайне малочисленное родство и своей семьи у нее тоже нет, война, знаете ли, большое зло; своего мужа она потеряла слишком рано, она — вдова солдата. И этим все сказано. Это все очень невеселые дела. Поэтому она всегда настроена весьма недоброжелательно, тот, кто одинок, обычно завидует тем, у кого большая семья. Вам это тоже известно. А к тому же с возрастом люди черствеют. То, что вы услышали сегодня при этой перебранке, сущие пустяки. На свете нет такого оскорбления, которое она не обрушила бы на голову своей приятельницы. А что касается дома, так об этом еще рано говорить. Фрау Новак называет это коллекционированием домов. Госпожа Адомайт, говорит фрау Новак, коллекционирует дома, она начала этим заниматься еще в Англии. Это, конечно, все чепуха. Дом в Честертоне — подарок ее мужа, нанесшего ей тяжелую моральную травму. Представьте себе, как это было оскорбительно для госпожи Адомайт. И чуть в сторону, пониженным тоном: история с секретаршей на самом деле липа, ничего похожего в действительности не было. То есть секретарша, конечно, была, но речь-то шла совсем о другом. Истинная правда настолько постыдна, что госпожа Адомайт из сострадания к собственному мужу Джорджу пошла на мировую с ним, остановившись на этой более безобидной версии его связи с секретаршей. Ее муж погряз в разврате. Здоровенный мужичище, силен, словно бык, ну, одним словом, вы понимаете. И при этом у него странный голос, тонкий и писклявый, говорит фистулой. А дом на Липовой аллее в Хеппенхайме только переписан на госпожу Адомайт, потому что между семейством Мор и братьями и сестрами из рода Моров десятилетиями идет спор из-за этого дома по правам наследования, а госпожа Адомайт пользуется неограниченным доверием в семействе Моров. Дом же в Бенсхайме она купила на собственные деньги. И каждый раз все происходило абсолютно по правилам и для любого участника сделки в форме транспарантного делопроизводства, тем не менее фрау Новак не перестает твердить о коллекционировании домов госпожой Адомайт. Что же касается дома господина Адомайта, то найденный и в этом случае путь к правовому урегулированию вопроса опирается на параграфы закона. Шоссау: что за урегулирование? Еще ведь даже не оглашено завещание. Хальберштадт: да-да, конечно. Но предусмотрительно заранее достигнуто соглашение с сыном Клаусом, который является единственным прямым наследником. Шоссау: ему кажется, он его не совсем понимает. Что он такое только что сказал про сына Адомайта?