Время предательства - Луиза Пенни

Она могла понять, как случившееся превратилось в чудо. В доказательство существования и доброты Бога. И Его щедрости. Почти чрезмерной, подумала Мирна.

Глава шестнадцатая

– Конечно, это назвали чудом, – сказал Гамаш, озвучивая мысли Мирны. – Первые в истории выжившие пятерняшки. Они стали сенсацией.

Старший инспектор положил на кофейный столик фотографию.

С нее смотрел Исидор Уэлле, стоявший позади детей. Небритый человек с обветренным загорелым лицом сельского труженика, с темными волосами, торчащими в разные стороны. Возникало впечатление, будто он всю ночь ерошил их своими громадными руками. Даже на зернистой фотографии были видны круги у него под глазами. Он был одет в рубашку с воротником и потрепанный пиджак, словно в последнюю минуту вырядился в лучшее, что имел.

Дочки лежали перед ним на кухонном столе – крохотные, новорожденные, завернутые в наспех принесенные простыни, кухонные полотенца и тряпки. Он смотрел на своих детей с удивлением, широко раскрыв глаза.

Фотография могла бы показаться комичной, если бы не ужас на его помятом лице. Исидор Уэлле выглядел так, будто Господь пришел к нему на обед и спалил его дом.

Мирна взяла фотографию и стала рассматривать. Прежде она ее не видела.

– Насколько я понимаю, вы нашли снимок в ее доме, – сказала она, пытаясь отрешиться от впечатления, производимого глазами Исидора.

Гамаш положил на стол еще одну фотографию.

Мирна взяла ее. Фотография была нерезкая. Отец исчез, а вместо него за младенцами стояла пожилая женщина.

– Повивальная бабка? – спросила Мирна, и Гамаш кивнул.

Плотная серьезная женщина стояла, уперев руки в бока, ее мощную грудь закрывал заляпанный фартук. Она улыбалась. Усталая и счастливая. И, как и Исидор, смотрела с удивлением, но без ужаса. Она выполнила свой долг.

Гамаш положил на стол третью черно-белую фотографию. На ней ни пожилой женщины, ни тряпок, ни кухонного стола. Все новорожденные аккуратно завернуты в теплые и чистые фланелевые одеяльца и лежат на стерильно чистом столе. За ними гордо стоит человек средних лет, весь облаченный в белое. Та самая знаменитая фотография. С нее началось знакомство мира с пятерняшками Уэлле.

– Доктор, – кивнула Мирна. – Как его звали? Бернар. Доктор Бернар.

Свидетельство славы пятерняшек: почти восемь десятилетий спустя после их рождения Мирна знала имя доктора, который их принимал. Или не принимал.

– Вы хотите сказать, что доктор Бернар вовсе не принимал пятерняшек? – спросила она, возвращаясь к фотографиям.

– Его там даже не было, – ответил Гамаш. – И если подумать, откуда он мог там взяться? В тридцать седьмом году большинство фермерских жен пользовались услугами повивальных бабок, а не докторов. И даже если они подозревали, что Мари-Ариетт носит больше чем одного младенца, никто и предположить не мог, что она носит пятерых. Была Великая депрессия, Уэлле жили в нищете, и даже если бы они знали, что врач необходим, то не смогли бы его себе позволить.

Они оба посмотрели на знаменитую фотографию. Улыбающийся доктор Бернар. Уверенный, знающий, заботливый. Идеально подходящий для той роли, которую он играл до конца жизни.

Великий человек принял чудо. Благодаря своему мастерству сделал то, что до него не удавалось ни одному другому врачу. Он впустил в мир пять младенцев. И сохранил их живыми. Он даже спас их мать.

Доктор Бернар стал доктором, услуг которого искали все женщины. Образцом компетентности. Гордостью Квебека, сумевшего подготовить врача такой квалификации и такой душевности.

«Жаль, что это была ложь», – подумал Гамаш. Он надел очки и внимательно всмотрелся в фотографию.

Потом отложил ее в сторону и вернулся к фотографии с пятерняшками и их насмерть перепуганным отцом. К первой из тысяч последующих фотографий девочек. Здесь они лежали, завернутые в тряпье, в крови, фекалиях, слизи и плодных оболочках. Фотография чуда, но и кошмара.

Первая, но одновременно и последняя фотография настоящих девочек. Спустя несколько часов после их рождения началось творение их образа. Ложь, имитация, обман.

Он перевернул фотографию. На обороте аккуратным, округлым школьным почерком были написаны имена девочек.

Мари-Виржини, Мари-Элен, Мари-Жозефин, Мари-Маргерит, Мари-Констанс.

Вероятно, их быстренько завернули в то, что оказалось под рукой у повивальной бабки и месье Уэлле, и положили на кухонном столе в том порядке, в каком они родились.

Потом Гамаш взял фотографию доктора Бернара, снятую несколько часов спустя. На обороте кто-то написал: «М-М, М-Ж, М-В, М-К, М-Э».

Уже не полностью имена, а только инициалы. «Сегодня написали бы штрих-коды», – подумал Гамаш. Догадываясь, чьей рукой сделана надпись, он опять взглянул на доброго сельского доктора, чья жизнь в ту ночь тоже изменилась. Родился совершенно новый доктор Бернар.

Гамаш вытащил из нагрудного кармана еще одну фотографию и положил на кофейный столик. Мирна взяла ее и увидела четырех молодых женщин лет тридцати с небольшим, они стояли, обняв друг дружку за талию, и улыбались в объектив.

Она перевернула фотографию, но оборот был чист.

– Девочки? – спросила она, и Гамаш кивнул в ответ.

– Они такие разные, – удивленно проговорила Мирна. – Прически, стиль одежды, даже фигуры. – Она перевела взгляд с фотографии на Гамаша, который наблюдал за ней. – И не скажешь, что они – сестры. Вы думаете, это намеренно?

– А вы как думаете? – спросил он.

Мирна опустила глаза на фотографию, но ответ был уже готов, и она несколько раз кивнула.

– Я тоже так считаю, – произнес старший инспектор, снимая очки и усаживаясь поглубже в кресло. – Они были явно очень близки и сфотографировались так для того, чтобы дистанцироваться не друг от друга, а от публики.

– Они замаскировались, – сказала Мирна, опуская фотографию. – Превратили свои тела в костюмы, чтобы их никто не узнал. Скорее даже не в костюмы, а в доспехи. – Она постучала пальцем по фотографии. – Их здесь четверо. А где пятая?

– Умерла.

Мирна наклонила голову к Гамашу:

– Pardon?

– Виржини, – напомнил Гамаш. – Умерла лет двадцати с небольшим от роду.

– Ах да, я забыла. – Она порылась в памяти. – Какой-то несчастный случай, да? Автокатастрофа? Утонула? Не помню. Какая-то трагическая случайность.

– Она упала с лестницы в их общем доме.

Мирна немного помолчала, прежде чем вымолвить:

– За этим не скрывается нечто большее? Я что хочу сказать: в двадцать лет обычно просто так не падают с лестницы.

– Какой у вас подозрительный ум, мадам Ландерс, – заметил Гамаш. – Констанс и Элен были свидетелями несчастного случая. Они видели, как она оступилась. Вскрытия не делали. Извещения о смерти в газеты тоже не давали. Виржини Уэлле тихо похоронили на семейном участке в Сен-Антуан сюр Ришелье. Какой-то работник из морга несколько недель спустя слил информацию. Известие о смерти вызвало скорбную общественную реакцию.

– А зачем замалчивать ее смерть? – спросила Мирна.

– Насколько я понимаю, сестры хотели оплакивать ее смерть в узком кругу.

– Да, это на них похоже, – проговорила Мирна. – Вы сказали: «Они видели, как она оступилась». По-моему, это требует уточнения. Они так сказали, но так ли было на самом деле?

Гамаш чуть заметно улыбнулся.

– Вы внимательный слушатель. – Он подался вперед, и теперь они сидели лицом к лицу, разделенные кофейным столиком, освещенные с одной стороны. – Тот, кто умеет читать полицейские отчеты и свидетельства о смерти, знает: многое содержится в том, что не сказано.

– Полиция считала, что ее могли столкнуть?

– Нет. Однако высказывалось предположение, что, хотя ее смерть – следствие несчастного случая, она не стала неожиданностью.

– Что вы имеете в виду? – спросила Мирна.

– Констанс рассказывала вам что-нибудь о своих сестрах?

– Только общие слова. Мне хотелось узнать о жизни Констанс, а не ее сестер.

– Общение с вами, видимо, приносило ей облегчение, – сказал Гамаш.

– Пожалуй. Облегчение и удивление, – согласилась Мирна. – Большинство людей интересовались пятерняшками в целом, а не отдельными личностями. Хотя, если честно, я узнала о том, что она – одна из пятерняшек, только через год после нашего знакомства.

Гамаш смотрел на нее, пытаясь скрыть улыбку.

– Не вижу ничего забавного, – сказала Мирна, но и сама улыбнулась.

– Я тоже, – кивнул Гамаш, убирая улыбку с лица. – Абсолютно ничего. Неужели вы действительно не знали, что она – одна из самых знаменитых людей в стране?

– Дело обстояло так, – сказала Мирна. – Она представилась как Констанс Пино, а о семье говорила только в ответ на мои вопросы. Мне и в голову не приходило спрашивать, а не пятерняшка ли она. Я почти ни у кого из моих клиентов этого не спрашивала. Что вы имели в виду, говоря, что смерть младшей из пятерняшек была несчастным случаем, но не стала неожиданностью?