Журнал «Вокруг Света» №04 за 1980 год - Вокруг Света

Синяя Пала придала мне силу и уверенность в том, что заветные мои мечты сбудутся, что трудные мои дела сделаются и что много будет у меня вот таких же прекрасных походов, дарящих вдохновение и удачу.

Здесь я нашел большой обломок беломорита и ржавую-прержавую кайлу с обломанным носком, бережно взял ее в руки и долго разглядывал. Многое могла бы она рассказать. Не Семен ли, открывший для людей Синюю Палу, подаривший ее нам, оставил здесь эту кайлу? Кто знает...

С тех пор большой красивый камень стоит на моей книжной полке. По вечерам, когда засыпают мои домашние, я сажусь за письменный стол и вижу, как свет настольной лампы зажигает в полупрозрачном белом камне голубые искры. И снова мне чудится синий блеск беломорских заливов и что-то еще, не имеющее названия, что-то связанное с тайной и сказкой...

В. Опарин

У скал Монерона

На заповедный остров Монерон нас привела работа. Предстояли погружения в круговорот теплых и холодных течений пролива Лаперуза, которые взрастили на склонах прибрежного шельфа настоящие подводные джунгли. Нас было трое. Олег Яременко должен был собирать морской гербарий, я — фотографировать под водой экспонаты, а Гена Романов обещал бесперебойно снабжать нас сжатым воздухом для закачки аквалангов.

Дальневосточная биологическая прибрежная экспедиция, которой руководила Вера Борисовна Возжинская, старший научный сотрудник Института океанологии АН СССР имени П. П. Ширшова, работала в этих краях уже несколько лет. Главной задачей экспедиции была оценка продуктивности донных растений — определялась скорость образования органического вещества, создаваемого водорослями. Основная группа под началом Возжинской отправилась в Охотское море, а мы втроем — на Сахалин и Монерон.

На Монероне, островке в несколько десятков квадратных километров, постоянно жили в то время трое «маячников» и трое работников Гидрометеослужбы. Остальные — сезонники, рабочие-гидростроители; раз в неделю они загружали прибрежной галькой баржу, которую таскал из Холмска буксир. Собственно, благодаря гидростроителям мы и попали на Монерон. На причале Холмска повстречался нам капитан буксира и любезно согласился доставить нас и «впечатляющий» всех багаж экспедиции.

На острове мы поселились в балке — маленьком домике на полозьях. Рядом стоял второй домик, служивший одновременно и кухней и кладовкой. Стены его были увешаны связками лука и чеснока, перца и вяленой рыбы, в углу кладовки стоял ларь с картофелем, рядом — ящики с мясными консервами и соками. Мы поняли, что от голода на Монероне не умрем и напрасно везли крупы и консервы...

С первых же шагов по острову стало ясно, что все рассказанное о нем сильно преуменьшено.

Скала острова — основная его твердь — вырывалась из глубоких вод моря; за зелеными гранями ее виднелись малые островки. Ручьи и родники несли свои воды в густых зарослях и так были укрыты от глаз, что найти их порой можно было только по лагунам на побережье. Травы на благодатной почве при мягком и влажном климате поднимались до невиданных размеров. Листья лопухов, которые на нашем материковом лугу доходят до колена, здесь были выше роста человека. В этих зарослях мы пробирались, как в густом подлеске.

Прозрачность воды в прибрежных лагунах превосходила все «стандарты». В солнечных лучах остров начинал сверкать и переливаться яркими бликами, а море — голубыми искрами. На подводных склонах дрожали солнечные блики, в прибрежной волне вспыхивали яркими пятнами водоросли и животные.

Но погода, похоже, не очень баловала прибрежные районы Японского моря, а острову Монерон дождя и тумана доставалось, наверное, больше всех. Однако ненастье нам не мешало работать — имея крышу над головой и печку в кухне, мы могли одеваться дома и погружаться в любое время — водолазное белье всегда было сухим. Море шумело в пятнадцати метрах от балков. Домики стояли на узкой косе-перешейке, между островом и маленьким скалистым полуостровком. Поэтому при любом ветре, конечно, кроме штормового, имелись затишные места для погружений.

Обследование морских угодий проводилось по отработанной нами еще на Баренцевом море методике. Мы с Олегом плыли рядом с лодкой и в намеченной точке, там, где глубина достигала тридцати метров, получив от Гены фотоаппаратуру, погружались. Достигнув нужного места, возвращались к берегу, собирая образцы и фотографируя их. За одно погружение надо было отснять и собрать 10—12 образцов — столько, сколько позволяло количество кадров в фотоаппарате.

Наиболее интересным для погружений оказалось место около полуостровка на дальнем конце косы. Там на глубине 25 метров была площадка, засыпанная крупной галькой; на этих каменьях держались длинные водоросли хорды, хлыстами уходящие к поверхности. Рядом с отвесно поднимающейся скалой нависали две глыбы, своды которых образовали пещеру. Во мраке каменного мешка, скрытого под скалами, селились губки. Если прикоснуться рукой к шершавой холодной каменной стене, то можно было нащупать мягкие, бархатистые наросты. Губки — мы знали это — были самых неожиданных расцветок, но в полумраке глубины все виделось монотонным и буро-зеленым.

...Робкий лучик подводного фонарика Олега высвечивает то кремовые, то ярко-оранжевые наросты. Если рядом «листья» интересующих нас водорослей, лучик задерживается на них — сигнал мне — надо фотографировать. В темень грота врывается на мгновение яркое солнце — это разрядились конденсаторы через две импульсные лампы, но свет так быстро исчезает, что глаз не успевает ни ослепнуть, ни выхватить из темноты яркий подводный пейзаж. До сих пор специалисты не могут найти убедительного объяснения, почему у большинства придонных животных, обитающих в полутьме, такие яркие наряды. В нашем гроте живут лишь робкие разведчики — основные колонии губок глубже, там, где солнечные лучи почти совсем растворяются в сине-черном тумане.

Итак, мы продвигаемся к берегу. Луч фонаря задерживается на веточке известковой водоросли, рядом «листики» ульвы — морского салата и «шишка» свернувшейся актинии. Навожу на освещенное место фотоаппарат, прицеливаюсь в видоискатель, щелкает затвор — и мы плывем дальше. Снимок поможет распознать, где и как расселяются морские обитатели. Олег аккуратно отделил от подошвы камня и «листики» ульвы, и веточку литотамния, но их еще надо доставить на берег, зафиксировать там и довезти до Москвы. Ближе к берегу фотографируем анфельцию. Это лучший агаронос, самая ценная водоросль, из которой добывают агар.

Значение водорослей для жизни моря огромно: водоросли кормят и укрывают взрослых обитателей шельфа и их мальков. Кислород воды в зонах обитания растений — их «заслуга». Человек давно научился добывать водоросли. Морские растения дают ему сырье для промышленности, ряд из них идет в пищу. Ученые утверждают, что в море нет ядовитых водорослей и что все растения практически съедобны. Но добычу в море надо ограничить и дать точные рекомендации по ее объему. Например, морские водорослевые ресурсы Дальнего Востока определяются в сыром весе цифрой, близкой к семи миллионам тонн. Но сколько можно добывать в год морской капусты — ламинарии или анфельции, чтобы не подорвать эти запасы?

Жизнь моря, повторяем, прямо или косвенно зависит от состояния морских лугов и подлесков. Поэтому наша работа полна смысла.

Олег останавливается у новой цели, щелкает затвор, на подводных скалах отражаются блики от осветителя. Вот и берег, к нему уже пристала лодка, ведомая Геной. В его глазах мольба: «Пустите меня под воду, хоть я и компрессорщик, но по велению сердца подводник».

Решаем — завтра погружаются Гена и Олег, а я буду их страховать с поверхности. Так нарушили мы строгие напутствия нашего руководителя, но ведь делу это не помешает, а отказать Романову в погружении у скал Монерона у нас не хватает сил...

А. Рогов Фото автора

Горностай Мындая

Мындай был очень богатым и очень жадным человеком. Ничего в этом удивительного как будто бы и не было — богатство и жадность всегда неразлучны: чем больше человек богатеет, тем больше бывает жаден. А жаден был Мындай не в меру, а потому преумножал свое богатство еще и охотой. Он не сидел, греясь перед благостным огнем печи, плотно наевшись жирного мяса да масляных оладий, как это было заведено у баев с давних пор, а рыскал везде и повсюду. Но мало ему было того, что во многих хлевах было у него полным-полно круторогих, а на пастбищах несть числа долгогривых. От зерна ломились Мындаевы закрома, сундуки были полны дорогих мехов да всякого добра. Но Мындаю и этого было мало, и он, чтобы хоть малую толику к богатствам своим добавить, словно медведь, вздумавший собирать муравьев, с каждой долины, с каждого поля собирал и тащил к себе домой все — будь это сероватая пушистая крыса или маленькая тощая ласка. Кроме того, прослыл Мындай великим упрямцем. Упрямство, подчас тупое, буквально обуревало его. Он настаивал на сказанном, даже если понимал, что полностью не прав. Может быть, Мындай был бы и вовсе забыт — упрямые и жадные баи не были редкостью, — но рассказ о нем остался в памяти народа. Вот из-за какой истории.