Духов день - Андреас Майер

Катя Мор потратила после поминок какое-то время на то, чтобы увильнуть от вопросов юриста Валентина Хальберштадта. Он вел себя крайне напористо и жестко. Очевидно, Хальберштадт внимательно проследил за тем, как Катя Мор несколько раз беседовала во время поминок с подателем ходатайства (Шоссау), и заключил из этого, что Катя Мор может рассказать ему поподробнее об отношениях этой персоны с завещателем Адомайтом. Естественно, характер поведения юриста и его обращение с девушкой были ей противны. Хальберштадт не отступал от нее ни на шаг, преследовал в переулках, где она пыталась от него скрыться, и все время предлагал проводить ее домой, то есть в «Зеленое дерево». Она же несколько раз повторила ему, что не интересуется ни домом Адомайта, ни вообще наличием имущества у ее бабушки и что она ему не доносчик, а его поведение находит верхом бестактности. То, что он бегает за ней по переулкам, ей крайне неприятно, и она просит его оставить ее в покое. Но Хальберштадт не отставал от нее и все спрашивал, не рассказывал ли ей Шоссау о ключах? Госпожа Адомайт желает знать, у кого есть ключи от дома. Весь дом кажется странным образом пустым, возможно, уже кое-что украдено, например, он не увидел ни одного предмета бытовой электротехники, ему это сразу бросилось в глаза, поскольку сегодня это крайне непривычно… нет даже телевизора. А она должна себе представить дело так: в конце концов окажется, что Адомайт завещал все этим молодым парням, Шустеру и Шоссау, или еще кому-то третьему. Не исключается также и тот вариант, что Адомайт усыновил кого-то из них, это сегодня в порядке вещей. Катя в изумлении остановилась как вкопанная. Зачем это было Адомайту усыновлять кою-то? Как такая мысль могла прийти ему в голову? Это уж совершенно ошибочное рассуждение. У него ведь есть собственный сын. Хальберштадт: ну и что! Так теперь многие делают, чтобы уменьшить наследственную пошлину. Катя: вот теперь с нее действительно хватит! Похоже, он перепутал Адомайта с собой. Какая гадость! Всего хорошего! Катя Мор решительно ушла и прямым ходом направилась в сторону Старой пожарной каланчи, чтобы избавиться наконец от Хальберштадта. По дороге туда она не могла отделаться от ощущения, что за ней кто-то наблюдает. Она не могла точно объяснить, откуда у нее это чувство, но она несколько раз оборачивалась, все еще думая, что Хальберштадт по-прежнему бежит за ней. Но Хальберштадта не было. Не может такого быть, подумала она, Чтобы он прятался где-то за углом дома, до этого он все-таки еще не дошел. Возможно, это все ее разыгравшееся воображение. Но тут она опять остановилась и снова оглянулась, потому что ее буквально пронизало физическое ощущение, что позади кто-то есть. Но улица была пустынна. В свете уличного фонаря примерно на расстоянии ста метров она увидела в конце разбегающихся переулков торопливо переходящего перекресток Хальберштадта. Типичным для него, рассчитанным на публику, движением руки он зажег сигару и покачал при этом головой, словно разговаривая сам с собой. Он даже жестикулировал при этом, как это было ему порой свойственно. Его было видно буквально несколько секунд, после чего он скрылся за домами. Катя Мор не на шутку забеспокоилась, потому что ее ни на минуту не оставляло ощущение, что здесь кто-то есть. Бенно? — спросила она неожиданно в темноту, она и сама не могла сказать, почему она так спросила. По непонятной причине она вдруг подумала о Бенно. Впрочем, очень скоро она отнесла это за счет свой нервозности и пошла переулками дальше, погрузившись в невеселые думы. Но мысль о Бенно не оставляла ее. Она вдруг испытала невыносимую тоску по нему, хотя в течение дня даже ни разу не вспомнила о нем. Да, это странно, она не часто думает о нем, но уж если думает, то на душе становится невыносимо тоскливо. Ей опять пришло на ум, что она почти не может думать о нем конкретно, тем более принимать какое-то решение. Точно так же она не в состоянии ни с кем говорить о нем. Она способна защищать его, но говорить о нем пет, этого ей еще никогда не удавалось. На самом деле происходит что-то очень странное с ней и Бенно, по-другому она это назвать не может.

Неожиданно, пока она шла переулками к Старой пожарной каланче, к пестрой по случаю праздника площади и думала о Бенно, ее вдруг охватило огромное чувство счастья, она почувствовала себя несказанно счастливой в своих мыслях о нем, неистовой мощи волна эмоций внезапно нахлынула на нее, она едва удержалась на ногах, хотя кругом ничего не происходило, она всего лишь шла по тихим мирным переулкам. Люди всегда стремятся к счастью, заключают браки, рожают детей, существует целая программа семейной идиллии, но она никогда не понимала и не принимала этой программы, ее родители постоянно упрекали ее в этом. Счастье пришло к ней сейчас, в этом переулке, только что, без всякого объяснения и причины, и у нее нет сил выдержать его, оно, того гляди, ее раздавит. Надо как-то защитить себя. Она почувствовала, как внутри ее всколыхнулись слезы, абсурд какой-то, слезы бешеной ярости и отчаянного счастья, она попыталась судорожно подавить их, остановившись для этого под табличкой на углу дома. Как же называется этот переулок? Да-да, это сейчас жизненно важно для нее — знать, как называется этот переулок, ах, вот что, теперь я знаю, черт бы его побрал. Оказывается, это Зерновой переулок. Что за странное название, Зерновой переулок, какое-то необычное, нет, минуточку, ничего странного… Внезапно ей стало не по себе, она прислонилась к стене дома, ее тело сотрясали судороги, и она зарыдала без всякой на то причины. Боже мой, что с вами, спросил проходивший мимо местный житель, веттераусец, как они себя здесь называют.

Ничего, сказала она, ничего. Это… это нельзя описать. Простите, опять спросил он. Катя засмеялась. Он должен ее извинить, с ней действительно ничего не случилось. Ничего такого, чему можно было бы дать внятное объяснение. У нее и настроение, между прочим, не такое уж плохое. Она не испытывает никакой печали. Ну, это, конечно, все очень странно, сказал веттераусец. Сегодня все какие-то странные. Не в обиду будь сказано! Он только спросил ее, потому что она плакала. До свиданья. Катя еще немного постояла у стены, рассматривая звездное небо. Она действительно вела себя странно. Если бы ее видел Бенно. Она, между прочим, стоит сейчас здесь без всякого дела точно так же, как обычно стоит он. А вот это наверху Плеяды. Ну ладно, сказала она себе, я хотя бы забыла всю неприятную историю с Хальберштадтом и не буду больше думать про эту гадкую персону. Постояв еще немного, она пошла дальше. На площади звучала музыка, там все шло своим чередом, все веселились и, дав себе волю, праздновали Троицу, повсюду горели пестрые фонарики, в воздухе уже чувствовалась прохлада. Она еще раз оглянулась и убедилась в том, что окончательно избавилась от Хальберштадта. В основном это все были молодые люди, веселившиеся на площади, на подиуме играла рок-группа, музыканты исполняли старые шлягеры и современные хиты, неизменно вызывая всеобщий восторг. Только совсем с краешку сидело несколько пожилых людей, они чокались кружками, неодобрительно качали головами и выражали характерными жестами общее свое мнение относительно неуемно шумной молодежи. Она спросила себя, а ей-то здесь как быть. Попробовать сесть одной за стол, так это наверняка ненадолго, кто-нибудь обязательно подсядет и начнет приставать к ней с разговорами, а ей сейчас этого совсем не хочется. Вернуться на постоялый двор у нее тоже желания не было. Может, лучше пойти туда, в тот трактир, где поселилась ее бабушка, в «Липу», как они тут говорят. Правда, она опять встретит там Хальберштадта, но ведь можно сесть от него подальше, за другой столик, и посмотреть газеты. Бабушка ее ненавидит, потому что Катя для нее как вечный упрек. Не имея возможности доказать неискренность своей бабушки, она тем не менее априори считает ее неискренней, это происходит непроизвольно, и она ничего не может с собой поделать, это как неоспоримая данность, не вызывающая ни сомнений, ни мыслей. И бабушка чувствует это, а следовательно, ненавидит ее и потому на людях необычайно приветлива с ней. Кроме того, она жуткая интриганка. Все ее козни и происки и были как раз тем, что Бенно прежде всего заметил в ней. Поэтому она, Катя, давно привыкла держаться по отношению к бабушке совершенно пассивно, только чтобы не оказаться впутанной в одну из ее махинаций. Она не вкладывает вслепую денег и не депонирует неизвестно где ценные бумаги, или что там они еще делают. Она не хочет иметь ничего общего с деньгами своей бабушки. И вообще придерживается мнения, что у семейства Мор и госпожи Адомайт денег и без того достаточно. Для них деньги скоро уже станут самоцелью. Деньгами можно заниматься бесконечно, и возникает даже какая-то идиотская, почти метафизическая уверенность в том, будто делаешь нечто полезное, рациональное и даже жизненно важное. Впрочем, все эти мысли о деньгах и о бабушке, которые вдруг захватили ее, вовсе не столь необходимы сейчас, а кроме того, на все можно посмотреть и другими глазами, и прежде всего, если уж на то пошло, у нее вообще нет никакой необходимости уметь правильно разбираться в этих вещах. И зачем это нужно — уметь правильно разбираться в них? Тогда почему же все люди обязательно хотят уметь это делать? Ну вот, теперь она уже точно, как Бенно, забралась в заоблачные выси философских понятий и пытается оттуда их ниспровергать. Она настолько развеселилась от этой мысли, что неожиданно громко засмеялась. Вид у нее наверняка был преидиотский, стоит одна и громко смеется, но ей это вдруг стало совершенно безразличным, она сейчас покинет эту площадь, пойдет и сядет в «Липе». Тут ей вдруг почему-то пришло на ум словечко приют, и она снова громко рассмеялась, оно показалось ей таким симпатичным, ведь можно также сказать и ласковый приют. Как это прекрасно, что вы опять смеетесь, сказал все тот же веттераусец, повстречавшийся ей раньше в Зерновом переулке. Он шел от стойки, в руках у него была тарелочка с кружочками соленой редьки. Ах, соленая редька, здесь ее тоже едят, спросила она, радуясь. Нет, сказал веттераусец, у нас это скорее мода, знаете ли, на все баварское. Катя тут же сказала ему, что там, в Зерновом переулке, она точно так же могла бы смеяться, вместо того чтобы плакать, просто так все получилось по чистой случайности, она никогда не сможет ему этого объяснить. Веттераусец тоже засмеялся и сказал, она и не должна ему ничего объяснять. Но скажите, пожалуйста, спросил он вдруг крайне изумленно, откуда вы знаете, что это был Зерновой переулок? Вы же не местная.